Последняя капля — 7

[Yueda]

Название: Последняя капля
Автор:  Yueda, бета: Loreanna_dark
Данные: Ориджинал, NC-17, миди, закончен
Жанры: Ангст, драма, мистика, психология, философия, даркфик, POV, учебные заведения
Предупреждения: Насилие, изнасилование
Саммари: Этот институт — территория абсурда, где всем заправляет самопровозглашённый Король. Он установил свои порядки и законы. Он контролирует всех ложью, страхом и силой. Здесь его учебный полигон перед стартом в большую жизнь. А я... Я просто случайно помешал его людям убить одного мальчишку. В отместку они убили меня.
С этого всё и началось.
Размещение: С указанием моего авторства и ссылкой

7

Шарик медленно поднимается вверх, туда, где ещё никогда не был. Он расширяется, увеличивается в размерах, тонкая оболочка растягивается, истончается и в конце концов рвётся.

В новой необозримой пустоте сгусток высвобожденного газа повисает раскалённым шаром.

Моё сознание. Оно подобно солнцу, сияющему во мраке космоса.

Я вижу себя, своё тело. Оно красными глиняными черепками разбросано по всей комнате. Но это не беда. Я собирал себя уже бесчисленное количество раз, смогу собрать и сейчас. Это несложно.

Черепок к черепку, деталь к детали. Я будто складываю занятный пазл, склеиваю, сращиваю сам себя, как склеивают разбитый кувшин. Я и есть кувшин, собирающий воду. Только моя вода — это эмоции, чувства, ощущения, опыт. Любовь и нежность, боль и отчаяние каплями падали в меня и оставались навсегда. Накапливались. Накапливались для того, чтобы вытолкнуть шарик вверх. Чтобы вывести меня на новый уровень сознания.

На новый уровень возможностей, где я умею не только накапливать, но ещё и давать. Дарить.

Что подарить вам, люди?

Последняя деталь встаёт на место, и я снова стою на ногах. Цепь разорвана взрывом, покорёженный браслет лежит рядом. Я иду к шкафу. Открываю дверцу.

Смотрю на орудия пыток.

Люди. Там, за стеной, много людей. Они ползают, снуют туда-сюда, как муравьи, как тараканы. Эти люди подарили мне много эмоций, много ощущений. Я наполнялся ими. Я переполнился ими до краёв.

Но пришло время отдавать.

Я — аномалия, пришедшая в этот мир накапливать и дарить. Я мог бы стать чудом. Я мог бы исцелять раны, лечить больных. Мог бы дарить любовь, тепло, защиту. Я мог бы спасти всех вас!

Да. Я мог бы стать Чудом*.

Но стал Чудовищем.

Чёрное солнце встаёт из воды.
Чёрное солнце — символ беды...

10. 09. 2016 — 27. 09. 2016

______________________________________________
* Хинода Кисэки — с японского 日の出 (hinode) — восход солнца, 奇跡 (kiseki) — чудо.


Предыдущие главы:
1, 2, 3, 4, 5, 6

@темы: Мистика, Закончен, Ангст, Психологический рассказ, Драма, Миди, NC-17, POV, Слэш

---

Последняя капля — 6

[Yueda]

Название: Последняя капля
Автор:  Yueda, бета: Loreanna_dark
Данные: Ориджинал, NC-17, миди, в процессе
Жанры: Ангст, драма, мистика, психология, философия, даркфик, POV, учебные заведения
Предупреждения: Насилие, изнасилование
Саммари: Этот институт — территория абсурда, где всем заправляет самопровозглашённый Король. Он установил свои порядки и законы. Он контролирует всех ложью, страхом и силой. Здесь его учебный полигон перед стартом в большую жизнь. А я... Я просто случайно помешал его людям убить одного мальчишку. В отместку они убили меня.
С этого всё и началось.
Размещение: С указанием моего авторства и ссылкой

6

— Я давно к тебе не заглядывал. Ты соскучился, Кисэки? — спрашивает Райёру, подходя ко мне.

Я сижу на кровати, неотрывно смотрю на шкаф. Там лежат орудия пыток и убийства. Теперь я это прекрасно знаю, познакомился со всем арсеналом.

— Доктор Моринума говорит, ты изменился, — продолжает Райёру. — Твоё тело стало более выносливым, хотя найти отличия в твоём организме от обычного человека ему так пока и не удалось.

Да, моё тело изменилось. И я знаю это лучше, чем доктор Моринума.

Когда я очнулся после того случая с Хицудзи, Король приходил ко мне и снова предлагал «дружбу». И я снова, как в первый раз, ответил ему «нет». Тогда он разозлился и оттрахал меня так, что я целые сутки не мог встать. А потом он привёл своих шестёрок-палачей и сказал, что они могут делать со мной всё, что пожелают, кроме изнасилования. И ушёл. А они... Сначала эта стая шакалов только издевалась, потом начала избивать, а дальше они вошли во вкус и стали убивать меня.

Я умирал, навелрное, сотню раз. Я дёргался в петле и сгорал от электрического тока. Я задыхался от отравляющего газа и умирал от потери крови, разрезанный на части. Мне ломали кости, меня протыкали насквозь, меня поливали бензином и поджигали. А я воскресал. Я упорно воскресал. И чем больше умирал, тем быстрее воскресал. Боль я уже практически не ощущал. Воспринимал её цветом, звуком, запахом, но чаще пустота колодца надвигалась на реальность, вытесняя её в пиковые моменты боли. Каждый раз палачи придумывали что-то новое, убивали меня новым способом. И всякий раз я погружался в состояние смерти. Когда же их фантазия иссякла и они начали повторяться, то, как и при повторном падении из окна, пространство колодца не надвигалось и я лежал, осознавая свою физическую смерть, осознавая, как постепенно восстанавливается тело.

Несколько раз ко мне приходил доктор Моринума, он брал образцы на анализы, осматривал меня, ощупывал, что-то замерял, тестировал. Я отвечал односложно, чтобы он отвязался. Мне было всё равно, поймёт он что-нибудь или нет. Он не знал одной детали. Детали, которая была важнее всех анализов и тестов: с каждой моей смертью расстояние между шариком сознания и водой сокращается.

И я не знаю, что произойдёт, когда оно исчезнет совсем.

Пальцы Райёру касаются моей щеки, скользят по подбородку к шее. Напрягаюсь, ожидая, что Король начнёт душить, но он ласкает мою кожу, нежно гладит. Эти ощущения настолько неожиданны, настолько остро-приятны, настолько позабыты, что я тянусь за ними. Тянусь к ласкающей руке.

Ладонь обхватывает подбородок, и палец, скользя по губам, приоткрывает рот.

— Кисэки...

Райёру бережно обнимает меня, его дыхание обжигает лицо, горячие губы касаются виска, спускаются к щеке, и, наконец, обхватив мои губы своими, он проникает языком в рот. Медленно и властно он ласкает меня, целует.

Я не сопротивляюсь.

Так вот, значит, каков его план. Лишить всего: свободы, гордости, чести, — а потом методом кнута и пряника привязать к себе. Роль «кнута» блестяще исполнили его подчинённые низшего звена. А сладкий пряник, который достался мне в награду за выдержку, — это его ласки, его покровительство, его забота. Его «дружба».

— Моя Королева... — разорвав поцелуй, шепчет Райёру и спускается к шее, целует, кусает. — Кисэки... Шикарный, гордый, сладкий...

Он облизывает мою грудь и соски, зацеловывает впалый живот и бёдра, стягивает бельё и обхватывает губами мой член. Я закрываю глаза, отдаваясь ему, наслаждаясь его извращённой нежностью.

Может, мне действительно согласиться? Признать его власть, войти в свиту, стать его «другом». Всё это для того, чтобы потом, когда он пойдёт в политику, сдерживать его зверский аппетит, его агрессию, его жадность, дабы защитить невинных. У меня ведь получится. У меня это на самом деле получится. Я смогу положить свою бессмертную жизнь на то, чтобы стать тормозом для алчности Короля, стать его совестью. Смогу. Я ведь уже пожертвовал безопасностью ради жизни случайного мальчишки, а потом выторговал одной из своих жизней его безопасность. Я смогу пойти дальше!

Только ведь Король не даст мне остаться чистым. Он втянет меня в свои грязные дела, я влезу в это дерьмо по уши. Пустив в Райёру свои корни, я позволю его корням прорасти во мне. Это неизбежно...

Сильнейшая волна оргазма захлёстывает меня, стирая все мысли, и какое-то время я не думаю ни о чём, просто дрожу в руках Райёру, кончаю ему в рот. И я уже не испытываю ни отвращения, ни презрения к себе. Все эти чувства умерли, истёрлись в бесконечной череде моих смертей и возрождений. Кажется, из всего многообразия чувств и ощущений для меня остались существовать лишь два полюса — боль и удовольствие. И сейчас я получаю удовольствие. И совершенно не важно, от кого оно исходит.

Поэтому я послушно ложусь на кровать и, подчиняясь рукам Райёру, раздвигаю ноги. Он входит в меня медленно и аккуратно, совершенно не так, как раньше. Он дарит мне удовольствие. Это специально. Это всё его план. Я понимаю это. Понимаю. И плыву по течению. Меня ласкают, и мне всё равно, что ласкающие руки принадлежат монстру. Главное, они не причиняют мне боли и пустота колодца и звуки капающей воды не вторгаются сейчас в реальность. Моя реальность сейчас целиком и полностью состоит из Райёру. Я растворяюсь в нём и понимаю, что вполне смогу вытерпеть и грязный секс, и замаранные руки. Да, смогу. Чтобы спасти невинные жизни, я могу стать его соратником и «другом».

Райёру кончает в меня, а затем обнимает, прижимает к себе со всей силой, утыкается носом мне в плечо.

— Мне не хватало тебя, моя Королева, — шепчет Король, вдыхая мой запах. — Секс с тобой, наши с тобой разговоры — я скучал по ним.

— Скучал по моим отказам? Не замечал за тобой раньше мазохистских наклонностей.

— Конечно, скучал. Ведь только ты умеешь так упрямиться. Больше никто не смеет отказывать мне, а ты... Ты исключение из всех правил. Ты чудо, диковина. Ты совершенство. Поэтому тебе можно спорить со мной, не соглашаться. Более того, мне нравится твоя откровенность и честность, мне нравится, что тебя невозможно обмануть. С тобой интересно общаться, а от тупого стада я порядочно устал. Их нужно подчинять, ими нужно управлять, им можно покровительствовать, но на полном серьёзе общаться с такими людишками, как, например, Хицудзи? Никакого удовольствия и интереса.

— Хицудзи? — переспрашиваю я. — Кстати, что ты с ним сделал после моего прошлого отказа? Не удивлюсь, если он гниёт где-нибудь в соседней комнате.

— Напрасно ты так про меня думаешь.

Райёру качает головой и начинает обтирать меня салфетками. Никогда за ним такой заботы не водилось. И только покончив с обтираниями и надев на меня бельё, Король продолжает:

— Он же купил себе комфорт и спокойствие ценой твоей жизни. И я его не трону.

Ловлю себя на том, что едва вспоминаю те события. Кажется, они были так давно, будто бы тысячу жизней назад. А ведь так оно, по сути, и есть. Тысячу моих жизней назад Король подавил слабого мальчишку только потому, что я обронил его имя.

— Зачем вообще была та дурацкая демонстрация силы? — шепчу я сам себе.

— Это была не демонстрация, — говорит Райёру. — Я пытаюсь наглядно тебе объяснить, что все люди, в общем-то, сволочи и эгоисты. Они думают только о себе: о своей защите, о своём комфорте, о своих потребностях, о своих желаниях. О себе. И только ты, ты один думаешь не о себе, а о них. Жертвуешь собой ради них. А они того не заслуживают. Нет. Не заслуживают они этого. Ты не мессия, и нет на свете людей, которых тебе нужно защищать. Мир не делится на невинных овечек, вроде Хицудзи, и волков, типа меня. Если ты добровольно ляжешь на жертвенный алтарь, то любая овца сожрёт тебя, обернувшись волком. Вот, кстати, одна из них. Тоже скажешь, «невинная овечка»?

Поворачиваюсь, куда указывает Райёру, и вижу возле двери Усукори. Он стоит, смотрит на меня с плохо скрываемым вожделением, облизывает губы и держит в руках жилет. Жилет со взрывчаткой.

В горле застревает липкий ком. Тело сковывает апатичная слабость.

— До скорого, Кисэки, — шепчет мне в ухо Райёру.

Спрыгивает с кровати и скрывается за дверью, предварительно похлопав по плечу Усукори.

Тот идёт ко мне, что-то говорит, но я не слышу ни слова. Я будто бы оглох в одночасье. Я смотрю на человека, который первый подал мне руку при знакомстве, на человека, который предостерегал меня, на человека, который не отвернулся от меня, когда все одногруппники шушукались за спиной. Я сморю на человека, которого считал своим другом.

На человека, который сейчас надевает на меня жилет со взрывчаткой.

— За что? — почти беззвучно спрашиваю я.

— Теперь я в свите, приятель, — просто отвечает Усукори. — А ещё, хоть ты и собственность Короля, но он обещал, что если ты после взрыва оживёшь, то он позволит тебя трахнуть. Оживи, пожалуйста, Хинода. Я очень тебя хочу...

И ком, что мешал глотать, разрывает хохотом горло. Дикий, безудержный смех рвётся наружу, а в душе ничего. В душе пустота.

Пустота колодца, доверху наполненная чёрной водой. Последняя капля — и волна выталкивает шарик сознания вверх...


Предыдущие главы:
1, 2, 3, 4, 5

@темы: Мистика, В процессе, Ангст, Психологический рассказ, Драма, Миди, NC-17, POV, Слэш

---

Последняя капля — 5

[Yueda]

Название: Последняя капля
Автор:  Yueda, бета: Loreanna_dark
Данные: Ориджинал, NC-17, миди, в процессе
Жанры: Ангст, драма, мистика, психология, философия, даркфик, POV, учебные заведения
Предупреждения: Насилие, изнасилование
Саммари: Этот институт — территория абсурда, где всем заправляет самопровозглашённый Король. Он установил свои порядки и законы. Он контролирует всех ложью, страхом и силой. Здесь его учебный полигон перед стартом в большую жизнь. А я... Я просто случайно помешал его людям убить одного мальчишку. В отместку они убили меня.
С этого всё и началось.
Размещение: С указанием моего авторства и ссылкой

5

— Кисэки, открой рот. Хватит сопротивляться.

Я с силой стискиваю зубы, но Райёру давит на челюстной сустав, насильно открывает мне рот и, впихнув шприц, вливает жидкость — растворённый в воде порошок. Пытаюсь не глотать, но Райёру зажимает нос. Судорожно глотаю воздух вместе с этой дрянью.

Король уже четвёртый раз приходит ко мне, и с этим порошком я познакомился ещё в прошлый его визит. Наркота от доктора Моринумы, от которой тело становится ненормально чувствительным и возбудимым.

— Вот так, — улыбается Райёру, распахивая мою рубашку. — Молодец.

Он гладит, ласкает, дразнит, его руки по-хозяйски гуляют по моему телу, а оно реагирует. Ничего не могу с этим поделать. Чёртов наркотик делает своё грязное дело.

— Как же здорово ты реагируешь. И как же мне нравится смотреть на тебя в такие моменты. Сейчас ты абсолютно беспомощен и послушен, — шепчет Райёру, припадая губами к соску, и начинает его вылизывать.

Стискиваю зубы, чтобы не застонать. Мне стыдно за это паскудное возбуждение. А ещё противно от самого себя.

— Это синтетика. Наркотик. Не настоя...

На последнем слове всё же срываюсь в стон, потому что Райёру сдёргивает с меня трусы и начинает ласкать там.

— И пусть, — усмехается он. — Скоро ты привыкнешь и тебе начнёт это нравиться уже без наркотика.

— Ни за что... — цежу сквозь зубы, потому что Райёру начинает разрабатывать меня пальцами.

— Знаешь, — шепчет он на ухо, — многие выстраиваются в очередь, чтобы я их трахнул, а ты тут ломаешься. Прямо как королева.

— Ну вот и трахай их, — почти беззвучно отвечаю я.

— Не-ет, — сладко тянет Райёру и, вынув пальцы, раздвигает мои ягодицы, — мне не нужны те отбросы. Я Король, а Королю нужна только Королева. И ты станешь ею — моей Королевой!

Он входит резкими толчками и начинает трахать жёстко и грубо. А я выгибаюсь, дрожу от чудовищной смеси ощущений боли и удовольствия. Когда ладонь Райёру обхватывает мой член и начинает поддрачивать, удовольствие перехлёстывает боль. Я задыхаюсь. Задыхаюсь от мимолётного наркотического кайфа и от отвращения к себе. Но волна, что поднимается во мне, стирает отвращение, она стирает вообще все мысли, и какое-то время я просто двигаюсь в ритме Райёру, кончаю ему в руку.

Несколько секунд передышки — и реальность обрушивает на меня боль в заднице, ощущение вытекающей спермы и сжигающий стыд вперемешку с омерзением.

Это опять произошло. Так было вчера. Так будет и завтра? Неужели этот кошмар не закончится никогда?

— Шикарно... — расплывается в улыбке Райёру. — Тебе понравилось, моя Королева?

Я кривлюсь и отворачиваюсь. Не могу двинуть ему в морду — связан.

— Тебя расстраивает моя грубость? — деланно печальным голосом спрашивает Король. — Но это просто наказание за упрямство. Пока будешь сопротивляться, наш секс будет таким.

Он опускается рядом на узкую кровать и обнимает меня.

— Хватит упрямиться, Кисэки, — шепчет Райёру. — Ты же умный парень, должен понимать, что положение безвыходно и твоё поведение сейчас — просто идиотизм. Признай уже наконец мою власть.

— Идиотизм? — переспрашиваю я, оборачиваясь к нему. — Пусть так. Я идиот. Но, по крайней мере, я не стану мразью, как ты и твои приспешники. Да, Райёру, хоть ты и мнишь себя королём, но на самом деле ты просто мразь и не стоишь и мизинца тех, кого унижаешь и втаптываешь в грязь.

— Да неужели? — саркастически приподнимает бровь Райёру. — И чем же они лучше меня? Может, они чисты и невинны и из них не сыпется грязи, в которую я их, как ты говоришь, втаптываю? Например, доктор Моринума. Чем не образец добропорядочности?

— Кучка подонков, которых ты контролируешь шантажом, — это ещё не все люди. Здесь есть и нормальные, просто запуганные. И их большинство.

— Например?

В памяти сразу всплывает лицо того большеглазого первокурсника.

— Например, Хицудзи, — говорю я, и только сказав, соображаю, что зря это сделал. Зря назвал фамилию пацана.

— Значит, мальчишка лучше меня? — прищуривается Король.

— Только не смей его трогать, Райёру, — выкрикиваю я.

— Ты меня просишь?

— Да, прошу. Если у тебя осталась хоть капля совести, ты не тронешь его. Он вообще ни в чём не виноват.

— Ты просишь за него, хотя сам находишься в таком унизительном положении... Как это благородно. И глупо, — качает он головой. — О себе и только о себе ты должен беспокоиться. Впрочем, если ты настаиваешь, то я не трону его. Только маленькая услуга за маленькую услугу. Сейчас я освобожу твои руки и ноги, а ты не будешь сопротивляться. Согласен, моя Королева?

Смотрю в его жадные, горящие похотью глаза и сглатываю.

Впрочем, Райёру и так возьмёт меня без всякого согласия и сопротивляться в наручниках я не смогу, поэтому если можно выторговать поблажку для Хицудзи, то я готов.

Молча киваю, и Райёру расстёгивает сдерживающие браслеты, переворачивает меня на живот, а затем входит в меня. Трахает. Имеет.

А я снова возбуждаюсь. Чёртов порошок ещё действует.

Не помню, как отключился. Мне казалось, я просто закрыл на секунду глаза, но, скорее всего, прошёл не один час, а может быть, и целые сутки. После наркотика такое случается.

С трудом поднимаюсь с кровати, шатаясь, иду к душу, вбитому прямо в стену рядом с умывальником. Сначала просто стою под горячей водой, согревая окоченевшее тело, потом начинаю отдирать с себя засохшую сперму. Не думаю ни о чём. Как-то в последнее время у меня стало это получаться — не думать ни о чём.

Едва успеваю надеть штаны, как дверь с шумом отворяется и в комнату входит Райёру в сопровождении свиты. Узнаю среди них Генхаю. Да, его действительно приблизили.

Трое парней скручивают меня и привязывают к стулу. Я почти не сопротивляюсь. Вместо этого сверлю глазами Короля. Что он ещё задумал, этот ублюдочный извращенец?

— Отдохнул, Кисэки? — спрашивает он и мило улыбается. — А я тебе гостя привёл. Он очень хотел тебя повидать и лично поблагодарить за всё. Кёда!

Дверь снова отворяется. На пороге появляется подручный Кёда, он толкает в спину хрупкого, дрожащего от страха пацана — Хицудзи.

Я смотрю на него, перевожу взгляд на Райёру и чувствую, как во мне поднимается волна гнева.

— Ты же обещал не трогать его!

— Так я и не трогал, — успокаивающе говорит Райёру. — И никто его не трогал. Видишь? Он жив-здоров. Ни царапинки на нём. Мы просто поговорили немного, вот и всё. Ты же помнишь, о чём мы с тобой говорили, Хицудзи? — ласково обращается Король к тому. — Ты же хочешь спокойной, сытой жизни, комфорта и одобрения окружающих? Всё это у тебя будет. Нужно только сделать одно маленькое дело. Совсем пустяковое. На вот, держи.

Райёру протягивает Хицудзи пистолет. И я понимаю, что это не игрушка, не спортивное оружие, а самое настоящее — боевое, огнестрельное.

Сердце гулко ударяет о рёбра.

Что он собрался делать?

— Смелее, Хицудзи. Один лишь выстрел. Всего один — и ты забудешь, что такое страх!

Король вкладывает пистолет в дрожащие руки. Те судорожно стискивают чёрный металл и медленно поднимают, направляя дуло прямо в меня.

Что?

Нет!

Этого не может быть. Я сплю. Я ещё не очнулся. Всё это дурное видение!

— Стреляй!

Голос Райёру звучит где-то далеко-далеко. И все люди вместе с комнатой отодвигаются куда-то на периферию восприятия. В реальности остаются только я и дуло пистолета. Дуло, из которого вылетает патрон. Он летит так медленно, что, кажется, я могу увернуться. Но не получается. Почему-то не получается. Тело не слушается.

Патрон пролетает мимо, чуть не задев плечо.

Мир снова обступает меня, и время возвращает свой привычный бег. Такой же бешеный, как и ритм моего сердца.

— Мимо, Хицудзи. Давай постарайся. Не расстраивай меня.

Последние слова Короля каким-то непонятным образом будто переключают что-то в Хицудзи.

Он кричит.

Дико. Ненормально. Отчаянно.

Кричит, стискивает мёртвой хваткой пистолет и жмёт, жмёт, жмёт на курок.

Боль прожигает меня в нескольких местах. Плечо, живот, бедро — они агонизируют, и этот огонь расползается по всему телу. Я начинаю проваливаться в пустоту. Но перед тем, как провалиться окончательно, вижу улыбающееся лицо Райёру и слышу его ласковый шёпот:

— Спи, Кисэки. Завтра ты мне расскажешь, каково это — быть убитым человеком, которого спас.


Предыдущие главы:
1, 2, 3, 4

@темы: Мистика, В процессе, Ангст, Психологический рассказ, Драма, Миди, NC-17, POV, Слэш

---

Последняя капля — 4

[Yueda]

Название: Последняя капля
Автор:  Yueda, бета: Loreanna_dark
Данные: Ориджинал, NC-17, миди, в процессе
Жанры: Ангст, драма, мистика, психология, философия, даркфик, POV, учебные заведения
Предупреждения: Насилие, изнасилование
Саммари: Этот институт — территория абсурда, где всем заправляет самопровозглашённый Король. Он установил свои порядки и законы. Он контролирует всех ложью, страхом и силой. Здесь его учебный полигон перед стартом в большую жизнь. А я... Я просто случайно помешал его людям убить одного мальчишку. В отместку они убили меня.
С этого всё и началось.
Размещение: С указанием моего авторства и ссылкой

4

Снова замкнутая пустота. Снова капающая неизвестно откуда вода. Снова дрейфующее на ниточке сознание.

Я опять умер. И я вновь оживу.

А если не тянуть? Если не дёргать за нитку? Может, тогда я умру окончательно? Или навсегда зависну в этом состоянии?

Может, так и сделать?

Вернее, не делать ничего!

Не хочу туда возвращаться. Не хочу открывать глаза. Не хочу оказываться в той мерзкой реальности. В реальности, где доктор душит меня подушкой. В той самой реальности, где всем заправляет Король.

Не хочу!

Лучше останусь здесь. В этом пустынном ничто...

Но тонкая нить сама сокращается. То ли шарик спускается к воде, то ли, наоборот вода поднимается. И как только они соприкасаются, меня выталкивает на поверхность.

Открываю глаза. Мир тут же обступает со всех сторон.

Просторная комната без окон. Одинокая лампочка на потолке. Бетонные стены, каменный пол. Шкаф, стул, в углу унитаз с умывальником, кровать подо мной, а на ноге — браслет с длинной цепью.

Меня действительно притащили в какой-то подвал и заперли, посадили на цепь, как собаку.

За что? За что мне это?! По какому праву один урод распоряжается жизнями остальных людей? И почему все ему подчиняются?

И главное: что теперь делать?

Сажусь, спускаю ноги на пол, обшариваю карманы. Сотового, разумеется, нет. Пробую цепь на прочность. Крупные, тяжёлые звенья кажутся ненадёжными, но не получается даже погнуть.

Бросаю их, измеряю шагами комнату. Цепь даёт сделать лишь пять шагов. Этого хватает, чтобы дойти до унитаза, но до шкафа и двери я не достаю.

Чёрт! Хочется выть. Хочется биться башкой о стену, но я не позволяю себе этого. Держу себя в руках. Держусь!

Нет. Король не увидит меня в отчаянии, я не доставлю ему такого удовольствия. Пусть он подавится своей властью, чёртова мразь!

Металлическая дверь с шумом отворяется, и входит он — Райёру Сэйкэн, самозваный король, сволочь, что заперла меня здесь. В его осанке и во всей позе сквозит превосходство, он смотрит на меня с жадным, хищным интересом, а на губах играет полуулыбка.

Стереть бы эту улыбку ударом в челюсть, но не могу даже подойти, цепи держат. Могу только свирепо сверлить его взглядом.

— И вот ты вновь воскрес, уже третий раз за сегодняшний вечер, — говорит Райёру, но подходить не спешит. — Поразительная способность. Откуда она в тебе? Ты таким родился? Ты уже умирал прежде? Что ты чувствуешь, когда умираешь? Расскажи мне об этом.

— С какой стати мне тебе что-то рассказывать? — сквозь зубы цежу я, глядя, как он усаживается на стул. — И ты вообще понимаешь, что совершаешь преступление, запирая меня? В конце концов обо мне забеспокоятся и начнут искать. И твоя липовая корона тебе не поможет.

— Ты думаешь? — приторно улыбается Райёру. — И кто же будет тебя искать? Местные преподаватели? Твой дражайший отец? Да в ближайшие месяцы он о тебе даже и не вспомнит. А когда настанут зимние каникулы, мы можем написать ему письмо о том, что ты погостишь у друзей. Вы же никогда не общались. Он ведь и отправил тебя сюда, чтобы ты был подальше от него.

Сжимаю кулаки. Он прав. Всё так и есть. Отец не будет волноваться, если я не позвоню. Всё верно.

— Ну а местные преподаватели и администрация... — продолжает Райёру. — На них моя «корона» действует безотказно. И далеко не только на них. Я с детства умел подчинять людей, всегда безошибочно находил их слабые места. Уже в школе я набрал себе верных людей в свиту и вместе с ними пришёл сюда учиться. Этот институт — мой полигон. Как только окончу его, пойду дальше в политику. И ярые последователи пойдут со мной. Я, знаешь ли, щедр к тем, кто мне верен. Так что тебе выгодно преклонить колени и встать под мои знамёна добровольно.

В политику... Он пойдёт в политику? Этот монстр станет управлять жизнями миллионов? Какой же тогда воцарится беспредел! Даже думать об этом тошно.

— Что-то я уже начинаю путаться, — произношу я. — То ты меня крысой лабораторной кличешь, то под знамёна зовёшь. Ты уж определись.

— А что мне мешает изучать своего необычного вассала и соратника? И разве тебе самому не интересно, что ты такое? Или ты уже всё про себя знаешь, Кисэки*? Мне же можно так тебя называть?

Дёргаюсь, как от удара. Прищуриваюсь. Упрямо смотрю, не отрывая взгляда от этой паскудной физиономии.

— Конечно же, нет, — наклеивая на себя улыбочку, говорю я.

— Жаль. А вот я бы хотел, чтобы ты называл меня по имени. Меня никто никогда не называл по имени. Даже собственные родители. Наверное, только мать. Но это я помню плохо, она рано умерла. А вот отец и мачеха обращались только по фамилии. Кстати, ты не находишь, что наши ситуации схожи?

О чём он? Какие ситуации? При чём тут родители? И какого чёрта он хочет, чтобы я называл его по имени? Что городит этот мерзкий манипулятор? Чего он добивается?

— У тебя, как и у меня, — меж тем спокойно продолжает Райёру, — отец вечно занят. Он никогда не занимался тобой и только давал деньги на расходы. У тебя, как и у меня, не было близких друзей. У тебя, как и у меня, умерла мать. Правда, мачеха ещё не появилась, но, думаю, скоро появится. От своей я избавился очень быстро. Мне тогда было одиннадцать, ей — двадцать пять. И она была единственной, кого я не смог обаять, на неё просто не действовало моё очарование и харизма. Прямо как на тебя. Но, в отличие от идеального тебя, она была с гнильцой, и шантажом я вынудил её заняться со мною сексом. А потом подкинул грязь про неё отцу, и он вышвырнул новоявленную жёнушку. Больше у меня мачехи не было.

Зачем он мне всё это рассказывает? К чему ведёт? Пытается разжалобить? Расположить к себе? Ну не смешно же!

— Между прочим, ты первый, кому я это рассказываю. Так что цени, Кисэки.

— Ты что, в друзья мне набиваешься? — изумляясь собственной догадке, спрашиваю я.

— А что, если так? — встаёт Райёру и делает ко мне шаг.

— Интересные у тебя, однако, понятия о дружбе. Убить, запереть, на цепь посадить. Какая замечательная «дружба».

— Цепи — это вынужденные меры. Ведь ты же собирался убежать. Я прав? Что ещё может сделать человек, чью якобы-смерть видели? Не раскрывать же свою аномальную способность, ведь так? А я не хочу, чтобы ты ушёл от меня. Вот ничего другого и не оставалось, как запереть тебя. Но если ты сейчас встанешь на колени и признаешь мою власть, я тут же сниму с тебя цепи и выпущу из карцера.

Встать, значит, на колени? Власть твою признать? А по морде не хочешь? Зря подошёл!

Замахиваюсь, и в ту же секунду в шею будто бы вонзается сотня игл, боль сводит мышцы, всё тело пробивают судороги. Я перестаю соображать. На пару мгновений пустота колодца заменяет реальность. Когда же она возвращается, обнаруживаю, что Райёру тащит меня к кровати. Тело не подчиняется. Вообще не слушается.

— Ты тяжёлый, — говорит он, укладывая меня на матрас.

Затем достаёт из кармана чёрную штуковину, напоминающую фонарик, и поясняет:

— Электрошокер. Прости, иначе бы ты начал сопротивляться.

— Что ты собираешься делать? — хрипло спрашиваю я, наблюдая, как он пристёгивает мои руки и ноги к кровати. — Ещё раз убьёшь?

— Нет, просто кое-что проверю.

Райёру отходит к шкафу, что-то там берёт и возвращается с баночкой, пластырем и небольшим узким лезвием.

Скальпель? Ну понятно, что он сейчас проверять будет.

Король молча закатывает мне рукав выше локтя, брызгает на предплечье антисептиком, на свои руки, обрабатывает скальпель и уверенно касается лезвием моей кожи.

Внутренне сжимаюсь, но боль от пореза почти неощутима. Может, я просто ещё не отошёл от шокера? Или уже начинаю привыкать к боли? Не знаю. Молча лежу, смотрю, как постепенно прекращается кровотечение.

— Она не зарастает.

В сосредоточенном голосе Райёру улавливаю нотки растерянности и даже обиды.

— И не зарастёт, — отстранённо отвечаю я.

— Значит, ты умеешь воскресать, но даже пустяковую рану залечить не можешь?

— Не могу.

— Ясно.

Райёру обрабатывает антисептиком порез, накладывает марлю и аккуратно заклеивает бактерицидным пластырем. Всё это он проделывает мягко и бережно. И это пугает больше холодной жестокости.

— Вот видишь, — говорит он. — Я могу быть заботливым.

От такого заявления передёргивает сильнее, чем от шокера.

— Только твоя «забота» сродни заботе лаборанта о подопытных крысах.

— Возможно, я не умею её проявлять, — тихо говорит Райёру. — Как не умею и дружить. Я всегда только подчинял. Но, быть может, ты научишь меня? Присоединишься ко мне и научишь? Что скажешь, Кисэки?

Его пальцы касаются моих, медленно гладят, сам Райёру как-то странно смотрит на меня. От этого взгляда начинает знобить.

Сказать одно слово: «Да» — и он тут же снимет цепь и выпустит отсюда. Одно слово: «Да» — и я снова смогу учиться, одногруппники перестанут шушукаться за спиной, и мне не придётся оглядываться по сторонам в поисках угрозы. Одно слово: «Да» — и я стану его приспешником, возможно самым ценным, возьму ситуацию в свои руки, мне откроется блестящее будущее с грандиозными перспективами, ведь Король ходит по головам, а я буду рядом.

Одно слово — и я стану мразью. Той самой мразью, против которой выступил. Выступил ненамеренно, спонтанно, действуя на эмоциях, защищая невинного.

Одно лишь слово...

— Нет, — чётко произношу я и смотрю в лицо Райёру.

Оно черствеет, мягкие до этого черты заостряются. И я понимаю: это злость. Самая настоящая злость. Не притворная, не наигранная, а настоящая эмоция. Его губы сжимаются в нить, а в глазах разгорается какое-то сумасшедшее пламя.

— Мне надоело уговаривать, — шипит Райёру, склоняясь надо мной. — В конце концов, ты связан и не можешь сопротивляться. Я просто возьму тебя!

Одним взмахом скальпеля он разрезает мою рубашку, распахивает её, касается ладонями обнажённой груди.

— Я возьму это бессмертное тело прямо сейчас!

Сердце вздрагивает и замирает. К горлу подкатывает ком. Липкий и противный. В такой же ком скручивается и желудок.

Нет. Только не это!

Я смотрю, как Райёру сдёргивает с меня штаны, как срывает бельё, и не могу вымолвить ни слова. Не могу даже вдохнуть. В голове только одна мысль.

Нет!

Только не это!

Он рывком раздвигает ноги, засовывает в меня пальцы, разрывает болью, а потом...

Потом...

Я кричу. Дёргаюсь и кричу, а он вдалбливается в меня всё сильнее и сильнее. С каждым толчком входит всё глубже, будто желает нанизать, пронзить насквозь.

Эти минуты длятся вечность.

Но вечность всё же заканчивается.

Я лежу обессиленный, чувствую, как внутри всё горит огнём, как из задницы вытекает сперма, а ещё чувствую его прикосновения. Легко, едва уловимо Райёру гладит мою грудь, касается губами лица.

— Больно? — с притворной лаской спрашивает он. — Отдохни, Кисэки. И подумай над своим поведением. Завтра я приду снова и, надеюсь, услышу правильный ответ.

Король облизывает мои губы, расстёгивает зажимы на руках и ногах и уходит.

А я лежу.

Смотрю в потолок.

Впервые я жалею о том, что не умею умирать.




* Японцы обычно обращаются друг к другу по фамилии, кроме таких ситуаций, как, например, в разговоре между близкими друзьями, родственниками. Обращение к японцу просто по имени считается грубым и неприличным.


Предыдущие главы:
1, 2, 3

@темы: Мистика, В процессе, Ангст, Психологический рассказ, Драма, Миди, NC-17, POV, Слэш

---

Последняя капля — 3

[Yueda]

Название: Последняя капля
Автор:  Yueda, бета: Loreanna_dark
Данные: Ориджинал, NC-17, миди, в процессе
Жанры: Ангст, драма, мистика, психология, философия, даркфик, POV, учебные заведения
Предупреждения: Насилие, изнасилование
Саммари: Этот институт — территория абсурда, где всем заправляет самопровозглашённый Король. Он установил свои порядки и законы. Он контролирует всех ложью, страхом и силой. Здесь его учебный полигон перед стартом в большую жизнь. А я... Я просто случайно помешал его людям убить одного мальчишку. В отместку они убили меня.
С этого всё и началось.
Размещение: С указанием моего авторства и ссылкой

3

Состояние смерти — странное состояние. Оно не раз снилось мне. И там, во снах, оно приходило пустотой. Пустотой, которая окружала со всех сторон, отнимая зрение, слух, все ощущения. Лишь сознание одиноким воздушным шариком висело в непроницаемом ничто.

Сейчас я по-прежнему ничего не вижу и не слышу, по-прежнему вокруг пустота, но ощущаю каким-то иным, доселе неведанным органом, что эта пустота конечна. Замкнута. Как сосуд, как колодец, на дно которого капает вода. Я и есть этот колодец. Я и есть эта вода. И шарик-сознание, что висит на ниточке, тоже я.

Тяну за ниточку, подтягиваю себя к себе и будто бы сквозь толщу воды слышу голоса. Они знакомы.

Напрягаюсь, прислушиваюсь и наконец разбираю слова.

— ...Невероятно! — хрипит первый голос, и я узнаю доктора Моринуму. — Этого просто не может быть!

— У вас два снимка, доктор, — звучит второй голос, властный и глубокий — голос Короля. — Снимок, фиксирующий картину два часа назад и сейчас. Но даже и без снимка видно, что рана затянулась.

— Это нонсенс... Аномалия... Нужно немедленно...

— Вы никому об этом не расскажете.

В голосе Короля звучит сталь. Сталь, обёрнутая бархатом.

— Райёру... — неуверенно начинает Моринума.

— Сейчас вы, доктор, подготовите отдельную палату для Хиноды и оформите все необходимые документы, чтобы все считали, что он тяжело болен, и не смели его тревожить. А после поможете мне перенести его в подвал.

Какой ещё подвал? Что он собрался делать?

— Что всё это значит, Райёру? — возмущается Моринума.

— Вы сделаете всё, как я сказал, и тогда я, так и быть, позволю вам его изучать, — тихо говорит Король, и каждое слово подобно удару молотка, что вбивает гвоздь в ладонь. — Иначе уже завтра станет известно о ваших милых играх со студентами. И всплывут подробности о безобидном с виду порошке. Думаю, что после этого никто не поверит вашим словам про чудо-человека. Да и работу в ближайшие годы найти будет сложновато.

Моринума молчит.

Почему он молчит? Или я просто не слышу ответ? Что происходит?

Желание всё выяснить подхлёстывает меня, я напрягаюсь, и мир вокруг, ограниченный до этого только звуками, проступает контурами, набирает цвет, обретает ощутимую материальность и запахи.

Я обнаруживаю, что лежу в больничной палате, запястья и лодыжки примотаны медицинским пластырем к кровати, доктора нет, а на стуле сидит Райёру. Король.

Впервые вижу его так близко.

Он всего на два года старше меня, но от него исходит такая мощная аура властности, что её ощущаешь кожей. Она просто подавляет. Теперь понятно, почему ему достаточно одного взгляда, чтобы подчинить.

Только со мной номер не пройдёт. Не позволю запугивать и давить на себя. Почему я вообще связан? И куда, в конце концов, делся Моринума?

— Хинода Кисэки, — медленно, будто бы смакуя моё имя, выговаривает Райёру. — Знаешь, ты заставил меня попотеть. Нечасто такое случается.

Он встаёт со стула и подходит к кровати.

Поговорить решил? Что ж, пусть говорит. А вот от меня он мало чего добьётся.

— У каждого человека есть слабости, грязные тайны, страхи, которые можно использовать для манипуляции, — неспешно говорит Король. — Когда ты только появился здесь, ты ничем не заслуживал особого внимания: среднестатистический сын среднестатистического успешного бизнесмена — ничего особенного, тут таких полно. И если бы ты принял правила и пришёл на поклон, то я бы через пять минут забыл о твоём существовании. Но ты две недели игнорировал правила, а уж после случая на лестнице, когда ты помешал одному приспешнику выслужиться передо мной, я приказал собрать информацию. И выяснилось, что ты идеален. Информаторы не нашли никакой грязи, которую бы ты скрывал от близких людей, да и близких отношений у тебя в последнее время ни с кем не было. Не на что давить, нечем шантажировать. Таких, как ты, можно приструнить только силой. Что я и приказал сделать. И вот ведь какая удача: выяснилось, что у тебя всё же есть тайна. И какая тайна!

Райёру резко наклоняется, нависает надо мной.

— Что ты за существо? — шепчет он. — За сегодняшний вечер тебя убивали дважды. И ты без проблем восстановился в какие-то считанные часы. Что это? Откуда оно в тебе?

Смотрю в лицо Короля, в его сосредоточенные холодные глаза, в глубине которых плещутся интерес, жадность и зависть. Они сплетаются в нечто единое, рождая какого-то монстра.

— И что тебе даст моя тайна? — усмехаюсь я. — Будешь шантажировать, что всем расскажешь? Иди, трепись — тебе всё равно не поверят. Потому что такого не бы-ва-ет.

— Шантажировать? — Райёру качает головой. — Мне ни к чему тебя шантажировать, Хинода. И уж рассказывать о тебе кому-то я точно не собираюсь. Я тебя запру, как подопытную крысу. И буду изучать. Доктор Моринума, кстати, любезно согласился мне в этом помогать.

Я напрягаюсь, вспоминая разговор Короля с доктором.

Неужели правда? Неужели не блефует? Да нет же. Не может он живого человека где-то запереть. Ну не может!

Нет у него такой власти!

— Ты блефуешь, — говорю я. — Просто пытаешься меня запугать, пока Моринума не пришёл, но он скоро придёт и...

— И что? — ухмыляется Райёру. — Ты правда считаешь, что он тебе поможет? Освободит? Кажется, Хинода, ты не уловил самого главного: здесь я Король и все подчиняются мне. И уж наш доктор Моринума, любитель сладеньких мальчиков, не исключение.

Райёру улыбается. Он уверен в себе и, кажется, не врёт. А я... Я начинаю понимать, что попал. Вляпался по полной.

Дверь тихо отворяется, и в палату входит доктор. Он старается не смотреть на меня.

— Отдельная палата для Хиноды готова, и все бумаги тоже, — бесцветным голосом говорит Моринума.

— Вы уверены, доктор, что в палату никто не будет заглядывать? Персонал и прочие? — спрашивает Райёру. — Они будут весьма удивлены, не обнаружив тяжелораненого на месте.

— Я за этим прослежу.

— Вы хорошо потрудились, доктор Моринума. Теперь давайте перенесём Хиноду в подвал, — будничным голосом говорит Король и добавляет: — Убейте Хиноду.

Сердце замирает.

А Моринума впервые поднимает на меня ошарашенный взгляд, а затем переводит его на Райёру.

— Зачем? — шепчет он.

— Так его легче переносить, — объясняет Райёру. — Он не будет сопротивляться. Да и это станет началом изучения феномена. Не бойтесь, доктор, — Король берёт подушку и протягивает её тому. — Через пару часов он снова воскреснет. Ведь это даже как-то не по-настоящему, когда знаешь, что вскоре он оживёт. Так что нечего бояться.

Подушка оказывается в руках доктора, и тот делает нервный шаг.

А я смотрю, смотрю в его лицо с надеждой, с мольбой. Ведь доктор предлагал помощь. Он обещал помогать. Он... Неужели сделает это? Неужели?..

Доктор делает второй шаг, третий, на четвёртом срывается и бежит ко мне.

Нет! Пожалуйста, нет!

Не надо!

Но пластырь держит руки и ноги, и подушка падает сверху удушливой темнотой.



Предыдущие главы:
1, 2

@темы: Мистика, В процессе, Ангст, Психологический рассказ, Драма, Миди, NC-17, POV, Слэш

---

Последняя капля — 2

[Yueda]

Название: Последняя капля
Автор: Yueda, бета: Loreanna_dark
Данные: Ориджинал, NC-17, миди, в процессе
Жанры: Ангст, драма, мистика, психология, философия, даркфик, POV, учебные заведения
Предупреждения: Насилие, изнасилование
Саммари: Этот институт — территория абсурда, где всем заправляет самопровозглашённый Король. Он установил свои порядки и законы. Он контролирует всех ложью, страхом и силой. Здесь его учебный полигон перед стартом в большую жизнь. А я... Я просто случайно помешал его людям убить одного мальчишку. В отместку они убили меня.
С этого всё и началось.
Размещение: С указанием моего авторства и ссылкой

2

Прошла почти неделя с того дня, как я спас Хицудзи. Слухи об этом распространились моментально, и однокурсники перестали со мной разговаривать, боясь привлечь к себе внимание Короля. Только Усукори продолжает общаться. Больше ничего не происходит, Король не спешит с «наказанием». И это напрягает. Он что, решил помучить ожиданием, чтобы потом удар вдвойне больнее показался?

Дурдом, а не институт. Сваливать отсюда надо. Сейчас уже не получится, придётся перетерпеть до конца триместра. Не знаю, как здесь продержусь, но продержаться нужно. Сама учёба не сложнее обычного, но вот обстановка... Эти дурацкие правила, Король... Я постоянно чувствую себя под прицелом. На занятиях сосредоточиться не могу. Вот и в библиотеке просидел бог знает сколько, потому что никак не мог сконцентрироваться на статье.

Выхожу в коридор. Здесь ни души, белые лампы высвечивают блики на полу и окнах. На улице темно, идёт дождь. Он заливает стёкла, и вода бежит беспрерывным потоком. Торопливо сбегаю по ступеням, представляя, как сейчас придётся нестись в общежитие, а зонта-то нет. Спускаюсь на третий этаж и тут кожей, нервами ощущаю, что кто-то подходит сзади. Инстинктивно группируюсь. И вовремя.

Сильный толчок в спину бросает меня вниз, на рёбра ступеней. Хищный камень врезается в тело, я качусь, кувыркаюсь и безвольно шмякаюсь на площадку между этажами. Боль вгрызается в меня, заполняет каждую клеточку. Перед глазами белёсый шум, а воздуха не хватает даже на вдох, не то что на крик.

Вот, что ждало Хицудзи. Будь он на моём месте, лежать бы ему со сломанной шеей. А я вот жив. Жив.

Только бы не потерять сознание.

Меня подхватывают в четыре руки, припирают к стеклу. Перед глазами появляется усмехающееся лицо Кёды.

— Хинода Кисэки, за неповиновение Королю ты будешь наказан, — будто сквозь вату слышу я. — Генхая.

Лицо Кёды сменяется лицом стриженого пацана. Лицо в синяках и ссадинах. Лицо сосредоточено и озлоблено.

Секунда промедления, а потом я получаю удар в живот. Потом ещё и ещё. Меня бьют ногами. Яростно и жестоко. С каждым новым ударом теряю чувствительность и уже почти ничего не ощущаю. Только тупые толчки.

Нормальный человек уже давно бы потерял сознание. Нормальный человек уже, возможно, испустил бы дух. А я держусь. Вишу в руках палачей и держусь.

Нет, больше не вишу. Сползаю по стеклу, как вода за окном.

— Достаточно, Генхая, — слышу далёкий голос Кёды. — Ты доказал, что достоин стать приближённым. Я сообщу о тебе Королю.

Неужели это всё? Неужели это конец пыткам?

Но меня снова вздёргивают, поднимают за грудки, и я опять вижу лицо Генхаи. Теперь оно искажено безумием ликования.

— Слышал, придурок? — орёт он. — Меня взяли в свиту! И я тебя урою, козёл, потому что из-за тебя!..

Генхая ревёт бешеным вепрем и со всего размаха толкает меня в окно.

И оно не выдерживает.

Я слышу треск. Отчётливый, громкий треск. Этот звук подобен грому. Он заполняет собой всё слышимое пространство. Стёкла режут меня. Я режу воздух.

Так уже было однажды. В пять лет. Я помню. Было.

Меня уже кидали в окно, я расшибал собой стекло, падал. И точно так же, как сейчас палачи, кто-то смотрел на меня и тогда. Я знаю — это было на самом деле. Только вот лицо того, кто смотрел, никогда не мог вспомнить.

А сейчас вспоминаю.

Лица палачей странным образом соединяются в одно — в лицо отца.

Он разозлился тогда на что-то и в ярости швырнул меня в окно.

Он убил меня.

Первый раз.

Хотя мама рассказывала, что я родился уже мёртвым, а потом произошло чудо.

Чудо...

Глухой удар обрывает мысли. Жду тишину, жду пустоту, в которой висел в тот, в первый раз. Но она не приходит. Впрочем, боль тоже не спешит.

Я умер и одновременно с этим жив.

Мир становится тусклым, серым, каким-то двухмерным с красными контурами предметов. Дробь дождя, шершавый асфальт, лужи — всё это я не чувствую, скорее осознаю. Я осознаю, что у меня перелом позвоночника, что повреждена печень и порвано несколько артерий. А ещё осознаю, что позвоночник срастается, разрывы печени и артерий затягиваются, заживают.

Сказочная регенерация? Самоисцеление? Чудо?

В тот раз было по-другому. И я не знаю, понятия не имею, что со мной происходит. Не знаю, почему я такой.

Я просто таким родился.

Я жив и в то же время мёртв.

Для тех, кто сейчас стоит и смотрит из окна, я мёртв наверняка. Нужно немного подождать. Подождать, чтобы они ушли. Ведь не будут же они вечность на меня глазеть. Нужно подождать, а потом встать и уйти отсюда, послать всё это к чертям собачьим: институт, отца — всё к чёрту! Уеду куда-нибудь подальше, залягу на дно. Мне нужно время, чтобы понять, что делать дальше, чтобы разобраться в себе. Мама всегда ограждала меня, она хранила меня, как ангел, и благодаря этому я думал, что могу жить нормально. Но её не стало — и всё рухнуло в одночасье.

Может, потом, когда разберусь, когда пойму сам себя, смогу жить как прежде. Кто знает. Сейчас же нужно просто уйти из этого дурдома под названием институт.

Шевелю пальцами рук, проверяя, слушаются ли, переворачиваюсь на бок, встаю на колени и, наконец, медленно поднимаюсь. Тело ещё тяжёлое, ватное, мир вокруг не до конца восстановил свою цветность, но я могу идти. И я иду. Бреду сквозь дождь по лужам, и мне уже на всё плевать. Одна лишь мысль в голове: выбраться отсюда.

Из-за дождя и неполадок со зрением не сразу замечаю их — компанию своих палачей. Они стоят под навесом, смотрят на меня, и изумление в их глазах мешается со страхом. У всех, кроме одного.

Кроме Короля.

В его глазах плещется интерес.

И от этого меня пробивает озноб.

Разворачиваюсь в надежде успеть убежать, но тут дождевую пелену разрывает вопль Генхаи. Слышу его топот, вижу, как он несётся ко мне с битой в руках, а затем слышу гулкий удар.

И на меня наваливается тишина. Абсолютная, непроницаемая тишина.


Предыдущие главы:
1

@темы: Мистика, В процессе, Ангст, Психологический рассказ, Драма, Миди, NC-17, POV, Слэш

---

Последняя капля — 1

[Yueda]

Название: Последняя капля
Автор:  Yueda, бета: Loreanna_dark
Данные: Ориджинал, NC-17, миди, в процессе
Жанры: Ангст, драма, мистика, психология, философия, даркфик, POV, учебные заведения
Предупреждения: Насилие, изнасилование
Саммари: Этот институт — территория абсурда, где всем заправляет самопровозглашённый Король. Он установил свои порядки и законы. Он контролирует всех ложью, страхом и силой. Здесь его учебный полигон перед стартом в большую жизнь. А я... Я просто случайно помешал его людям убить одного мальчишку. В отместку они убили меня.
С этого всё и началось.
Размещение: С указанием моего авторства и ссылкой

Я — прохудившийся сосуд,
Мне не носить воды.
Из моих трещин струи льют
Беды.
(с) Преслер М. aka Mari-ka

1

— Ну как, Хинода, ты уже освоился? Привык к новой обстановке? — спрашивает доктор Моринума.

Я киваю в ответ.

— Да, немного.

— Наверное, сложно менять учебное заведение, да ещё и посреди года. К тому же, насколько знаю, ты никогда прежде надолго не покидал родной город.

Доктор улыбается радушно, заботливо, но мне почему-то хочется отодвинуться от него. Странное желание. Возможно, он просто слишком близко подошёл. Так близко, что я могу рассмотреть красные прожилки в уголках глаз и проступающие морщины на молодом лице. Но он печётся обо мне, хотя и не обязан.

— Всё нормально. Я справляюсь, — бодро отвечаю я.

Как бы мне хотелось самому в это верить.

До прошлой зимы и правда всё было нормально. У меня была любимая и любящая мама, школьные приятели, я поступил в престижный институт, там появились друзья, девушка. Только отец по-прежнему оставался в стороне, но к этому я давно уже привык. Он солидный бизнесмен с громким именем и человек весьма занятой. Виделись мы довольно редко, в моей жизни и воспитании он практически никак не участвовал. Правда, полтора года назад, когда я выбирал вуз, отец предлагал этот институт, но мама забраковала, сказав, что он слишком далеко и у нас в городе есть не хуже.

Всё было нормально. Всё было хорошо.

Было.

Зимой я узнал, что мама больна. Ни отцовские деньги, ни связи не помогли, и, несмотря на всё лечение, в апреле она умерла. Я больше месяца не мог прийти в себя. Всё казалось, вот приду домой, а она там, сидит, ждёт меня, как обычно.

После её смерти всё как из рук посыпалось.

Девушка, которую я считал своей, изменила мне с другим. Друзья оказались не друзьями, а подхалимами, которые подбивали клинья к сыну богатея. Мне хотелось разорвать ком неприятностей, убежать, поэтому, когда отец предложил перейти в этот институт, я согласился.

Институт находится в живописной местности далеко от городов, так что, можно сказать, почти закрыт, и все студенты здесь живут в общежитии. А ещё он хоть и небольшой, но очень престижный. Все студенты, выпускающиеся отсюда, становятся видными бизнесменами и политиками. Так что отцу пришлось потрудиться, чтобы перевести меня сюда.

И вот, начиная с первого сентября, две недели я учусь здесь.

Думал, что раз здесь все такие же, как я, сыночки богатеньких папаш, то никто не станет заискивать передо мной, никто не предложит лживую дружбу и я смогу найти настоящих друзей.

Только оказалось, что здесь ещё хуже, чем там.

— Что ж, — говорит доктор Моринума и треплет меня по плечу, — если всё нормально, то хорошо. Но если что-то случится, не стесняйся, обращайся за помощью.

С чего бы ему вздумалось помогать, не знаю, но от помощи не отказываюсь, благодарю и вежливо прощаюсь с доктором. Он скрывается за поворотом, а я иду по уже опустевшему коридору в надежде успеть в столовую на ужин, пока там ещё что-то приличное осталось. Буквально через пять шагов меня ловит Усукори.

— Что Моринума от тебя хотел? — спрашивает он, хватая за руку.

Вообще, не люблю, когда хватают или трогают лишний раз, но Усукори я прощаю. Он мой друг. Мы учимся с ним в одной группе и живём в одной комнате. Именно он пошёл первый на контакт и рассказал мне про местные правила.

— Ничего не хотел, — отвечаю я. — Спрашивал, как освоился, в случае чего, помощь предлагал.

На лице Усукори сменяется гамма эмоций.

— Ты такой наивный, как будто бы вчера родился, — качает он головой.

— При чём тут наивность?

Я правда не понимаю, что плохого в том, чтобы предложить студенту помощь, поэтому гримасничанья Усукори и его вздохи немного раздражают.

— В общем, будь начеку с этим доктором. Хорошо? — уклончиво отвечает Усукори. — Лучше скажи: ты к Королю на поклон ходил?

— Нет, — резко отвечаю я, потому что тема с Королём раздражает ещё сильнее.

Лицо Усукори становится резко серьёзным. Ни тени улыбки.

— Хинода, — переходит он на шёпот, потому что мы начинаем спускаться по лестнице в холл, где ещё полно людей, — ты, похоже, неприятностей на задницу хочешь? Я тебе уже давно говорил: сходи на поклон. Тебе что, сложно? Ты переломишься от этого? Хочешь узнать на себе, что такое гнев Короля? Так вот послушай опытного человека, который тут уже второй год варится: не зли Короля.

Непроизвольно стискиваю зубы.

Райёру Сэйкэн — самопровозглашённый местный король. Видел я его пару раз издалека. Парень как парень, даже ведёт себя не очень заносчиво. В общем, обычный наследник богатого отца, на два года меня старше. Но он держит в руках весь институт: всех студентов, преподавателей, даже администрацию вплоть до директора. Он контролирует всё! Как он смог этого добиться, не знаю. Усукори рассказывал, что началось всё с дисциплинарного комитета, который Райёру то ли возглавил, то ли создал с нуля на первом курсе.

Так как этот институт удалён от городов и практически закрыт от внешнего мира, так что реально куда-то выбраться можно только на выходных, да ещё к тому же выпускает высших управленцев, то девушек тут весьма мало. Девяносто семь процентов студентов — парни. Молодые здоровые парни, у которых амбиции играют, а гормоны им подыгрывают. Поэтому дисциплина всегда была проблемой. Споры, ссоры, драки — обычное дело. И когда Райёру предложил создать комитет, администрация и преподаватели восприняли это с радостью. И он создал. Набрал в команду помощников и действительно начал контролировать дисциплину. Когда администрация поняла, что вместо комитета имеет превосходно организованную банду, было уже поздно. Король контролировал всё и всех. В сети своей харизмы он смог поймать многих. Многие встали за него стеной и устроили натуральное восстание, когда администрация попыталась вернуть утерянную власть в свои руки. Тех же, кто не поддавался его обаянию, Король запугивал или шантажировал. К каждому он умел найти подход.

Его диктатура длится уже четвёртый год. Четвёртый год он держит в руках весь институт. Церемония поклона — разумеется, его нововведение. Она проходит весной, первокурсников сгоняют в одно помещение и знакомят с местными правилами и законами, вынуждая признать себя вассалами Короля. Но я в этот сумасшедший дом приехал только сейчас, осенью, поэтому мне нужно идти на поклон персонально.

Вот только трясёт меня от всего этого. Так трясёт, что я, боюсь, вместо поклона Королю под ноги плюну.

В общем, даже думать про это не хочу.

— Хинода, ты меня слышишь? — шипит в ухо Усукори.

— Слышу.

— Раз слышишь, то сегодня, вот прямо сейчас, пойди к Королю, попроси аудиенции. Расскажи, что не мог прийти раньше, что не в теме был, растерялся и... Короче, наплети что-нибудь. И всё. С этого момента ты можешь быть спокоен. Король не трогает тех, кто ему не мешает. Ты меня понял?

— Понял, — говорю я, а сам приглядываюсь к лестнице, мимо которой мы сейчас проходим.

На ней стоят два парня. Один высокий, длинноволосый. Я знаю, что он пятикурсник, что его зовут Кёда и что он из свиты Короля. Другой — незнакомый, коренастый, коротко стриженный. Он о чём-то воодушевлённо говорит Кёде. Тот лениво слушает, потом жестом затыкает крепыша и мотает головой в сторону проходящего мимо них мальчишки-первокурсника. Я точно знаю, что он первокурсник, сталкивался уже с этим большеглазым пацаном в столовой, разговаривали. Даже фамилию знаю — Хицудзи.

Крепыш энергично кивает и разворачивается к первокурснику.

И тут я понимаю, отчётливо понимаю, что сейчас будет. Что Кёда приказал сделать этому стриженому!

Сейчас, на глазах у всех, он столкнёт Хицудзи с лестницы. Просто столкнёт, и никто ему ничего не скажет, не сделает.

Что это? Очередной ритуал? Проверка на вшивость? Посвящение? Понятия не имею! Зато точно знаю, что, если Хицудзи упадёт с этой лестницы, он может не встать. Он может запросто свернуть себе шею!

В одно мгновение оказываюсь на середине лестницы и в последний момент успеваю остановить руку стриженого. Руку, которая уже почти схватила мальчишку. Стриженый смотрит на меня непонимающе, а потом глаза его наливаются гневом.

— Ты чего? — шипит он, пытаясь вырвать руку, и даже не понимает, что я его от возможного убийства спас. Придурок!

— Ничего, — в ответ шиплю я и отталкиваю его.

Он отлетает к перилам, со страхом смотрит на Кёду. А я на Кёду не смотрю. Я подталкиваю Хицудзи в спину и шепчу ему:

— Беги давай.

Хицудзи срывается, будто ветром подхваченный. Я тоже стараюсь побыстрее спуститься. Случайные свидетели смотрят на меня украдкой и быстро отводят глаза. Только два человека не отводят.

Первый — Кёда. Его тяжёлый взгляд чувствую затылком.

Второй — Усукори. Он смотрит на меня с выражением полной растерянности, смотрит как на обречённого.

— Ну ты и дурак... — говорит он и замолкает.

Я и сам понимаю, что дурак. Но сделанного не воротишь.

@темы: Мистика, В процессе, Ангст, Психологический рассказ, Драма, Миди, NC-17, POV, Слэш

---

Заметки об авторе — 5. Герои

[Yueda]

Название: Заметки об авторе
Автор:  Yueda
Данные: Ориджинал, G, мини, закончен
Жанры: Джен, психология, повседневность, юмор
Предупреждения: Самоирония
Саммари: Вы автор? Тогда наверняка вам будет близок и понятен наш герой. Ведь он автор, как и вы. Быть может, вы знакомы с ним лично. А может... Может, вы и есть герой этих «Заметок»?
Примечания: Сборник рассказов, связанных только героем, не сюжетом. Скорее всего буду продолжать «Заметки», но когда это будет и будет ли вообще, не знаю. Поэтому стоит статус «закончено».
Размещение: С указанием моего авторства и ссылкой.

5. Герои

Герои у нашего автора всегда с характером. С очень таким бойким характером. Иногда они сами требуют про себя истории, а иногда (прямо во время написания работы) спорят.

Вот, например, сидит автор, пишет и думает:

«А сейчас герой зависнет от передоза информации и тут-то я главу и закончу...»

А герой такой:

«Эй! Стопа! Мне сначала тому чуваку по мордасам дать нужно».

«Какое ещё "по мордасам"? — возмущается автор. — У тебя передоз инфы. Виси давай».

«Вот я ему двину, а потом висеть буду».

«Как же ты висеть будешь, если двинешь? И вообще, нет у меня в планах никакого "двинешь"! Виси!»

«Сам виси! У меня руки чешутся. Не даёшь вмазать, дай хоть поорать на него!» — спорит герой.

«Да я сейчас сам на тебя заору!» — орёт автор.

И тут вмешивается второй герой:

«Да пусть поорёт и руками помашет. Всё равно я сильнее его раз в десять. Скручу, на кровать повалю. Дальше рассказывать или сам сообразишь?»

«Да вы совсем, что ли, обнаглели? — возмущается автор. — Вы с кем спорить вздумали? Это я вас создал! Я!!!»

«Вот то-то и оно, — усмехается второй герой. — Создал нас такими, характер нам выстроил, внутренний мир вложил, душу вдохнул, а теперь что делаешь? Тащишь на аркане, как безвольных марионеток?»

«Так если ж вас не тащить, если отпустить и не контролировать, вы упрётесь вообще не в ту степь или усядетесь на задницу и будете чаи распивать!» — не сдаётся автор.

«А ничего другого, кроме как волоком тащить или полностью отпустить, ты придумать не можешь?» — спрашивает первый герой.

И тут, вместо того, чтобы грузить этого героя, автор грузится сам.

Как оно так получилось? Ведь это действительно он, автор, их создал. И сюжет тоже он создал. Чего ж они теперь не совпадают? Герои не слушаются, артачатся, самовольничают и не хотят идти по сюжету. Как так?

И чего теперь делать-то вообще? Как этих упрямцев к финальной точке довести, если на аркане они не хотят, а сами фиг дойдут?

Автор думает. Долго думает. И в конце концов надумывает, что это не герои его не слушаются, а он их не слушает.

Ведь, когда он канву сюжета плёл, когда только-только ключевые точки размечал, герои эти ещё совсем схематичные были, основные характеристики и никакого углубления. И поэтому под любые сюжетные закидоны прогибались. Но как только автор начал писать, как только планы начали становиться реальной историей, а сюжетные завивы — реальным путём героя, герои тоже стали обрастать плотью и кровью, обзавелись характером, привычками, собственным мнением. Они жили, развивались. Они проделали немалый путь. И совершенно логично, что они-теперешние отличаются от тех-изначальных.

Потащишь их насильно — сделаешь рабами сюжета. Пустишь на самотёк — превратишь в раба уже сюжет. А искать нужно середину. Она, как известно, золотая.

«Ладно, — говорит наконец автор первому герою, — загруз этот не так уж и критичен, так что ори, руками маши, в общем, действуй по обстоятельствам. Но помни: в итоге ты должен обратить внимание на незапертое окно. Я тебя под ним ждать буду — дальше вместе пойдём. Рука об руку».

01. 09. 2017

Предыдущие главы:
1. Наш автор
2. Вдохновение
3. Фидбэк
4. Воспитание характера

@темы: Закончен, Джен, Психологический рассказ, Юмор, Мини, G

---

Заметки об авторе — 4. Воспитание характера

[Yueda]

Название: Заметки об авторе
Автор:  Yueda
Данные: Ориджинал, G, мини, закончен
Жанры: Джен, психология, повседневность, юмор
Предупреждения: Самоирония
Саммари: Вы автор? Тогда наверняка вам будет близок и понятен наш герой. Ведь он автор, как и вы. Быть может, вы знакомы с ним лично. А может... Может, вы и есть герой этих «Заметок»?
Примечания: Сборник рассказов, связанных только героем, не сюжетом. Скорее всего буду продолжать «Заметки», но когда это будет и будет ли вообще, не знаю. Поэтому стоит статус «закончено».
Размещение: С указанием моего авторства и ссылкой.

4. Воспитание характера

Однажды наш автор, написав одну главу и по-быстренькому опубликовав её на сайте, решил вторую не выставлять. Нет, он не из вредности это решил (с вредностью он в прошлой заметке разобрался), а из идейных, так сказать, соображений.

Автор решил воспитывать силу воли. Свой характер!

А всё потому, что накануне он внезапно понял, что, публикуя большую работу порциями, по главам, он ждёт фидбэка, а тот подобен быстрым углеводам — ничего существенного организму не дают, только в жир откладываются. Чем больше ешь, тем больше хочется.

Короче, наш автор решил посадить себя на фидбекную диету, чтобы не зависеть от отзывов. Совсем отключать их он не решился — не был он к такому морально готов. А вот временно не выкладывать...

В общем, автор решил попробовать. И, написав вторую главу, взял да и не выложил её. И на следующий день не выложил, и через день не выложил, и через неделю тоже. Всё это время, вместо того, чтобы мониторить сайт в надежде словить хотя бы пару-тройку отзывов и расстраиваться от того, что не словил, наш автор работал. Писал третью главу! И как писал!..

Эта глава прямо-таки летела, в голове то и дело красочными фейерверками вспыхивали образы, потом переливались в слова, а затем лились на белый экран стройным потоком. Автор не заметил, как поставил точку, завершая эту главу, и... И начал следующую.

Так он написал третью главу. А потом четвёртую. А потом ещё и пятую!

Наверное, он бы смог написать и шестую, и вообще бы всю работу до конца дописал, но...

В один прекрасный день, спустя три месяца после выкладки первой и единственной главы, наш автор получил комментарий от читателя. Комментарий был большим, эмоциональным. В нём читатель говорил про чудесный мир, который приоткрывается его глазам, про интересных героев, которые трогают за душу, про увлекательное начало, которое интригует и зовёт за собой. А ещё читатель спрашивал будет ли продолжение.

И бастион решимости автора рухнул: продолжение появилось в этот же день.

Но наш автор пообещал, прямо-таки поклялся себе, что в следующий раз он обязательно досидит на диете до конца и воспитает характер. Только вот прямо сейчас налопается быстро-фидбэка и, как водится, с понедельника начнёт себя воспитывать.

16. 08. 2016

Предыдущие главы:
1. Наш автор
2. Вдохновение
3. Фидбэк

@темы: Закончен, Джен, Психологический рассказ, Юмор, Мини, G

---

Заметки об авторе — 3. Фидбэк

[Yueda]

Название: Заметки об авторе
Автор:  Yueda
Данные: Ориджинал, G, мини, закончен
Жанры: Джен, психология, повседневность, юмор
Предупреждения: Самоирония
Саммари: Вы автор? Тогда наверняка вам будет близок и понятен наш герой. Ведь он автор, как и вы. Быть может, вы знакомы с ним лично. А может... Может, вы и есть герой этих «Заметок»?
Примечания: Сборник рассказов, связанных только героем, не сюжетом. Скорее всего буду продолжать «Заметки», но когда это будет и будет ли вообще, не знаю. Поэтому стоит статус «закончено».
Размещение: С указанием моего авторства и ссылкой.

3. Фидбэк

Случилось так, что наш автор обиделся.

Стоп. Эту историю, пожалуй, нужно начать сначала.

Так вот, писал наш автор многоглавую повесть. Писал и тут же публиковал. Так многие делают, ну и он тоже. Фидбэка-то хочется. И читатели поначалу активно радовали его этим фидбэком. Ну как активно? Под главой пяток комментариев за месяц набиралось. Но чем дальше, тем меньше отзывов писали читатели, а к главе эдак пятой так и вовсе прекратили комментировать.

Очень расстраивался по этому поводу наш автор, переживал, плакался в жилетку другу, тоже автору, но писал. Писал в надежде, что вот допишет и тогда попрёт!

И дописал.

Только не попёрло.

Читатели читали, лайкали и косяком молчаливых рыб скрывались в омуте анонимности.

И вот тут автор обиделся. Конкретно так взял и обиделся. На всех.

Захлопнул крышку ноута, отвернулся, крикнул во всю глотку:

«Да пошли вы! Всё! Год писать не буду, крокодилы!!!»

И ушёл в туман.

Вернее, в кафешку кофеёк глотать с круассанчиком.

В кафешке, остыв слегка, автор решил писать всё-таки продолжить. Но в стол. А читателям — фиг. Они, паразиты такие, видишь ли, не оценили его такого со всех сторон замечательного, только читать умеют, а на отзыв захудалый разродиться — так пальцы отсохли.

И действительно же перестал выкладывать.

Да и писать у него, если уж честно, не получалось. Выдохся он с последней работой. Сил ни на что не хватало. Какие уж тут новые проекты? Лежал наш автор на диване, книжки читал, интернетик втыкал. Неделю лежал-читал-втыкал, две, месяц, полтора. И вот, когда минуло два месяц ничегонеделанья, получил автор личное сообщение от читателя. А в том сообщении...

Немного там было слов. Зато теплоты через край. И слова последние: «Мы очень ждём ваших работ. Возвращайтесь! Пожалуйста!».

И наш автор прослезился. Натуральным образом прослезился.

А ещё понял он очень простую и, в общем-то, лежащую на поверхности, но почему-то не доходившую до него мысль.

Он нужен.

Вот этому вот читателю. И ещё нескольким. Нужен!

Да, пусть их немного, но они ждут. И ждут именно его историй. На сайте тысячи авторов, которые и лучше, и популярнее, но эти читатели ждут именно ЕГО!

16. 08. 2016

Предыдущие главы:
1. Наш автор
2. Вдохновение

@темы: Закончен, Джен, Психологический рассказ, Юмор, Мини, G

---

Заметки об авторе — 2. Вдохновение

[Yueda]

Название: Заметки об авторе
Автор:  Yueda
Данные: Ориджинал, G, мини, закончен
Жанры: Джен, психология, повседневность, юмор
Предупреждения: Самоирония
Саммари: Вы автор? Тогда наверняка вам будет близок и понятен наш герой. Ведь он автор, как и вы. Быть может, вы знакомы с ним лично. А может... Может, вы и есть герой этих «Заметок»?
Примечания: Сборник рассказов, связанных только героем, не сюжетом. Скорее всего буду продолжать «Заметки», но когда это будет и будет ли вообще, не знаю. Поэтому стоит статус «закончено».
Размещение: С указанием моего авторства и ссылкой.

2. Вдохновение

Как-то раз наш автор пошёл на сходку авторов. Опыта поднабраться, своим поделиться да и просто пообщаться. Разговаривали, конечно же, о творчестве, о том, кто что пишет, о нехватке времени, о вечно мешающих родственниках. Так слово за слово разговор перешёл на вдохновение. И оказалось, что это очень редкая штука — вдохновение. И писать без него невозможно. Особенно жаловался один автор. У него, видите ли, целый год вдохновения не было, и он за весь этот год и строчки в когда-то начатом рассказе не смог написать, хотя и время, и силы были.

Наш автор очень удивился, потому что сетующий автор выглядел вполне здоровым: руки были целы, да и голова тоже. И если есть силы и время, то садись и пиши. Строчка за строчкой, абзац за абзацем — так и выйдет рассказ. Да и вдохновение придет. Оно всегда к нашему автору приходило тогда, когда он садился работать.

Все это он и сказал остальным авторам. Только они почему-то зашикали на него, замахали руками, заголосили: «Как так можно?! Без вдохновения нельзя! Работа без души. Мертвый текст!..».

А потом все начали делиться своими способами вызывания вдохновения.

Кто-то картиночки смотрел, музычку слушал, книжки читал, чаек заваривал, этаким шаманством заманивая вдохновение. У каждого был свой ритуал. Длинным он был, изнурительным. При этом вдохновение могло и не явиться. Жутко капризным оно было это их вдохновение. Приходило оно обычно само, внезапно и очень часто ночью, когда спать нужно.

Другие авторы строили теории и объясняли причину возникновения в природе состояния вдохновения то биополями, то соединением звезд под нужным углом, то космического-кармической энергией. В любом случае ничего сделать с этими явлениями авторы не могли и сидели на попе, ожидая, когда снизойдет.

На вопрос нашего автора «А как вы свои работы заканчиваете?» все дружно ответили: «Никак! Вдохновения ж нет».

После этого наш автор ничего больше не спрашивал и вообще не говорил. Крепко думал. А когда пришел домой, открыл на компьютере папку со своими пятью законченными миди и двумя макси, пролистал их, вспоминая тёплые отзывы читателей, и открыл файл с шестым вчера начатым миди.

Он точно знал, что его вдохновение бесполезно ждать, бесполезно звать, оно не нуждается в молитвах, и чай ему наливать не имеет смысла. Его вдохновение всегда приходит во время работы. Оно не любит лентяев.

14. 08. 2016

Предыдущие главы:
1. Наш автор

@темы: Закончен, Джен, Психологический рассказ, Юмор, Мини, G

---

Заметки об авторе — 1. Наш автор

[Yueda]

Название: Заметки об авторе
Автор:  Yueda
Данные: Ориджинал, G, мини, закончен
Жанры: Джен, психология, повседневность, юмор
Предупреждения: Самоирония
Саммари: Вы автор? Тогда наверняка вам будет близок и понятен наш герой. Ведь он автор, как и вы. Быть может, вы знакомы с ним лично. А может... Может, вы и есть герой этих «Заметок»?
Примечания: Сборник рассказов, связанных только героем, не сюжетом. Скорее всего буду продолжать «Заметки», но когда это будет и будет ли вообще, не знаю. Поэтому стоит статус «закончено».
Размещение: С указанием моего авторства и ссылкой.

1. Наш автор

Вот он наш герой — автор. Выглядит как самый обычный автор-текстовик, даже более того: как самый обычный человек. Чем же он примечателен? Тем, что любит писать потрахушки. Жить без этого не может. Кто-то любит потрахушки смотреть, кто-то — рисовать, кто-то — читать, а этот — писать. Он же ведь сетератор, автор текстов — вот и пишет. Спросите, а чего в этом примечательного? Сейчас всё узнаете.

Наш автор любит писать потрахушки, и первое, что возникает в его голове из новой истории, — это, разумеется, постельная сцена. На этом этапе даже истории никакой нет, а есть просто зарисовка постельной сцены, но наш автор отчетливо понимает, что это новая история, и почесывает руки. Так как чужие герои его не возбуждают, да и вообще он не видит их в той самой мысленной зарисовке, то садится придумывать своих.

Он придумывает их со всем тщанием и любовью, кропотливо и бережно во всех деталях расписывает их прошлое, настоящее и возможное будущее, придумывает им мечты, желания, строит характеры, создает привычки. А потом эти герои — живые, самобытные, с характером — приходят и заявляют: «Начальник, историю хотим. Полноценную, длинную, интересную. Без истории мы трахаться не будем».

И как словом, так и делом — не трахаются без истории паразиты такие!

Приходится нашему автору сочинять для героев историю, ронять зерно конфликта, завязывать противоречия, закручивать петли сюжета, вплетать эмоции и мысли. А вместе с этим вырисовывается и идея.

У многих авторов-текстовиков (во всяком случае, они так говорят) идея возникает в самом начале работы, и они очень гордятся своей идейностью. У этого же автора только в процессе, и ему иногда бывает стыдно, что вот так у него с идеями, что рождаются они у него не в начале, а где-то в середине. Автору бывает стыдно, и он молчит об этом. И правильно, в общем-то, делает. Ибо читатели, те, что адепты идеи, узнай они о том, как обстоят дела, зафукали бы нашего автора. А ведь позднее возникновении идеи никак не сказывается на качестве историй, которые он пишет.

Кстати об историях. С ними тоже не всё бывает гладко. Некоторые истории просто не желают ложиться на рельеф нашего привычного мира, который всем знаком и который не нуждается в дополнительных придумках. Вот не ложатся — и всё. Не желают. И приходится тогда автору снова напрягать мозг и придумывать, сочинять, создавать целые миры, законы, концепции. И ведь придумывает, создаёт. Если нужно, он лезет в книги или в интернет, набирает информацию, изучает матчасть.

А потом садится и пишет. Пишет вдумчиво и страстно, с душой пишет. Ведь ему хочется, чтобы было вкусно, чтобы краски играли, чтобы слова оживали в воображении. Он выкладывается на полную катушку.

И после того, как работа закончена, когда огромное (не побоимся этого слова) произведение написано-вычитано-вычищено, автор с усталостью и гордостью оглядывает свой труд и тут понимает, что та самая первая сцена, сцена, с которой началась эта большая работа, так в неё и не вошла. Не смог наш автор её впихнуть.

И так у него случается каждый раз.

14. 08. 2016

@темы: Закончен, Джен, Психологический рассказ, Юмор, Мини, G

---

Море и ветер танцуют бурю

[Yueda]

Название: Море и ветер танцуют бурю
Автор:  Yueda, бета: Loreanna_dark
Данные: Ориджинал, NC-17, мини, закончен
Жанры: Слэш (яой), романтика, психология, повседневность, POV
Предупреждения: Инцест («юридический», не кровный), джапанреал
Саммари: Жизнь, как погода на море, постоянна в своей изменчивости. Взлёты и падения, штили и штормы. Здесь очень важно найти попутчика и, если встретил, нашёл его — того самого, единственного, — не отпускать. Как не отпускают друг друга море и ветер, танцуя бурю.
Размещение: С указанием моего авторства и ссылкой.

Море и ветер танцуют бурю

Море шипит у самых ног, шуршит, ворочая мелкие камешки. Ещё тёплое, но уже неприветливое осеннее море.

Я стою один. Чуть дальше есть нормальный пляж, пригодный для отдыха, туда-то и ходят купаться местные жители. Сюда же редко кто заглядывает даже в самый разгар лета. Здесь слишком неуютно. Узкая полоса берега, усыпанная мелким каменным крошевом, а дальше крутой откос вздымается вверх над морем примерно на три дзё*. Но я всегда любил это место, оно завораживало, пробуждало ото сна фантазию. В детстве каждый раз, как приезжал к бабушке в гости, первым делом бежал сюда: пробегал можжевеловую рощу, спускался по опасной тропинке и оказывался здесь — в своём особом мире. Море, небо да камни — вот и всё, но для меня это была бесконечность. Именно здесь я придумывал свои истории и именно здесь, сидя на валуне, написал первый рассказ. Это место давало мне силы, новые идеи, новые смыслы. Здесь, именно здесь пять лет назад я восстанавливал себя по кусочкам, здесь же успокаивался, смирялся с неизбежным. Я возвращался сюда бесчисленное количество раз и только два последних года не появлялся.

Да, два года...

Носком начищенного ботинка подковыриваю ближайший камешек и пинаю. Он летит и с коротким плюхом тонет в воде. Волны облизывают ботинки. Спокойные, тихие волны. И небо над головой ясное, и ветра нет, но меня не обманешь. Я вижу, знаю: там, за линией горизонта, собираются тучи, они несут с собой грозу, быть может, последнюю в этом году. А тишина, что царит вокруг, не тишина — затишье. То самое затишье, которое обрывается слепящей молнией и шквальным ветром.

Буря. Она идёт. У неё нет цели достичь берега, она просто идёт по морю. А я слушаю его — море. Слушаю его голос, мягкий и глубокий, ловлю смену интонаций, прислушиваюсь к далёкому, едва ощутимому низкому рокоту. Настраиваюсь на его ритм, подстраиваюсь под него, вхожу в резонанс и чувствую, что моё собственное внутреннее море начинает оживать. Медленно, тяжело, болезненно, будто бы отходит от глубокого наркоза. Но тем не менее оживает.

Моё море...

Когда я стал сравнивать себя с ним? В каком возрасте понял, что моя фантазия, моё творческое «я», моё творящее начало подобно этой стихии? Оно текуче, подвижно и постоянно, но также отзывчиво к изменениям внешнего мира. Эмоциональные встряски, победы, провалы, радостные события и горе — всё это штормовыми ветрами будоражило, вздымало волны. Даже вскользь оброненная случайная фраза или мимолётная картина могли пройтись по моему морю лёгким бризом, рождая мысли, идеи, образы, сцены, которые после обязательно находили воплощение в рассказах, повестях и романах. Но и в полный штиль море жило, глубинные течения не давали ему застыть на месте, бурлили волшебством созидания. И окружающие люди всегда поддерживали меня. Сначала родители, которые не мешали писать, не ругали за такое увлечение, а стали первыми слушателями, читателями. А после — Мива. Моя звёздочка, муза, мой вечный ветер, самый близкий и надёжный друг. Моя первая жена. Вместе мы прожили девять лет, и это время было волшебным. Если бы не она, то мир так бы и не узнал имя Мидзуно Наои.

Я встретил её жарким весенним днём в душной библиотеке Киотского университета: улыбчивая, спокойная, рассудительная, она очаровала меня с первых минут знакомства. И с тех пор всегда была рядом. Это именно она, сильная и пробивная, поддерживала, вселяла уверенность в скромного и застенчивого паренька, убеждая отнести рукопись в издательство. И только благодаря её настойчивости одиннадцать лет назад вышла моя первая книга. Это она, эмоциональная и отзывчивая, больше всех переживала и радовалась, когда я стал лауреатом премии Акутагавы**. Это она, добрая и терпеливая, плакала, когда я делал ей предложение. Она не вторгалась в мой мир, не заполняла его, не пыталась разделить на двоих. Нет. Мива просто любила мой мир, моё море. Она стала ветром для меня. Вечно реющим над волнами ветром. Она придавала мне силы, и я просто не мог не творить, не мог не писать. Мой талант раскрылся, я стал известен, книги расходились миллионными тиражами, их переводили на другие языки, аудиокниги, которые сам же вначале записывал и выкладывал в интернет, пользовались бешеной популярностью. Многие спрашивали, в чём секрет моей работоспособности, таланта, стойкости, что даже от неудач не ломаюсь. А у меня не было никакого секрета. Мива и море — вот и всё. А ещё любовь к работе.

Но пять лет назад я проклинал свой дар, ненавидя себя за неубиваемую тягу писать.

Тогда у Мивы обнаружили рак. Четвёртая стадия. Необратимо, неоперабельно. Она угасала, медленно таяла. Всё то время, когда Мива была в сознании, я сидел возле неё, ухаживал, а когда засыпала, писал. Как одержимый, как сумасшедший. Меня разрывало, выворачивало наизнанку от горя, море гнал ураган, руки дрожали, глаза застилали слёзы, но я не мог остановиться — я писал! Выплёскивал всю боль, всю злость, всю любовь, что жила внутри, я кричал этим текстом. А потом читал Миве. Она просила, чтобы я ей читал. Так и умерла, слушая мой голос.

Я назвал книгу «За пределами грозы» и честно думал, что она станет последней, что никогда больше не смогу писать, что умер вместе с Мивой, что море исчерпалось до дна. Мне было плевать на всё: я запустил себя, оставил работу в университете, оборвал связи, уехал сюда, к морю, часами сидел, глядя на него, а ночами... ночами писал. Нет, я не мог изменить себя, внутреннее море жило, билось во мне, хлестало волнами, изливаясь на бумажные страницы и экран монитора горечью, отчаянием и невыносимой печалью. Иногда сюда приезжали друзья и люди из издательства, я о чём-то разговаривал с ними, заполнял какие-то бумаги. И когда через год узнал, что стал лауреатом премии Номы***, то был шокирован, но никакой радости не испытал.
А ещё через год ко мне обратились с предложением экранизировать «За пределами грозы». Я не возражал. Я уже пришёл в себя, боль хоть и осталась, но притупила зубы, я даже вернулся в университет и вновь преподавал. Поэтому когда меня попросили озвучить закадровый голос, я согласился. Согласился ради своих читателей, что полюбили мой голос ещё с тех древних аудиозаписей.

И вот с этого момента начался очередной виток моей жизни.

Я стал чаще бывать в студии и там познакомился с Сано Рико. Яркая, подвижная, энергичная и очень талантливая, она играла одну из второстепенных ролей в фильме. Я чем-то привлёк её, и мы начали общаться. Мы подолгу разговаривали, гуляли вместе после съёмок, она казалась интересным собеседником, увлекалась японской и зарубежной литературой, очень хорошо разбиралась в современном кинематографе, вела блог, посвящённый кино. Я, затворник, никогда прежде близко не общался с подобными людьми, всегда держался от них в стороне, и тогда... тогда Рико полностью захватила моё внимание, всего меня. Я и не заметил, как сделал ей предложение. Думал, что с этого начнётся новая жизнь, что обрету счастье и море вновь окрасится светлыми тонами радости.

Но ошибся.

С момента нашей женитьбы и по сей день я не написал ни слова. Два года море молчит. Два года мой мир был заполнен Рико до краёв. Она таскала меня повсюду: путешествия по свету, вечеринки, творческие встречи с фанатами, конференции, бесконечные званые обеды кинозвёзд... В этой круговерти яркой мишуры я растерял себя. Моё море… Нет. Всё это время оно всё ещё было со мной, но его будто бы налили в аквариум и выставили напоказ: ни дуновения ветерка, ни глубинных течений — ничего.

Как странно, что я осознал это только сейчас.

Сорок девять дней прошло с гибели Рико в автокатастрофе, несколько часов назад я опускал урну с её прахом в могилу. И вот стою здесь. Стою и чудовищным образом не ощущаю ни горечи, ни боли утраты — ничего такого.

Зато чувствую, как дышит моё море. Дышит, разгоняет воды течениями, пробуждает волны и всё прибывает, заполняя меня до краёв. А стекло аквариума дрожит, вибрирует, идёт мелкими трещинами под натиском воды и наконец лопается!..

Море. Живое вечернее море. Где-то там, за горизонтом, гроза. Вдыхаю её запах полной грудью. Я бы мог так простоять ещё несколько часов, просто слушая, любуясь, наслаждаясь. Но ночь не ждёт, неумолимо гонит прозрачный вечер прочь. Чуть-чуть замешкаешься — и окажешься в непроницаемой темноте.

Я разворачиваюсь и быстрым шагом иду к тропинке, карабкаюсь наверх, цепляясь за редкие кусты. Каким-то чудом без остановок умудряюсь взобраться на откос и только здесь позволяю себе перевести дух. Долго стою, уперев руки в колени. Всё-таки давно уже не мальчик, мне почти сороковник, годы берут своё. Выпрямляюсь и замечаю свет фонарика. Он приближается.

Это Кадзэки вышел меня искать. Больше некому.

Иду навстречу, машу рукой.

— Вас долго не было, и я забеспокоился, — серьёзно говорит он, когда подхожу к нему. — Боялся, что вы можете споткнуться в темноте.

— Всё в порядке, я тут каждый камешек знаю, — киваю я. — И давай уже на «ты». Всё же мы родственники.

Он сменил строгий траурный костюм на пижонскую куртку и джинсы. Так ему гораздо лучше, и красные пряди в волосах теперь не кажутся вульгарными. Он всегда был таким. Впрочем, я совсем не знаю его.

Кадзэки — сын Рико от первого брака, а теперь и мой сын****. Ему уже скоро исполнится двадцать пять, он закончил тот же факультет, что и я когда-то, и недавно устроился переводчиком в какую-то фирму. Я познакомился с ним уже после свадьбы и за все эти два года видел от силы раза четыре. Несмотря на свою яркую, претенциозную внешность, парень был молчалив и угрюм, всё время скрывал глаза под отросшей чёлкой, да и энергетикой от него веяло какой-то особой, напряжённой. С матерью он не ладил, да и я, кажется, никогда ему не нравился. Хотя и не понимал почему. Я не давал повода для неприязни, всегда был дружелюбен, но Кадзэки не общался ни со мной, ни с Рико. И вот сегодня после поминок, когда я решил уехать сюда, к своему морю, Кадзэки неожиданно попросил поехать. Я удивился и даже обрадовался. Всё же мы какая-никакая, а семья.

В молчании доходим до дома. Но это молчание, вразрез всем тем редким встречам, не давит, не угнетает, хотя Кадзэки по-прежнему напряжён. Он напоминает скрученный в комок ветер, бушует, рвётся наружу, но не может разорвать путы. Хотя возможно, это просыпающаяся ото сна фантазия рисует непонятные образы, накручивая почём зря.

Скидываю ботинки и пиджак, прохожу в гостиную. Здесь тепло, Кадзэки включил обогреватели.

— Будешь пить? — оборачиваюсь я.

Кадзэки кивает.

Достаю из бара бутылку вина, не глядя разливаю по бокалам. Пьём. Сижу на диване, и взгляд невольно притягивается к выделяющейся на фоне окна фигуре Кадзэки. Плечистый, ладно сложенный, красивый, он мог бы стать актёром. Не может быть, что у человека с такой энергетикой не получилось бы играть. Да ведь в нём просто бушуют страсти. Я же их почти чувствую.

Или всё же воображение?

— Значит, в этом доме был написан роман «За пределами грозы»?

Голос Кадзэки выдирает из размышлений.

— Да. И «За пределами грозы», и многие другие, — киваю и запоздало соображаю, что он всё-таки читал. На всякий случай уточняю: — Так ты читал?

— Конечно. Я читал все ваши книги... — Кадзэки запинается и поправляется: — Твои книги. Я перечитывал их на сотню раз. Ими невозможно насытиться, хочется ещё и ещё. Язык, образы, миры... В них просто тонешь. Тонешь по собственной воле.

Кадзэки говорит жарко и страстно, пульсирующие волны так прямо и исходят от него. И я практически ощущаю ветер на своей коже.

Но если он так влюблён в мои книги, почему отказывался общаться со мной? Или же я разочаровал его как человек, как личность?

Что ж, такое вполне возможно. Неприятно, конечно, осознавать, но с этим ничего не поделаешь.

— Рад, что те истории, которые я рассказываю, нравятся тебе, — грустно улыбаюсь я. — И надеюсь, что когда-нибудь мы сможем сесть и поговорить хотя бы как хорошие знакомые. О том, что ты назовёшь меня отцом, даже не мечтаю.

— Я никогда не смогу назвать тебя отцом.

Голос Кадзэки звучит глухо, а взгляд прожигает меня.

Усмехаюсь. Такого ответа и ожидал.

— Понимаю, — снова киваю я.

— Нет, не понимаешь!

Кадзэки залпом допивает вино и резко подходит к дивану, склоняется надо мной. Смотрит. В глазах мечется шальной ветер, бушует, рвётся наружу. Если вырвется — снесёт непреодолимым напором. Кажется, ещё никто никогда так на меня не смотрел. Так вызывающе, так откровенно... и так страстно.

— Я никогда не смогу назвать тебя отцом, потому что люблю. Люблю как мужчину. Уже давно.

Любит?

Как мужчину?

Меня?

Смысл слов доходит постепенно, и так же постепенно приходит понимание.

Его отстранённость, молчаливость, угрюмость, нежелание общаться — всё это потому, что любит. Любит меня.

— Кадзэки... — пытаюсь подобрать слова, но они не идут на язык, разбегаются, как и мысли.

А Кадзэки хватает меня за руку, прижимает к своим губам, целует ладонь.

— Нет, не говори ничего. Просто прими. Прими меня. Прими, как море принимает ветер, рождая волны...

Эти слова действуют как заклинание, как ключ, открывающий запретные двери. Позволяю Кадзэки прикоснуться к себе, обнять, прижаться губами к щеке. И от его прикосновений по коже бегут мурашки, колючая, будоражащая рябь. А там, глубоко внутри, тяжёлые воды моря исходят волнами. Эти волны растут, вздымаются всё выше, набирают силу с каждой секундой, с каждым ударом сердца.

— Позволь утонуть в тебе...

Шёпот Кадзэки обжигает лицо, его горячие губы касаются моих, аккуратно, робко, боязливо, и я принимаю правила игры. Я принимаю его ветер.

Его поцелуй.

Почувствовав, что сопротивления не будет, Кадзэки увеличивает напор, проникает языком ко мне в рот. Прикрываю глаза и прислушиваюсь к себе, к своим ощущениям, пытаюсь найти разницу между поцелуем с мужчиной и с женщиной, пытаюсь уловить нотки отвращения, желания оттолкнуть, но не нахожу, не улавливаю. Я чувствую бархатную негу удовольствия, стыдное возбуждение, которое уже давно не испытывал, и желание получить больше. А ещё я чувствую, как дрожит море, как вздымаются его волны, как оно дышит. Дышит бурей.

И если бы даже захотел, то уже не смог бы остановиться.

Но я и не хочу останавливаться. Не желаю. Я желаю продолжения!

Не замечаю, как начинаю отвечать на поцелуй, ловлю ритм и постепенно перехватываю инициативу. Это похоже на танец, на странный, тягучий танец, в котором молодость и зрелость, пылкость и опыт спорят за первенство. Спорят со всей силой и нежностью, и никто не желает уступать.

Кадзэки первым разрывает поцелуй, облизывает припухшие губы, обводит меня безумным, разгоревшимся взглядом, улыбается и начинает расстёгивать мою рубашку, резко, порывисто, почти сдирает её с меня. А затем припадает к шее, зацеловывает плечи, грудь, спускается ниже. Когда соображаю, что он собрался делать, становится уже поздно.

— Нет, Кадзэ... ки! — пытаюсь его остановить. — Это грязно.

Но он лишь усмехается и стягивает с меня бельё.

— Я давно мечтал сделать это с вами, мастер Наоя.

Так же, как он целовал губы, с той же нежностью и страстью, Кадзэки касается члена, ласкает языком, облизывает, а когда обхватывает его губами, то начинает вытворять такое, о чём я и помыслить не мог. Ни одна женщина не делала мне такого минета. Ни одна женщина не доводила меня до состояния оргазма так быстро. Мне стыдно за самого себя, стыдно и дико приятно.

— Кадзэки, не надо... — еле слышно выдыхаю я.

И он слушается, останавливается, выпускает член, смотрит на меня взглядом довольного кота и, как кот, трётся о колено. А затем начинает раздеваться. Сдёргивает с себя футболку, обнажая рельефный торс, стягивает джинсы, бельё. Не успеваю опомниться, как Кадзэки уже запрыгивает на меня, трётся членом о член.

— Возьми меня, — шепчет Кадзэки. — Ты же хочешь этого. Хочешь! И я хочу. Так войди в меня...

— Кадзэ...

Начинаю говорить, пытаюсь отстраниться, но он закрывает мне рот поцелуем, глубоким, настойчивым и таким сладким, что не могу сопротивляться. Просто не хочу.

Кадзэки делает всё сам. Достаёт откуда-то лубрикант, смазывает себя, растягивает, а затем, хищно облизнувшись, сам насаживается на меня.

Такой узкий и горячий, что это сводит с ума. Я буквально вспыхиваю, обнимаю это стройное тело, толкаюсь в него, сильно, почти грубо. Кадзэки стонет, выгибается, двигает бёдрами, подстраивается под мой ритм. Нас обоих уносит на волнах блаженства, дикого, безудержного, сумасшедшего...

* * *

Здесь, на острове, зима вовсю празднует свой приход, хотя на Хонсю осень ещё танцует пёстрый карнавал и красные ладошки клёнов хлопают ей на ветру. Здесь же давно облетело всё убранство с деревьев, и они голыми ветками тянутся к небу. Не сегодня, так завтра выпадет снег. Но Наоя и в этом находит своё очарование. Он вообще может найти его в чём угодно.

Мы вместе уже два месяца. И на этих выходных решили не оставаться дома, а приехать сюда. Как семья.

О да, как семья.

Я улыбаюсь и отворачиваюсь от окна. Взгляд скользит по работающему обогревателю, разостланной кровати и останавливается на тумбочке, на которой лежит распухший от записей блокнот.

Наоя даже в спальню его притащил!

Впрочем, я рад этому. Безумно рад, что он снова начал писать. После двухгодичного простоя вновь поймал свой ветер.

И этим ветром стал я.

Мог ли я раньше представить, что всё обернётся именно так? Что выдающийся писатель-современник Мидзуно Наоя станет моим приёмным отцом? Что я стану ветром для его моря фантазии? И что мы станем любовниками?

Нет. Не мог.

Мне было одиннадцать лет, когда я прочитал его первую книгу. И влюбился в неё. Влюбился в мир, что Наоя рисовал словами, в героев, в мысли. Влюбился в фантазию этого человека, мне хотелось утонуть в ней с головой, захлебнуться, наполнить себя ею. И я, азартный мальчишка, взахлёб прочитал все его на тот момент вышедшие книги и с жадностью принялся ждать следующих.

Потом, когда он выпустил аудиокниги, которые озвучивал сам, я влюбился в его голос. В бархатный, мягкий голос, который укачивал на своих волнах, отправляя в миры волшебных историй. Слушая его, я ощущал какое-то странное волнение, граничащее с возбуждением. Образ мастера Мидзуно снился мне по ночам, я буквально бредил им. Даже поступил в Киотский университет на факультет Наои, чтобы иметь возможность видеть его, чтобы попасть на его лекции. И именно тогда я окончательно понял, что люблю.

Худое лицо, узкий нос, чуть застенчивая улыбка, задумчивый взгляд — всё это я видел и раньше на фотографиях. Но снимок не мог передать ту магию, то чудо, что жило в Наое. Чудо было настоящим, оно дышало, двигалось, бурлило. От него веяло солёной свежестью моря.

И тогда я впервые захотел стать ветром. Чтобы реять над этим морем, касаться его, обнимать, заигрывать, выбивать брызги, вздымать волны, танцевать вместе бурю.

Но на что я мог рассчитывать? Двадцатилетний юнец, один из многих для него. Просто читатель, просто студент. Просто чужой человек.

И всё же надеялся, уповал на удачу, строил планы, как сблизиться, как попасть в круг его внимания, как прикоснуться к солоноватой прохладе. Но ничего сделать не успел — Наоя бросил преподавание, посвятив себя больной жене.

Вскоре она умерла, а Наоя заперся, закрылся от мира, и полгода о нём ничего не было слышно.

А потом Японию потрясла его книга — «За пределами грозы». Знаковая. Культовая. Страшная. Квинтэссенция боли, впечатанный в листы крик, вывернутые нутром наружу человеческие страсти — вот что это за книга. Не книга — ураган, тайфун, конец света. Неудивительно, что она отмечена премией Номы.

Меня, как и многих фанатов, буквально трясло, я плакал над страницами романа, хотелось вскрыть себе вены, настолько невыносима была эта боль. И в то же время я радовался. Радовался тому, что Наоя жив и что он снова пишет.

Новые работы пронизывали грусть и философская безысходность. Наоя заставлял читателей вскрывать себя, обнажая желания и пороки, вынуждая искать ответы, которые неприятно слышать. Он писал, и море его бурлило, не зная усталости.

До тех пор, пока Наоя не встретил мою мать.

Мать...

Это слово режет язык. Потому что она никогда не была мне матерью.

Едва успев отметить своё пятнадцатилетие, она залетела от какого-то придурка, вместе с которым снималась в молодёжной дораме. Деды запретили делать аборт, она родила меня — и всё. На этом её функция матери закончилась. Рико ушла в кино, мечтая сделать карьеру, а меня... Меня она представляла всем как «младшего брата».

В детстве очень не хватало её внимания. Даже когда она появлялась дома, то никогда не играла со мной, не разговаривала. Это сильно угнетало, и, возможно, поэтому я так любил уходить от реальности, погружаясь в книги, и ненавидел кино. То, что я вырос нормальным человеком, заслуга дедов. Бабушка и дедушка — вот кто на самом деле любили и заботились обо мне.

Но их не стало. Сначала ушла бабушка, а затем увял осенним листом дед. Это случилось, когда я ещё учился в средней школе, и Рико пришлось отвлечься от карьеры на меня. Она не была к такому готова. Видимо, считала, что её родители вечные, что они воспитают меня, поставят на ноги, а потом я просто исчезну. Но так не случилось. И когда она это поняла, когда поняла, что у неё есть ребёнок, за которого нужно отвечать, то сорвалась.

Сорвалась на мне.

Рико визжала, кричала, обвиняла своих родителей в том, что у неё не складывается карьера, что заставили родить, обвиняла меня, что мешаю, что испортил ей всю жизнь.

А я стоял совершенно растерянный, абсолютно оглушённый её воплями, словами. Ведь я всё ещё надеялся, до последнего надеялся, что мы сможем стать семьёй.

А потом она, окончательно обезумев, набросилась на меня и стала душить.

Не помню, как отбился, не помню, как вырвался. Помню только, как блевал во дворе, как меня трясло, как шатался всю ночь по улицам, как стоял на мосту и орал в тёмное небо. Я хотел спрыгнуть.

Но не спрыгнул.

Потом несколько недель перекантовывался у друзей, ночевал то у одного, то у другого. После вернулся в дом и старался не встречаться с Рико. Она тоже старалась меня избегать. Когда же случайно всё-таки сталкивались, делали вид, что ничего не произошло. Так и жили, пока я не поступил в университет и не переехал в общежитие.

Думал, что на этом наши пути разошлись и мы больше не услышим друг о друге. Но два года назад я узнал уже из новостей, что Рико вышла замуж. И за кого! За Мидзуно Наою!

Сказать, что я пришёл в бешенство, это не сказать ни о чём. Я хотел убить её своими собственными руками. Я знал, что моя любовь к Наое останется безответной навсегда, был готов к тому, что однажды он снова женится. Я бы смирился с любым его выбором. Но только не с этим чудовищем. И самое ужасное — я не мог сделать ровным счётом ничего. Был бы девушкой, то мог бы попытаться соблазнить его, отбить у ведьмы, а так… Так мог только мысленно убивать её. Каждый день. И следить за ним издалека.

Она вела бложик, выкладывала кучу своих фотографий, трещала о кино, о съёмках, о встречах и поездках. Иногда выкладывала его фотографии. На них он улыбался. И я подумал, что, может, Рико изменилась, что Наоя всё-таки счастлив. А я хотел, чтобы он был счастлив. Пусть не рядом, пусть не со мной, но счастлив. Я тоже пытался строить свою жизнь, занимался учёбой, устроился на подработку, надеясь заглушить тоску делами. И, в общем-то, получалось.

Но однажды в какой-то момент понял, что от Наои за последние два года не вышло ни одной новой книги, хотя до этого он выпускал их регулярно. Я знал, кого винить в этом.

Рико. Она душила Наою, давила собой его творческое море фантазии, она урезала его пространство, заполнив жизнь своей суетой. Нет. Она ничуть не изменилась.

И тогда я решил поговорить с ней. Серьёзно поговорить. Я не знал, куда заведёт разговор, не знал, что станет итогом и поможет ли он вообще. Но я должен был что-то сделать. Хоть что-нибудь. Я писал ей, звонил, пытался поймать, но она была постоянно занята: то разъезды, то съёмки, то просто недоступна. В конце концов я не выдержал и приехал в студию.

Я нашёл её в гримёрке, она рыдала и глотала успокоительные. Увидев меня, Рико побледнела от злости и накинулась с кулаками. Я был виноват во всём: и что ей снова не дали ведущую роль в будущем фильме, и что коллеги косо смотрят на неё, шушукаются и плетут интриги за спиной, и что кто-то подсиживает её, и ещё огромное количество других безумных обвинений. Но я уже не был тем испуганным подростком, которого она как-то чуть не задушила. Я схватил её, встряхнул и приказал успокоиться. А потом, глядя на сгорбленную, трясущуюся от всхлипов фигуру, я понял: вот он — мой шанс.

Шанс, который нельзя упускать...

Тихие шаги отвлекают меня от мыслей, поднимаю голову и вижу его — своего Наою. Махровый халат, влажные волосы, смущённая улыбка и лёгкий запах моря.

Мой.

Подхожу к нему, касаюсь щеки, скольжу пальцами по идеально выбритому подбородку, припадаю губами к шее, целую. Ласкаю кожу языком. Наоя глубоко дышит. Волнуется.

— Боишься? — шепчу я.

— Немного, — признаётся он.

— Тогда давай отложим на другой раз.

— Нет, я что, зря проделывал все эти процедуры?

Улыбаюсь.

Мы вместе два месяца, два месяца мы занимаемся любовью, и всё это время я был в роли пассива. Но сегодня мы решили поменяться ролями.

— Я буду аккуратным и нежным. Не бойся.

Медленно стягиваю халат с Наои, укладываю на кровать, обнимаю. Наоя никогда не распускал себя, а сейчас и вовсе ходит в качалку, чтобы быть в форме. И это так — классно прижиматься к нему, чувствовать кожей его силу, его возбуждение.

Облизываю губы Наои, он приоткрывает рот, тянется ко мне, и я проникаю в него языком, ласкаю. Чувствую, как сильные руки стягивают с меня халат, выскальзываю из него и сам снимаю с Наои бельё, глажу обнажённые ягодицы, провожу пальцем между половинок.

Как же хочу войти в него. Безумно хочу.

Разрываю поцелуй и начинаю медленно спускаться вниз, оставляя влажную дорожку на шее, груди, сосках, подтянутом животе. Лизнув пупок, наконец касаюсь языком головки. Она уже сочится смазкой, а Наоя сам раздвигает ноги.

От этого просто крышу сносит. Нельзя быть таким соблазнительным. Нельзя!

Борясь с жгучим желанием всадить в него прямо сейчас, я хватаю лубрикант, зачерпываю и аккуратно проникаю пальцем в дырочку, смазываю стенки, раздвигаю, разрабатываю. Мы уже пару раз проделывали это раньше, но дальше пальцев не заходило. Сегодня же дойдём до конца. Чтобы Наое было приятно, обхватываю губами член и начинаю ласкать, посасывать. Тихий, сдержанный стон заводит меня до предела, подключаю второй палец, а затем и третий. Как же сложно сдерживать себя, как сложно контролировать, когда он такой покладистый, такой покорный, когда он сам позволяет делать с собой всё, что хочешь.

Поняв, что Наоя готов, приподнимаю его бёдра и подставляю свой член к дырочке.

Наконец-то!

Вхожу коротким аккуратным толчком. Наоя зажимается и не даёт протиснуться дальше, я ласково глажу его по груди и бёдрам, обхватываю член рукой, начинаю поддрачивать.

— Расслабься. Пожалуйста, расслабься...

Он глубоко вдыхает, и я чувствую, как напряжение спадает. Проникаю в него медленно, постепенно, всё глубже и глубже.

Какое же это наслаждение — быть в нём, ощущать жаркую узость, любоваться распластанным на простынях телом, видеть, как дрожат жилки на его шее, как твердеют соски, как лицо покрывается румянцем.

Море... Бесконечное море, над которым я рею. Принадлежит ли оно мне целиком? Конечно же, нет. Оно принадлежит всему миру. Но какая-то часть — только мне. Исключительно мне. Я его личный ветер. Это моё право — быть ему ветром. И его я не отдам никому. Только я буду обнимать и целовать моё море, только я буду качаться на его волнах. Только я...

Волны. Сильные волны ярчайшего оргазма накрывают меня с головой, тону в этом остром блаженстве, в своём море, в Наое.

Через несколько секунд он кончает мне в руку, и я расслабленно улыбаюсь, наклоняюсь, целую его. А потом мы лежим, обнявшись, и просто молчим. Мы настолько близки, что слова сейчас не нужны.

Просто лежим.

Обнимаемся.

Молчим.

Но проходит минута, другая — и я улавливаю, как Наоя тянется куда-то. И меня разбирает смех.

Конечно, он тянется к блокноту. И пытается сделать это незаметно, чтобы не потревожить меня, не обидеть, не... Чего он там себе ещё напридумывал?

— Тебя осенила идея, когда твой анус офигевал от свалившегося счастья, или уже после? — интересуюсь я.

— Хватит пошлить, лучше подай блокнот, сам я... — смущается Наоя.

— Лежи-лежи.

Подаю ему блокнот и опускаюсь рядом на кровать, смотрю, как он устраивается, как открывает на нужной странице и начинает что-то быстро записывать. Любуюсь им. Любуюсь тем, кого отвоевал.

Тогда, тем летним вечером, когда смотрел на рыдающую Рико, то понял, что за своё счастье нужно бороться. Бороться всеми силами. Как боролся Наоя с самой смертью, отвоёвывая недели, дни, часы жизни своей Мивы. Но воевать со смертью бесполезно. Всё равно возьмёт верх. Моим же соперником был человек. Смертный.

Я не стал говорить Рико все те придуманные по дороге пламенные речи, не стал просить отказаться от Наои. Всё это было бессмысленно и ничего бы не дало. Я просто сунул ей в руки таблетки. И молча стоял смотрел, как она глотает одну за другой, потом приводит себя в порядок и, не попрощавшись, уходит.

Я знал, что она сядет за руль. Знал, что она приняла лошадиную дозу успокоительных. Знал, что она отключится и что машина попадёт в аварию. Я всё это знал.

И убил её.

И никаких угрызений совести, раскаяния или сожаления. Я уже давно в своих мыслях её убил. Возможно, ещё в ту ночь, когда стоял на мосту. Стоял и, заливаясь слезами, шептал выученные наизусть строки из последней книги Наои. Они не давали мне сорваться в пропасть. Они подарили мне смысл идти дальше. Они, в конце концов, превратили меня в ветер. В ветер, который ищет своё море, чтобы станцевать с ним бурю.

И наконец-то я обрёл его.

25. 08. 2016

* 1 дзё = 3,03 м
** Премия имени Акутагавы Рюноскэ — самая престижная из литературных премий Японии, присуждаемых дебютантам.
*** Литературная премия имени Номы — японская литературная премия, присуждаемая автору художественного, литературоведческого или публицистического произведения, которое признано выдающемся. Одна из самых престижных премий.
**** В Японии весьма распространено усыновление взрослых детей, особенно мальчиков и мужчин.

Вопрос: Понравилось?

1. Да		5	(100%)
2. Нет		0	(0%)
Всего:		5

@темы: Закончен, Romance, Драма, Мини, NC-17, POV, Слэш

---

Янтарь для стрекозы

[Yueda]

Название: Янтарь для стрекозы
Автор:  Yueda, бета: Loreanna_dark
Данные: Ориджинал, NC-17, мини, закончен
Жанры: Слэш (яой), повседневность, POV
Предупреждения: Инцест («юридический», не кровный), кинк, секс с использованием посторонних предметов, джапанреал
Саммари: Как жидкая смола ловит стрекозу в свой янтарный плен, так и я пленяю тебя. Медленно, аккуратно, осторожно. И тебе уже не вырваться из моих объятий. Никогда.
Размещение: С указанием моего авторства и ссылкой.

Янтарь для стрекозы

Стою, оперевшись о капот машины, вдыхаю тягучий, пьянящий запах и понимаю, что это уже весна. Настоящая. Март выдался тёплым, солнечным, и не сегодня, так завтра по всему городу зацветёт яблоня. Уже сейчас некоторые скороспелки распускают свои первые бутоны, а через неделю все парки Токио покроются нежным цветом.

Весна наступила для меня неожиданно, я только сейчас её по-настоящему заметил. Слишком погрузился в работу, в биржевые игры, в каждодневную паутину связей и интриги. Да и за Юкито, чего уж скрывать, переживал. Дополнительные занятия, выпускные экзамены, вступительные экзамены — та ещё нервотрёпка. Мальчик осунулся, с лица весь спал. Но теперь всё позади. Официальное зачисление в ТУ будет только через пять дней, но я пробил по каналам и уже знаю, что он прошёл. Мой умничка. Моё солнышко.

Я стою напротив ресторана, в который он вместе с классом и учителями отправился после выпускной церемонии. Полчаса назад он позвонил мне и попросил забрать. И вот я здесь. Жду.

Интересно, какое у Юкито будет лицо, когда он увидит эту новенькую «Тойоту Камри»? Ведь ключ, что торчит сейчас в замке зажигания и поблёскивает янтарным брелоком, — его ключ. На права Юкито сдал ещё полтора года назад, как только восемнадцать стукнуло*. Он ничего не просил и уж тем более не требовал, я сам решил подарить ему машину на выпускной.

— Господин Такэда? Такэда Наоки? Здравствуйте!

Мужчина в деловом костюме двигается ко мне от дверей ресторана. Приглядываюсь и узнаю одного из учителей Юкито. Кажется, его зовут Исикава Кацума.

— Здравствуйте, господин Исикава, — говорю я.

Не очень-то хочется сейчас разговаривать, но не реагировать на приветствие совсем уж невежливо.

— Вы за Юкито? — господин Исикава останавливается рядом. — А почему так рано? Вечеринка только в самом разгаре.

— Мальчик очень устал, да и завтра у нас ещё много дел, — уклончиво отвечаю я. Ну не говорить же, что Юкито сам позвонил и сказал, что ему скучно.

— О да, понимаю. Эти экзамены так выматывают. Тем более, он подавал документы в Токийский Университет, а там очень суровые требования и жёсткий отбор. Но я верю в Юкито. Нет. Я уверен в нём!

Кажется, господин Исикава немного поддал, или просто момент расставания с учениками так повлиял на него, что он расчувствовался.

— Знаете, господин Такэда, я очень рад, что вы усыновили этого мальчика. Может, вам и неприятно вспоминать то время — понимаю, что оно было не самым лучшим, — но я, как учитель, рад, что всё закончилось именно так. Я помню, каким отстранённым и необщительным Юкито был в средней школе, и я вижу, каким он стал сейчас. Словно цветок, что держали в подвале долгие годы, а потом вынесли на солнце, распустился буквально на глазах. И всё благодаря вам, вашей поддержке, вашей поистине отцовской заботе. Мать Юкито совершенно не думала о нём. Кстати, вы не знаете, что с ней сейчас?

— Не имею понятия. Наверное, всё ещё пытается сниматься в порно.

Да, история была весьма неприятная.

Эйко, мать Юкито, только начав карьеру модели, забеременела от своего партнёра по съёмкам — подающего большие надежды плейбоя, имя которого я уже и не вспомню. В надежде удержать его, Эйко родила, и плейбой вроде как даже обещал жениться, но потом струсил и отказался — и от Эйко, и от ребёнка. Тогда Эйко, быстро восстановив свои прежние формы, снова подалась в модельный бизнес, а маленького Юкито оставила на воспитание бабушке. Пользуясь своей всё ещё привлекательной внешностью, Эйко гонялась за «толстыми кошельками», но не могла удержать ни одного: её неизменно бросали, или она сама по глупости кидала папика, «влюбившись» в очередного красавчика. С работой у Эйко тоже не клеилось, пока она не подалась в порноиндустрию.

О! Там у неё был успех! Фильм «Девочка-горничная» с Эйко в главной роли пользовался бешеной популярностью в определённых кругах и сорвал кассу. После такого успеха Эйко хотели все и предлагали роль за ролью, она стала порнопримой. Не стоит и говорить о том, что про сына она совсем забыла.

А меж тем мальчик рос, и рос довольно замкнутым и болезненным ребёнком. Его дразнили из-за работы матери, он боролся с этим, как умел: игнорировал, огрызался и всё больше закрывался в себе. Бабушка старалась, делала всё, что могла, всё, что было в её силах, чтобы вырастить, воспитать внука, но возраст и болезни взяли своё, и четыре года назад старушка скончалась. Тогда Юкито только перешёл в третий класс средней школы. К тому времени популярность порнопримы угасла, сама же прима стремительно увядала, предложения больше не сыпались золотым дождём, она хваталась за всё подряд, и как раз в тот момент её бросил очередной ухажёр. Смерть бабушки Юкито стала последней каплей. После похорон Эйко начала быстро подыскивать кандидата в мужья.

И тут подвернулся я: скромный банковский служащий со средним достатком, разведённый, наивный, надёжный. И влюблённый в неё.

Сейчас, понимая всю подноготную, противно вспоминать. Но что было, то было. Видимо, годы жизни прибавили Эйко ума, а меня влюблённость, наоборот, его лишила. Эйко с лёгкостью окрутила меня, женила на себе, а я и рад был.

Я ведь действительно радовался. И не только тому, что взял в жёны грёзу своей юности, но и сыну. Я давно мечтал о ребёнке, а первая жена не хотела, поэтому мы и расстались. В общем-то, мне было почти не важно родной это ребёнок или усыновлённый, я хотел реализовать себя как отца, заботиться о ком-то, опекать, помогать. С воодушевлением и всей ответственностью я взялся за это дело, и Юкито, замкнутый и настороженный, не знакомый с отцовской лаской, в конце концов оттаял, раскрылся, потянулся ко мне. А пока я занимался налаживанием отношений с Юкито, Эйко вернулась к прежней жизни, придумывая бесконечные истории про работу и съёмки. В душе я догадывался, что она врёт, что вместо работы крутит романы, но не хотел рушить такое хрупкое счастье.

Впрочем, оно длилось недолго.

Через год банк, в котором я работал, лопнул, оставив меня без работы. И Эйко, недолго думая, собрала вещи и убежала с очередным любовником, попросту бросив нас с сыном.

Для меня настали тяжёлые времена. Я никак не мог устроиться на работу, нервничал, всё больше впадал в уныние. И Юкито стал моим спасением, лучиком света. Именно он, хрупкий и брошенный, поддерживал меня, не давал раскиснуть, вселял уверенность. Именно он подсказал заняться игрой на рынке ценных бумаг. Тогда я и обнаружил в себе талант биржевого брокера. Мне чертовски везло тогда и дьявольски везёт до сих пор. Начав три года назад с частного трейдера, я заработал имя, репутацию и миллионы наличных. Сейчас у меня своя брокерская компания, которая обслуживает солидные фирмы и корпорации, множество связей с влиятельными людьми, но самое главное — сын.

А Эйко я больше не интересовался и понятия не имею, где она сейчас и чем занимается. За все эти годы она ни разу не появлялась, даже не звонила. И так как в своё время я усыновил Юкито, то по всем законам он считается моим сыном.

— Простите, что завёл разговор об этом, — голос господина Исикавы отвлекает от мыслей. — Но я всегда хотел выразить вам свою благодарность за то, что стали настоящей поддержкой Юкито. Он рос без отца и без матери, ему не на кого было положиться. Он всегда был умным и прилежным мальчиком, но никогда ни с кем не общался, всегда держался в стороне от коллектива. Сейчас у него даже появились друзья. Особенно Юкито сдружился с Миурой Отодзи.

— Миура? — переспрашиваю я. Фамилия кажется знакомой. — А не тот ли это одноклассник, который задирал Юкито?

— Ну да, поначалу они не ладили, но вот в последнем классе стали дружить. Подростки — удивительные создания. Калейдоскоп их отношений подчас складывается невероятным образом.

Про дружбу с Миурой Юкито ничего не рассказывал. И это странно. Обычно он делится всем. И уж такой-то новостью поделился бы наверняка, ведь сынок богатенького папаши Миура в средней школе не упускал случая задеть, уколоть, уязвить словами, напомнить Юкито, в каких фильмах снимается его мать. И с этим Миурой он задружил? Что за бред!

Но пуститься в раздумья не успеваю: двери ресторана раскрываются, и на улицу выходит Юкито.

Кто говорит, что красотой он пошёл в мать, просто не видели его бабку, потому что мальчик пошёл именно в неё. Эйко, бесспорно, красива, но красота эта яркая, какая-то вычурная и слишком европеизированная. Бабушка Юкито обладала классической японской красотой: сдержанной, ровной, благородной. Я никогда не видел её при жизни, но фотографий в семейном альбоме имелось предостаточно, и одного беглого взгляда хватало, чтобы понять, что Юкито её внук: невысокий, стройный, даже хрупкий, с правильными чертами лица и от природы большими, выразительными глазами. В нём всё было утончённо и аккуратно. Даже отросшие волосы, которые у другого мальчишки смотрелись бы безалаберно, у Юкито выглядели идеальной причёской.

Таким сыном можно гордиться и любоваться, и я любуюсь. Но тут двери ресторана, ещё не успев закрыться, снова распахиваются, выпуская высокого паренька.

Уж не Миура ли это, случаем?

Парень хватает Юкито за плечо и, развернув, начинает что-то говорить, а я внутренне весь напрягаюсь. Хочется подойти и сбросить грязную руку с плеча своего сына. Да и Юкито хорош. Чего он медлит? Сверлю его взглядом. Жду, когда он догадается стряхнуть чужие руки. Но вместо этого Юкито на доли секунды прижимается к парню, позволяя обнять себя!

Кто угодно мог бы назвать это дружескими прощальными объятьями. Кто угодно. Только не я. Я вижу, как смотрит на Юкито Миура. Я вижу, что выражает его лицо. И выражает оно далеко не дружеские чувства.

Похоть и жадность — вот, что написано у Миуры на лице.

Юкито выскальзывает из его рук, поворачивается и бежит к машине. В глазах сияет радость, а у меня же...

Нет, я не знаю, что творится с моим лицом, но, заметив меня, Юкито спотыкается, а искры радости в глазах разлетаются испуганными стрекозами.

Распрощавшись с господином Исикавой, сажусь за руль, Юкито устраивается рядом на переднем сиденье, молчит, лишь испуганно кидает на меня взгляды. Так и доезжаем до дома, не проронив ни слова.

Скинув ботинки и не глядя на Юкито, направляюсь в кабинет. Нужно успокоиться, нужно отвлечься, пока не натворил чего-нибудь. Но не получается.

— Пап, что случилось?

Тихий голос Юкито разбивает вдребезги тщательно собираемое во время поездки спокойствие. И всё летит к чертям.

Хватаю Юкито за руку и волоку в спальню, а затем швыряю мальчишку на кровать.

— С Миурой, значит, подружился? — цежу слова, держа Юкито на прицеле взгляда и расхаживая по комнате. — Видел я сегодня, какая у вас с ним «дружба». Что, он резко перестал быть мудаком? Превратился в хорошего парня?

— Он?.. Нет. Он пристаёт... — шепчет Юкито, бледнея с каждой секундой.

— А ты отшить не можешь? Не умеешь отказывать, да? Вы уже целовались? А может, вы уже трахались?!

Огонь. Адский огонь бушует во мне, сжигая, уничтожая всю нежность и доброту. Всё человеческое. Оставляя только зверя. Дикого, бешеного. Едва сдерживаю себя, чтобы не броситься на Юкито. На хрупкого, слабого, испуганного...

Но он сам ползёт ко мне. Встав на колени, ловит за бёдра, обнимает, шепчет что-то.

— Нет... нет... Ты... Только ты!..

Наконец, разбираю слова. А тонкие пальчики уже расстёгивают ширинку на моих брюках, спускают бельё. Проворным язычком Юкито касается члена, поспешно облизывает, а затем обхватывает губами и начинает сосать, ловко, умело и дьявольски приятно.

Когда же у нас это началось? Когда я понял, что хочу его? Неужели в то самое время, когда разбитый и подавленный сидел дома, а Юкито утешал меня? Или может, когда он просыпался по ночам от кошмаров, а я, чтобы успокоить, ложился рядом и ждал, пока он заснёт?

Не знаю. Не знаю, когда это случилось. Просто однажды я понял, что возбуждаюсь рядом с ним.

Поначалу думал, что это от недотраха, и начал встречаться с женщинами. Но не помогало. Тогда я попытался встречаться с мужчинами, ходил в гей-бар, но тщетно. Никакие женщины и тем более мужчины не возбуждали так, как Юкито. Все мои грязные фантазии были лишь о нём. Я не мог в это поверить, не мог принять, что хочу собственного сына. Да, не родного, но всё равно сына! Я начал избегать общения с ним, начал отдаляться, сдерживал себя, как только мог.

Но, конечно же, сорвался.

Это произошло полтора года назад. В тот день в школе Юкито проходил осенний фестиваль, в котором участвовал и его класс. На фестиваль мог прийти посмотреть кто угодно, и я тоже собирался сходить. Но Юкито отговаривал, объяснял, что нечего там делать, что будет скучно, а у меня и без того полно дел. Мне показалось это странным, поэтому решил пойти во что бы то ни стало. Я пришёл туда почти к самому закрытию и, найдя секцию его класса, увидел Юкито. Он с одноклассницами фотографировался с посетителями кафе, которое его класс устроил на фестивале. И он, как и девочки, был в костюме горничной.

Единственный парень в костюме горничной. В костюме, до безумия похожем на тот, что был у Эйко в фильме «Девочка-горничная».

И тогда что-то лопнуло во мне, сломалось окончательно и бесповоротно.

Я схватил Юкито, запихал в машину, отвёз домой и, как только захлопнул дверь, набросился на него. Я срывал эти дрянные шмотки, рвал их на части и кричал: «Ты не она! Не она! Не она!!!». Затем припёр к стене и начал целовать его обнажённые плечи, грудь, шею, лицо. А Юкито всхлипывал и дрожал в моих объятиях, дрожал, но не сопротивлялся, не вырывался.

В тот раз дело закончилось ласками и поцелуями. Но с того дня я уже не мог изменить себя, уже ничего не мог с собой сделать. Я медленно и постепенно совращал моего мальчика. Окутывал его своей извращённой нежностью, не давая ни малейшего шанса выпутаться. Он просто вяз в ней, как хрупкая стрекоза вязнет в тягучей смоле. Да, мягкое, но настойчивое давление действовало просто безотказно. Он подчинялся, он делал всё, что я хотел, из тихого послушного мальчика превращался в развратное чудо, тающее от моих прикосновений. Он научился всему. Да, научился...

И вот сейчас Юкито демонстрирует свою виртуозность. Он то вырисовывает языком узоры, облизывая ствол, то обхватывает губами и начинает посасывать. Это сводит с ума. Хочется войти в него, вогнать член в этот грязный, развратный ротик и трахать. Трахать!

Но нет. Сегодня не будет всё так просто.

Стискиваю в кулак его волосы и с силой отрываю от своего члена.

— А ему ты тоже уже отсосал? — шепчу я, глядя в расширенные глаза. — Сколько членов побывало в этом ротике?

Касаюсь указательным пальцем мягких губ, и Юкито тут же облизывает его.

— Только твой, — с придыханием говорит он. — Только ты можешь проникать в меня. Твой язык, твои пальцы, твой член...

Мальчишка вновь тянется ко мне, но я останавливаю.

— А как же Миура? Ты позволил ему себя обнять, а потом бежал, светясь от счастья.

— Я ведь тебя увидел!

— Лжёшь, маленький обманщик. За это тебя следует наказать.

Юкито переглатывает и преданно смотрит мне в глаза.

— Раздевайся, — приказываю тоном, не терпящим возражений.

Малыш легко вскакивает и, быстро скинув одежду, невинно хлопает ресницами. Но меня этой деланной наивностью не проведёшь.

— Ложись на кровать и раздвинь ноги.

И когда Юкито раскидывается на покрывале, я заламываю ему руки над головой и, стянув галстуком, привязываю к кровати. Мальчик дрожит — то ли от страха, то ли от волнения, то ли от предвкушения. Возможно, от всего сразу. Легонько касаюсь тонкой шеи, провожу пальцами по ключицам и груди, щекочу сосочки. Юкито тихо стонет, выгибается, подставляясь под мои руки, и я тут же отдёргиваю их, отстраняюсь.

Достав из шкафчика смазку и вибратор, присаживаюсь на постель.

— Согни ноги в коленях, — снова приказываю я, и он подчиняется.

Зачерпнув пальцами смазку, проникаю в его дырочку. Узенькая. Давно у нас не было секса. Но кажется, Юкито всё же разрабатывал себя не так давно, подготавливался.

Для меня или для Миуры?

Эта мысль раздражает, и я намеренно начинаю действовать грубо. Но Юкито молчит, терпит.

Закончив с растягиванием, уже без прелюдий ввожу в попку вибратор. Один из самых больших. До этого несколько раз мы игрались такими штучками, но те были меньше и вибрацию ставили слабую. Сейчас же сразу включаю на максимум.

Юкито вскрикивает, начинает дрожать, сводит вместе ноги.

— Раздвинь. Мне не видно.

Он слушается, раздвигает ноги, а я отхожу от кровати. Любуюсь.

Да, я чёртов извращенец и любуюсь этим маленьким беззащитным чудом. Любуюсь тем, как он вздрагивает от каждого толчка, как трепещут под кожей жилки, как наливается силой его член, как мальчик прикрывает глаза и отворачивается. Бесстыдный соблазнитель, сводящий с ума одним своим видом.

Я сделал его таким. Я...

Больше не могу просто смотреть. Подхожу к кровати, рывком переворачиваю Юкито на живот, заставляю встать на колени, вздёргиваю голову и подставляю к губам член. Мальчик жадно обхватывает его, заглатывает почти целиком и сосёт.

Чертёнок. Маленький безумно развратный чертёнок. Схожу с ума. Теряю голову. Я потерял её уже давно. Наверное, с той самой минуты, когда он появился в моей жизни. Тогда он уже поймал меня в плен своего очарования. Кто из нас на самом деле охотник, а кто пленник? Кто хрупкая стрекоза, а кто ловушка-янтарь? Теряюсь в догадках. Я просто растворяюсь в блаженстве наслаждения...

Юкито слизывает с губ сперму и смотрит на меня умоляюще. Я только что кончил в этот милый ротик, вибратор продолжает долбить его в попку, сам же мальчик изнывает от желания, хочет ласки, нежности.

Глажу Юкито по голове, вынимаю вибратор, развязываю руки, подхватываю и сажаю себе на колени. От каждого прикосновения мальчик дрожит, всё его тело — сплошная эрогенная зона. Облизываю нежную шею, щекочу языком, и Юкито стонет, прижимается спиной.

— Пап, пожалуйста... — едва слышно выдыхает он и трётся о меня бёдрами.

— Неужели игрушки тебя уже не удовлетворяют? — хмыкаю я, целуя в ухо.

— Нет... Только ты...

Он просит, умоляет всем телом, и я не могу отказать. Хочу его, своего маленького чертёнка, свою сияющую стрекозу.

Прикусив гибкую шею, приподнимаю бёдра Юкито и насаживаю на себя, вхожу в него, в это послушное стонущее чудо...

* * *

Отца нет на рабочем месте, вышел по делам, но меня в офисе хорошо знают, поэтому пропускают без вопросов. Отказавшись от любезно предложенного кофе, закрываю дверь кабинета и подхожу к столу. Сразу замечаю ключи от машины и улыбаюсь, потому что на них всё ещё висит старый брелок — мой первый подарок отцу на день рождения. Помню, как он был тронут, как разглядывал янтарную каплю с застывшей в ней красавицей стрекозой, как журил меня за то, что так потратился. А я был счастлив от этого. Просто от того, что он благодарен.

Сажусь в кресло, скольжу взглядом по разложенным бумагам. Записи, отчёты, какие-то заявления… И резко останавливаюсь на знакомой фамилии.

«Миура».

Хватаю бумагу, читаю, буквально вгрызаюсь глазами в строчки, и губы сами собой растягивает улыбка. Хищная, злая улыбка. Ухмылка.

Семейная компания Миуры — банкрот. Семейной компании Миуры больше нет. И напыщенный урод Миура Отодзи больше не наследник богатенького папаши. Теперь он наследует только долги.

Папа. Папочка, не знаю, как ты это сделал, какие связи использовал, но ты виртуоз, ты гений, волшебник! Ты самый лучший! Ты сделал то, о чём я мечтал всю свою сознательную жизнь: ты растоптал этого гада. Это лицемерное мудачьё, которое только и умеет, что плевать в других.

Всю школу, все последние шесть лет он унижал меня, при каждом удобном случае бил по больным точкам, напоминая, что у меня нет отца, что мать — киношная шлюха и что сам я — никто. И это именно он предложил тогда на фестивале обрядить меня в костюм горничной, чтобы добить, чтобы втоптать в грязь окончательно.

Только вот я сумел использовать эту ситуацию в своих интересах.

Когда я стал думать об отце как о мужчине? Как о своём мужчине? Сразу, как встретил? Нет. Конечно же, не сразу.

Поначалу я его вообще не воспринимал. Я не привык к отцовской заботе. Я вообще к заботе не привык. Но он был так настойчив, так терпелив и так добр, что я не выдержал, раскрылся перед ним, впустил в своё сердце, ринулся в тёплые объятия и сам не заметил, как отчуждение сменилось дружбой, дружба — сыновьей любовью, а сыновней любовь — чем-то совершенно иным. Желанием, диким, безумным и настолько сильным, что оно буквально сводило с ума.

Да, я сходил с ума, а мать опять шлялась где попало со своими бесчисленными любовниками, и отец доверчиво верил всем её россказням. Эта ситуация доводила меня до бешенства. Но я держал себя в руках, потому что ничего не мог сделать. Совершенно ничего! Отец был счастлив, и я не мог себе позволить сломать это счастье.

Но оно сломалось само.

Отец в одночасье потерял работу и жену. Он утратил почву под ногами, завис серебристой стрекозой, в отчаянье борясь с ветром проблем. Разве я мог упустить такой шанс? Конечно же, нет.

Я, именно я протянул ему руку помощи, утешал, подбадривал. Я стал его почвой, поддержкой, а в конце концов — целым миром. Как жидкая смола ловит стрекозу в свой янтарный плен, так и я поймал отца в плен своего очарования.

Я соблазнял его. Медленно, аккуратно, осторожно, чтобы не спугнуть. Часами разговаривал с ним, гладя по руке, искренне радовался его успехам и победам, изображал, что мучаюсь от ночных кошмаров, и просил отца остаться рядом. Так продолжалось полтора года. Я видел, чувствовал, что отец хочет меня, но сопротивляется, борется с желанием, и думал. Думал, как подтолкнуть его перешагнуть последнюю черту, перейти запретную границу.

И тогда подвернулся фестиваль.

Желая поиздеваться, Миура предложил обрядить меня вместе с девочками в костюм горничной. Он ведь прекрасно знал, какой фильм принёс популярность моей матери. Он думал, что буду сопротивляться, но я согласился, и напялил этот дурацкий костюм, и весь день ходил, завлекая народ. А ещё очень настойчиво просил отца не приходить на фестиваль, зная, что всё равно придёт. Придёт и увидит меня таким.

Эффект вышел поистине сногсшибательным.

Отец буквально обезумел. Схватил, запихал в машину, привёз домой и там начал кричать и срывать с меня одежду. Никогда не видел его таким, я действительно испугался. Испугался, что он может что-нибудь сотворить со мной и с собой. Но увидев мою наготу, папа резко изменился, начал целовать, обнимать, ласкать. Дальше этого дело не зашло, но я млел от счастья. Он переступил запретную черту, и назад дороги уже не было. Я просто не давал ему повернуть обратно. Я был ласковым, послушным, покорным, позволял делать с собой всё, что он только пожелает. Я и сам хотел этого. Жаждал безумно и неистово!

Так унизительная история с фестивалем сыграла на руку. И сыграла дважды.

Миура, конечно, старался не подавать виду, но я всё равно заметил, какими глазами он смотрел на меня, когда я дефилировал в юбке и кружевном фартуке. Да у него просто слюни текли всякий раз, как я проходил мимо. Делал фотографии, натужно пытаясь издеваться и старательно прикрывая стояк. Потом наверняка не раз дрочил на эти фотки. Урод.

С тех пор настало моё время измываться.

Попервости Миура ещё пытался сохранить лицо, по-прежнему острил и унижал, но выходило вяло. Кисло выходило. А может, меня больше не трогали его слова, потому что я знал их причину? Или потому что отношения с папой сдвинулись с мёртвой точки ожидания? Не знаю почему, но мне на самом деле стало безразлично, что Миура сочиняет. Я знал, что он хочет меня, и играл с ним. Строил ему глазки, потом тут же переключался на кого-нибудь другого, делал вид, что не понимаю его подкатов, водил за нос, начинал встречаться, бросал, вынуждал приходить и вымаливать прощение, унижал, позволял только обнимать себя и слегка ласкать, обещая секс по окончании школы. В общем, издевался над ним и наслаждался этим на полную катушку.

Но мне было мало. За годы террора я хотел настоящей мести. Поэтому-то и устроил у дверей ресторана то показательное выступление для отца. Знал, что папа придёт в ярость. Знал, что захочет растоптать конкурента, посягнувшего на его собственность. Знал, что не остановится ни перед чем.

И вот результат: Миура банкрот!

Положив бумаги на место, со счастливой улыбкой откидываюсь в кресле и слышу шаги. Их я узнаю из тысячи — шаги моего отца, моего любовника.

Он заходит в кабинет, приветливо улыбается мне.

— Ты что-то рано сегодня, Юкито, — говорит отец, подходя к столу.

— Преподаватель заболел, и последних пар не было, — отвечаю, уступая ему место. — Вот, решил забежать к тебе, думал сходить вечером куда-нибудь вдвоём.

Неспешно иду по кабинету и, проходя мимо двери, защёлкиваю замок.

— Да и здесь осваиваться нужно. Ты же предлагал начать подрабатывать. Предложение ещё в силе? — спрашиваю, останавливаясь у кресла.

— Разумеется, в силе! — расплывается в счастливой улыбке отец.

— Тогда давай начнём с чего-нибудь интересного, — шепчу я и приобнимаю его за плечи.

— Ю... Юкито, мы же на работе, — неуверенно тянет папа.

Но я чувствую, как его тело напрягается, вспыхивает энергией. Он хочет.

— Ты же давно хотел сделать это со мной здесь на столе...

Соблазнительно дышу ему прямо в ухо, скольжу руками по груди, разворачиваю к себе лицом и опускаюсь на колени.

— Юкито...

Голос отца дрожит в предвкушении, потому что я уже расстёгиваю его ширинку, зубами стягиваю бельё, касаюсь языком члена и слышу тихий стон.

Он счастлив. Мой самый лучший и заботливый отец. Мой самый нежный и страстный любовник. Мой. Только мой...





* В Японии учатся полных 12 лет и заканчивают в 19 лет, а на права можно сдавать с 18-ти.

30. 06. 2016

@темы: Закончен, Мини, NC-17, POV, Слэш

---

Перерождение — 6. Демон Мэйкюи

[Yueda]

Название: Перерождение
Автор:  Yueda, бета: Loreanna_dark
Жанры: Слэш (яой), Драма, Фэнтези, Психология, POV, Мифические существа
Предупреждения: Насилие, изнасилование, групповой секс
Данные: Ориджинал, NC-17, миди, закончен
Саммари: Его крылья — два шрама на спине. Сила — лишь память. А имя — стёрто. Но он всё ещё жив. И он продолжает идти. Но куда?
Эта история об ангеле, который, как и его собратья, ослеп от Света, погряз в покое и сытости. Но Тьма вырывает его из привычного мира, лишает всего. И теперь он, бескрылый, бессильный, но жаждущий жизни, идёт на ощупь, постепенно открывая глаза, заново учится смотреть, видеть, задавать вопросы, думать и принимать решения.
Размещение: С указанием моего авторства и ссылкой

6. Демон Мэйкюи

Шенгкунксин — сердце мира, оплот жизни, огромный город, раскинувшийся на весь остров. Коробки домов, одновременно уходящие этажами глубоко под землю и вздымающиеся к небу, стоят так тесно друг к другу, что на узких улицах почти не бывает солнечного света и всегда горят яркие разноцветные фонари. Несмотря на однотипность домов, в городе нельзя найти ни одного похожего между собой окна. Демоны пытаются урвать лишний локоть пространства и надстраивают свои квартиры, обвешивают окна так, что развернуть крылья между домами просто невозможно. По этой причине на углу каждого дома есть скоростной подъёмник, который подбрасывает демона выше крыш, туда, где уже можно свободно раскрыть крылья и полететь. Да, демоны используют свои крылья постоянно для перелётов на небольшие расстояния в пределах острова и близлежащих островов.

Это всё так не похоже на то, к чему я привык, что не могу оторвать взгляд, рассматриваю каждый дом, каждое окно, каждое лицо проходящего мимо. Разглядываю и вспоминаю одноэтажные просторные дома, огромные усадьбы, широкие проспекты и чинные фигуры ангелов с неприступными лицами. Вспоминаю, и они кажутся такими далёкими, такими чужими, нереальными, будто бы целую жизнь не видел их, хотя пролетал над просторами Верхнего лишь вчера.

Подумать только — вчера!

Но между «вчера» и «сегодня» лежит пропасть длиною в вечность. Несколько часов, проведённые на границе, с духами ушедших, навсегда отрезали для меня это «вчера». И туда не вернуться, я уже просто не влезаю в тот картонный мирок. Теперь мой дом здесь — новый, странный, непривычный, непонятный, в чём-то пугающий, но мой. Я это чувствую. Я ощущаю это кожей, нервами, душой, всем своим существом. И хочется знать о нём больше, узнавать, постигать, хочется знакомиться с этими демонами. Ведь Джилонг, что идёт впереди, знает по имени каждого. Каждого!

Когда он сегодня утром предложил устроить экскурсию по городу, я не знал, чего ждать от него. Я привык видеть, как сановники с кортежем помпезно пролетают по улицам, но Джилонг не из таких. И я не ошибся. Джилонг плевал на статусы и за пределами дворца. Надев по случаю выхода расшитый драконами шёлковый халат и выдав мне чистую одежду и мягкие туфли, он повёл меня в город пешком. И все встречные демоны приветствовали его без подобострастия, но с уважением. Такое уважение нельзя построить на страхе и подчинении, только на искренней заботе о мире и его обитателях. Иначе все эти демоны и демоницы, старики и дети не улыбались бы Джилонгу и не провожали бы его взглядом.

А они улыбаются и провожают.

И смотрят с интересом на меня. А я разглядываю их. Они так не похожи на ангелов: невысокие, поджарые, темноволосые и темноглазые, яркие и слишком откровенные, раскованные. Даже старики не стесняются оголять себя. И их много, безумно много.

Но внезапно я понимаю, что, несмотря на то, что этот город огромен и сплошь застроен домами-ульями, это же единственное место, где демоны могут жить. Сколько же их здесь на самом деле, и как они помещаются на одном острове?

— Сколько? — переспрашивает Джилонг после моего вопроса. — Чуть меньше полутора миллиардов. Поэтому мы и строим дома ввысь и вглубь и насыпаем острова, чтобы уместиться всем. Демоны не ангелы, им нельзя с помощью идеологии запретить заниматься сексом. Они любят это делать и делают это много и часто. И только большие налоги и штрафы могут заставить их задуматься и начать предохраняться. Поэтому-то среди демонов так распространён однополый секс. Ну а для тех, кто не сумел вовремя остановиться, тоже есть выход. Или аборт, или «замена» — государственная процедура, когда кто-нибудь из старших в семье добровольно принимает смерть, уступая своё место новорождённому, или же новоиспечённые родители улетают на материк осваивать дикие земли. За это даже приплачивают. Только вот риск для жизни там очень велик.

Джилонг говорит, а я слушаю, осмысливаю, вникаю.

Полтора миллиарда... Ангелов примерно в два с половиной раза больше, но они живут на гигантском материке, свободно, вольготно, ни в чём не нуждаясь, и слепо верят в то, что дети появляются по велению Господа и занятие сексом без Божьего благословения — грех. И я тоже верил, реально верил в эту чушь.

Демоны не верят никаким бредням, демоны знают, что и откуда появляется. А ещё им нравится секс. И контролировать их можно только через налоги и штрафы, а ещё через угрозы отправить на материк. На громадный материк с дикими землями, опасными землями, мёртвыми землями. На материк, на котором невозможно жить, как невозможно жить на острове Смерти. Единственное место, пригодное для жизни в Нижнем мире, — вот этот маленький клочок земли. И демоны строят свои дома вверх, зарывают их глубоко под землю, только чтобы уместиться. Поэтому и нет здесь других городов, а есть лишь один нереальных размеров город, густо утыканный домами. Но ведь всем им нужно ещё что-то есть, пить, во что-то одеваться. Кроме крыши над головой, есть ещё масса потребностей, которые нужно удовлетворять.

— А где располагаются поля, пастбища, мануфактуры и мастерские? — спрашиваю я. — Ведь не может же это всё поместиться на одном острове.

— Люди, — отвечает Джилонг. — Мы торгуем с ними. Только скупаем у них не души, как считают ангелы, а пищу, одежду и многое другое. Для этого не требуется постоянно присутствовать на Земле, нужны лишь надёжные посредники-люди, которые не догадываются, на кого они работают. Система отлажена и проверена столетиями, так что сбоев не даёт.

Значит, столетиями. Столетиями демоны гоняют корабли из Нижнего мира в Средний и обратно. И ангелы ни сном ни духом об этом. А Бог? Он знает? Наверняка знает. Не может не знать. Но тогда почему не остановит, не воспрепятствует? Или же он боится, что если обрубит этот канал, то демоны, хоть и малочисленные, но сильные, вторгнутся в Верхний и захватят его? А ведь сейчас армия светлых не та, что в былые времена. Бог, боясь переворотов, сам, своими руками, создал слабых послушных марионеток, которые могут гонять демонов-одиночек, но на отпор массового штурма вряд ли способны. Но почему же сами демоны не пытаются захватить Верхний? Почему не пытаются покинуть эти враждебные земли?

— Потому что худой мир лучше доброй войны, — отвечает Джилонг после того, как я спрашиваю. — Потому что война сломает всё, что строилось так долго и кропотливо. А ещё потому, что демоны любят этот неприветливый мир. Он своенравен, коварен, жесток, мстителен, он был создан вопреки, назло, но он прекрасен. Я знаю, это сложно понять, но ты поймёшь. Со временем ты всё поймёшь.

Он оборачивается ко мне и спрашивает:

— Хочешь взглянуть на остров с высоты?

Я киваю.

Тогда Джилонг берёт меня за руку и, шагнув в ближайший подъёмник, прижимает к себе. Как только створки захлопываются, неведомая сила отрывает нас от земли, протаскивает по прозрачному желобу вверх и подбрасывает в воздух над домами. Слышу, как за спиной у Джилонга распускаются крылья, ловлю лицом ветер и смотрю на него — на остров.

Практически в самом его центре возвышается над всем гора. Её покатые склоны густо усеяны деревьями, а вершину венчает дворец Джилонга, который — я теперь знаю — пустует только сейчас и очень скоро вновь наполнится учениками, превращаясь в Школу. А от подножья горы и до далёких берегов тянутся каменные джунгли города, редко разбиваемые маленькими островками зелени. Возле берега виднеются гигантские корабли и техника, с помощью которой демоны насыпают землю, расширяют остров. И над домами во всех направлениях летают демоны, распластывая по воздуху свои чёрные крылья.

Крылья... Джилонг говорил, что после того, как ему отрубили белые крылья, он смог отрастить себе чёрные. Но как он это сделал? И как сделать это мне? Спросить прямо я почему-то не осмеливаюсь. Догадываюсь, что этот вопрос из тех, до ответов к которым нужно дойти самому. Но как дойти, если даже примерно не знаешь куда?

Джилонг не говорит про это ничего, не торопит меня, он уверен, что я всё смогу. Он просто рассказывает про Нижний мир, показывает, открывает его для меня. Быть может, в своё время и его точно так же знакомили с миром? Быть может, секрет кроется в том, чтобы полюбить этот чужой, но притягательный мир? Полюбить, и тогда он подарит чёрные крылья?

Мы летим над крышами. На одних стоят припаркованные одноместные и двухместные корабли, на других видны детские площадки или столики ресторанов, третьи полностью засажены зеленью. Это так необычно, странно и интересно, что хочется всё разглядывать, хочется спуститься и потрогать всё руками.

Джилонг каким-то образом угадывает моё желание и начинает снижаться. И вскоре мы оказываемся на посадочной площадке перед красно-золотым шатром открытого ресторана. Демоны сидят за столиками, кто-то просто ест, кто-то занимается делами, общается. На площадку, на которую мы опустились, идёт тощий, жилистый старик. Джилонг почему-то закатывает глаза и дёргается так, как будто хочет улететь, но останавливается. Старик замечает Джилонга, и на хмуром морщинистом лице появляется остервенелая улыбка.

— Здравствуй, Владыка Нижнего мира! — скрипит он, подходя ближе и кланяясь. — Тысячу лет жизни тебе и твоим детям.

— Здравствуйте, мастер Ксиншу, — в ответ кланяется Джилонг. — К чему этот официоз?

— Сегодня исполняется ровно год с того дня, как ты в последний и уже не помню в который раз отклонил моё прошение о добровольном умерщвлении.

— Уже сегодня?

— Да. И я намереваюсь в очередной раз подать его. Бумаги у меня с собой, — пиля Джилонга взглядом, говорит старый демон. — Могу отдать лично.

— Лично не стоит, ведь нужно соблюдать порядок. Контора сегодня работает с трёх до пяти.

Демон Ксиншу скрипит зубами, а я не понимаю, о чём идёт речь, поэтому внимательно слушаю и помалкиваю.

— Я всё равно добьюсь своего, Джилонг, — шипит старик. — Ты не можешь вечно отказывать мне. Я слишком долго живу на этом свете, я уважаемый демон города, я соберу совет, миллиард подписей... Я буду вредить и надоедать тебе, Джилонг, пока ты не дашь добро!

— Мастер Ксиншу, вашу бы энергию, да в другое русло.

— Что?!

— Давайте поговорим начистоту, мастер. Я не могу вас отпустить сейчас и не отпущу до тех пор, пока вы не оставите после себя достойного ученика, как подобает любому уважающему себя демону.

— Да я воспитал миллиарды этих балбесов!

— Но никто из них не смог не то что превзойти вас в мастерстве, но даже уподобиться вам.

— Потому что балбесы.

— Просеивая песок, можно найти золото. Разве не вы меня этому учили, мастер?

Они говорят дальше, что-то о Юанмэе, который в последнее время увлёкся растениеводством, а меня внезапно прошибает мысль.

Ученик! Джилонгу нужен ученик. Дело не в политике, не в поддержке фронтов, не в неведомой силе, которая спит, — хотя и это тоже, — а в том, что каждый демон должен оставить после себя ученика. Ученика, способного превзойти своего учителя. Вот оно!

Поэтому Джилонг и искал подходящего ангела. Поэтому-то и возился со мной столько времени, рушил оковы тела и разума, вынуждал пройти тот путь, которым когда-то прошёл сам. Всё это не для того, чтобы я стал подобием его, копией, двойником, тенью. Нет. А для того чтобы я стал тем, кто превзойдёт его.

Превзойдёт...

Это вообще возможно? Стать сильнее, мудрее, могущественнее его. Держать на плаву весь этот мир, все эти жизни, знать каждого по имени. Возможно?

Понимание, что на мне теперь лежит непомерная ответственность, наваливается так внезапно, что я даже сгибаюсь под этой тяжестью.

Мастер Ксиншу прощается и улетает прочь, а Джилонг говорит, глядя ему вслед:

— Ужасный характер, но руки золотые. Он единственный, кто даже в мёртвых землях может вырастить хрупкую орхидею. А вот воспитать себе преемника у него никак не получается.

Нервно сглатываю. Джилонг смотрит на меня и всё понимает.

— Не забивай голову, — говорит он. — Просто не забивай голову и не напрягайся.

Легко сказать, не забивай. И как, интересно, не напрягаться, если я не знаю даже, как сделать первый шаг, как отрастить крылья, чтобы стать демоном!

Мысли прерывает мелодичное пиликанье, и Джилонг извлекает из-за пояса плоский металлический цилиндр размером с ладонь — приёмник. В Верхнем мире такого нет. Для быстрой связи ангелы пользуются Божьими струнами, которые протянуты ко всем более-менее значимым объектам и к домам высших сановников. Здесь же такое устройство может иметь каждый.

Джилонг подносит приёмник к уху и несколько секунд молча слушает, а затем расплывается в улыбке.

— Хорошо, мы скоро будем, — говорит он и прячет приёмник. — Со мной только что связалась наша замечательная троица, у них для тебя сюрприз.

— Какой? — удивляюсь я.

— Если скажу, это уже не будет сюрпризом. Он ждёт тебя во дворце. Но прежде чем вернёмся туда, давай перекусим.

Джилонг протягивает руку, я берусь за неё. Мне безумно любопытно узнать, что там за сюрприз, но с Джилонгом я не спорю. И с желудком тоже.

* * *

За едой мы просидели полтора часа, не меньше. Джилонг неторопливо наслаждался блюдами и издевался над моей нетерпеливостью. Я думал, что он решит идти до дворца пешком, чтобы ещё больше потянуть время, но обошлось.

Сейчас мы стоим в кабинете, в котором никого, кроме нас, нет, и я оглядываюсь в поисках чего-нибудь необычного, какого-нибудь сюрприза. Но со вчерашней ночи здесь ничего не поменялось: всё тот же массивный стол, кожаное кресло, диван, стеллажи с книгами и свитками, в углу — вращающаяся модель Тверди Нижнего мира, на стенах — карты. Всё как и вчера, разве что на столе появилась небольшая стопка тонких пластин из какого-то плотного материала. Джилонг как раз их и разбирает.

Глядя на последнюю пластину, он задумчиво говорит:

— Интересно, и как же мои замы справлялись, когда я в Среднем мире был? У кого они всё это спрашивали? На кого ответственность вешали? Кому дела передавали? С моим появлением расслабились вконец. Ладно, этим позже займусь.

Джилонг кидает табличку на стол и оборачивается ко мне, улыбается.

— Заждался уже? Сейчас покажу тебе твой сюрприз.

Он берёт со стола тёмную сферу, которую я посчитал за выключенный светильник, проводит ладонью, не касаясь поверхности, и сфера повисает в воздухе на уровне глаз.

— Для лучшего обзора, пожалуй, развернём.

С этими словами Джилонг раскручивает сферу. Чернота начинает искриться, а затем расплёскивается, образовывая собой подобие экрана.

И на этом экране я вижу комнату, в которой провёл многие дни и ночи. Вижу троицу демонов: Юанмэя, Ренши, Заншиана. А ещё вижу Хилаэля. Напуганного, истерящего, обнажённого. Дрожащие капельки слёз в расширенных от ужаса и боли глазах, покрасневшие от поцелуев и укусов губы, изгиб тонкой, в отметинах засосов шеи, бессильно заломленные руки, судорожно вздрагивающая грудь, напряжённый втянутый живот, бесстыдно разведённые ноги и вторгающийся в анус член.

Смотрю на раскрывшуюся картину и не могу оторвать взгляда. Меня завораживает это зрелище, гипнотизирует, возбуждает. Да, возбуждает! Чувствую, как по телу разливается волна. Тёплая, приятная, сладкая.

Джилонг касается шеи, и я наклоняю голову, подставляясь для поцелуев.

— Тебе нравится...

Тихий шёпот Джилонга, его нежные поцелуи и это зрелище. Это откровенное, восхитительное своей развратностью зрелище. Моего друга трахают, имеют, а я наслаждаюсь этим. И жалею только об одном — что мы не там, не с ними.

Трусь ягодицами о бедро Джилонга, и тот одним плавным движением стягивает с меня штаны. Прижимаюсь, ощущая голой кожей гладкую ткань, а под ней — набухающую твёрдость. Вжимаюсь, трусь ещё сильнее. Хочу...

Джилонг задирает мою рубаху, касается пальцами затвердевших сосков, щекочет языком плечи. Каждое прикосновение обжигает. Огонь проникает под кожу, смешивается с кровью, бежит по венам. Уже не могу сдерживать себя, стону, опираюсь о стол, наклоняюсь, и Джилонг наконец входит в меня. Мой нежный демон, Владыка, Учитель!

Насаживаюсь на него, двигаюсь сам и упиваюсь ощущениями. И уже не смотрю на экран. Я полностью здесь, полностью принадлежу Джилонгу. Весь. Без остатка...

* * *

Створки беззвучно смыкаются за спиной. Оглядываю комнату.

Мне знакома здесь каждая складка на шторах, каждый завиток на гобелене, каждая мозаика на полу. Я столько времени просидел здесь! И тем не менее эта комната кажется иной. Быть может, потому, что не я теперь здесь пленник, а он?

Он... Ренши сказал, что его отловили на границе с Нижним миром. Ангелы учинили переполох и рыскали в поисках беглеца, то есть меня, а Хилаэль рвался в первые ряды и залетел слишком далеко.

Вот его за такое рвение и взяли.

Усмехаюсь двусмысленности фразы и подхожу к кровати.

Хил со связанными руками без сознания лежит на измятых простынях. Расслабленный, измученный, красивый. И грязный. Нет, его обтёрли салфетками, но он всё равно грязный. К тому же ноги его широко разведены и видно, как подтекает сперма. Это так заводит, что еле сдерживаюсь, чтобы не наброситься на спящего приятеля.

Залезаю на кровать, склоняюсь над Хилом, дотрагиваюсь пальцами до губ.

В этот рот только что вставляли член, трахали, кончали в него. Всего час назад эти губы были невинны, а теперь...

Касаюсь их языком, облизываю, проникаю внутрь.

Меня охватывает какое-то неописуемо упоительное чувство. Не могу его понять, но оно мне нравится, нравится делать то, что делаю.

Отрываюсь от губ Хила, веду влажную дорожку по щеке к шее, вдыхаю смесь запахов кожи, волос, пота и спермы, вдыхаю запах секса. Тихо урчу и начинаю целовать шею, оставляя уже свои засосы.

Хил ворочается, мычит и через несколько секунд открывает глаза. Я выпрямляюсь и смотрю на него, растерянного, непонимающего, что происходит. Пара секунд — и воспоминания оживают в его памяти, а глаза наполняются ужасом, болью и отчаянной надеждой.

— Меирэль... — шепчет он. — Ты жив.

— Рад тебя видеть. Слышал, ты искал меня, — улыбаюсь и замечаю на груди белую каплю. — О, ты здесь немного грязный, я протру.

Выхватываю салфетку и начинаю обтирать его грудь. Нежно, плавно, больше ласкаю, чем протираю.

— Что ты делаешь... здесь? — переглатывает Хил, следя за моими руками.

— Вытираю тебя. Разве не видишь?

Придаю голосу лживую мягкость, пытаясь скрыть хищные интонации. Мне нравится видеть Хила таким беспомощным, таким бессильным.

— Ты тоже у них в плену? Развяжи меня, пожалуйста, — просит он, а голос начинает дрожать.

— Нет, — качаю головой, спускаясь рукой ниже, к животу. — Так ты мне больше нравишься.

— Меирэль...

— Забудь это дурацкое имя, Хил. Меня теперь зовут Мэйкюи.

Отбрасываю бесполезную салфетку и просто беру его член в руку. Хил зажимается, пытается вывернуться, но я не пускаю, наваливаюсь сверху, не слушая криков и просьб отпустить, целую его грудь, а пальцами поглаживаю член, играюсь с ним, чувствую, как он дрожит, наливается похотью. Свободной рукой скольжу ниже, нахожу вожделенную дырочку, надавливаю, проникаю внутрь пальцем. Там мокро от спермы, и палец скользит хорошо, так что сразу просовываю второй. Хил скулит, трепыхается, а я ласкаю его там. Демоны отлично растянули его, и мне остаётся лишь немного поработать пальцами, чтобы войти уже наконец.

Я хочу. Я жажду этого.

Резким движением сдёргиваю штаны, задираю разведённые ноги Хила и вхожу в него. В такого беспомощного, испуганного, молящего и молящегося.

И кажется, мерещится, что это не Хил, а я сам лежу сейчас под собой, закусываю губы, взываю о помощи. И хочется спасти, вытащить себя из той дрянной темницы, в которую меня посадили с рождения. Хочется снять оковы запретов, что врезались в мою плоть, в мой разум, в мою душу. Но знаю: бесполезно говорить словами. Я — тот, прежний я — не услышу, не восприму, не пойму. Слова бессильны. Они — пустота, невнятное сотрясение воздуха для глухого. Поэтому я начинаю говорить телом. Каждым толчком, каждым движением, каждым прикосновением я говорю.

Я рассказываю о дикой свободе, о пронзительности полёта без крыльев, об удовольствии, о нежности и страсти. Говорю не Хилу — себе. Себе! Я рушу свой собственный последний бастион. Темницу. Тюрьму. Врезаюсь всем существом в стены собственного мира, и они дрожат под напором, они трескаются, осыпаются, обращаясь в песок, в пыль, в ничто.

И из-под ещё не растаявших обломков начинает просачиваться Тьма.

Тёплая, мягкая, она заполняет меня собой, бежит по венам, струится. Моя собственная Тьма.

И только сейчас ощущаю, осознаю жгучую боль в спине. Боль, знакомую с детства и запомнившуюся на всю жизнь. Боль, которую ангелы терпят лишь один раз, а вот мне выпало два.

Боль от прорезавшихся крыльев.

* * * * *

Стою на открытой террасе и смотрю на город. Негаснущие фонари становятся ярче, вспыхивают огнями окна, загораются паутины гирлянд. Слуха достигают звуки музыки и отдалённые крики. С крыш и подъёмников взлетают в небо тысячи демонов, и от их крыльев становится ещё темнее.

Это мой город.

Когда сотни лет назад я пришёл в этот мир, здесь всё было по-другому: не было этих высоток, не было иллюминации огней. Но наши и людские технологии шагнули далеко вперёд, мир изменился. Не вдруг, а постепенно. Он менялся день за днём, год за годом, столетие за столетием. И так же постепенно я полюбил его. Он врос в меня корнями, а я врос в него, в этот маленький, неуютный, строптивый мирок. Мы росли вместе. Мы вместе менялись.

Всё меняется.

И лишь ты, Бог, позолоченным идолом, застывшей в янтаре мухой по-прежнему сидишь в своём Небесном замке. Ты поймал сам себя и посадил в светлицу. Хорошо ли тебе там? Приятно смотреть на ползающих муравьёв? Приятно принимать от них хвалу и подношения, боясь спуститься? Боясь показаться им на глаза, потому что они могут понять: ты такой же, как и они.

Ты хотел построить совершенный мир. А нужно было строить счастливый.

Слышу шаги и шуршание, как будто что-то волокут по полу.

Он смог разрушить свою стену. Смог выпустить Тьму. Отрастил крылья. И теперь боится спрятать их, боится снова потерять. Как это знакомо.

Оборачиваюсь, смотрю на него и пытаюсь вспомнить того мальчика, которого похитил с горящей лебёдки. Нет, его не узнать. Мягкость линий тела, золото нежных локонов, блеск голубых глаз — всё это осталось в прошлом. Теперь передо мной стоит демон. Сильный, жилистый, с хищным, острым лицом, с медью жёстких кудрей, отросших до плеч, и с чернильной ночью в глазах. А за спиной чёрным шлейфом крылья.

— Я же говорил тебе: не забивай голову. Иногда это самое верное решение, — говорю я и добавляю: — Ты усвоил урок, демон Мэйкюи.

— Да, Учитель, — ухмыляется он, и глаза вспыхивают азартным огнём. — А я смогу принимать другую сущность, как ты?

— Если будешь проявлять усердие в учёбе.

— Я буду стараться, Учитель! — расплывается он в счастливой улыбке.

Я оглядываюсь на город, затем поворачиваюсь к Мэйкюи.

— Хочешь взглянуть на остров с высоты? — снова, как несколько часов назад, спрашиваю я и протягиваю руку.

В его глазах замирает восторг, а крылья начинают взволнованно трепетать.

И судорожно выдохнув, Мэйкюи берёт меня за руку.

28 ноября 2013 — 1 мая 2016

Предыдущие главы:
1. Ангел Меирэль
2. Меирэль
3. Мэир
4. Мэй
5. Мэйкюи

@темы: Закончен, Фэнтези, Драма, Миди, NC-17, POV, Слэш

---

Перерождение — 5. Мэйкюи

[Yueda]

Название: Перерождение
Автор:  Yueda, бета: Loreanna_dark
Жанры: Слэш (яой), Драма, Фэнтези, Психология, POV, Мифические существа
Предупреждения: Насилие, изнасилование, групповой секс
Данные: Ориджинал, NC-17, миди, в процессе
Саммари: Его крылья — два шрама на спине. Сила — лишь память. А имя — стёрто. Но он всё ещё жив. И он продолжает идти. Но куда?
Эта история об ангеле, который, как и его собратья, ослеп от Света, погряз в покое и сытости. Но Тьма вырывает его из привычного мира, лишает всего. И теперь он, бескрылый, бессильный, но жаждущий жизни, идёт на ощупь, постепенно открывая глаза, заново учится смотреть, видеть, задавать вопросы, думать и принимать решения.
Размещение: С указанием моего авторства и ссылкой

5. Мэйкюи

— О, вы уже проснулись? Я принесу вам завтрак.

— Я не голоден. Лучше отведите меня к лейтенанту Орэлю.

Если честно, я и не спал. Не до того было.

Вчера, вырвавшись из плена, я прямиком отправился в Верхний мир, на базу, которая полгода служила мне домом. Мной двигало желание рассказать о том, что случилось, о том, что узнал. Это долг солдата, долг ангела, да и некуда мне было больше идти. Помня расписание и маршрут патрулей, легко пролетел через границу незамеченным. К тому же корабль, который я увёл, оказался быстрым и юрким, как змея, — идеальная машина для разведки. Бросив его в горах, до базы добрался уже пешком. Почему таился? Почему при проходе через границу не сообщил патрульным о себе? Наверное, просто не хотел привлекать лишнее внимание, поднимать шумиху. Мне нужен был лейтенант Орэль или старшина Кораэль, объясняться же с каждым вторым я не собирался. Но повезло: часовые сразу позвали сержанта, а тот, только услышав про плен, отправил меня в лечебницу, а сам пошёл докладывать старшине. Здесь, в лечебнице, мне выделили отдельную палату, накормили, попытались осмотреть, но я не дался. Боялся, что заметят шрамы на спине и всё поймут. Впрочем, лекарь и не настаивал на осмотре, посоветовал отдохнуть и ушёл. Вначале я ещё ждал допроса, но потом понял, что он откладывается на утро и нужно бы действительно отдохнуть и поспать. Только заснуть у меня так и не получилось. Всю ночь пролежал, пялясь в потолок, и, подскочив с первыми лучами солнца, отправился на поиски хоть кого-нибудь. И в дверях палаты столкнулся с младшим лекарем.

Обычно такие ребята не робкого десятка, но этот почему-то прячет глаза.

— Отведите меня к лейтенанту, — повторяю просьбу.

— Я пока не получал распоряжений, но схожу узнаю. Оставайтесь в палате и никуда не уходите, рядовой Меирэль, — говорит младший лекарь и закрывает дверь.

Меирэль... Как же непривычно слышать своё имя. Оно кажется незнакомым, чужим. Как и всё, что меня здесь окружает.

Подхожу к окну и вглядываюсь в пейзаж. С пятого этажа лечебницы видны низкорослые гаражи и подсобные помещения, за которыми высится нарядное здание командного центра и общежитие. Отсюда, конечно, не разглядеть, но вот с крыши общежития хорошо просматривается, как гора, на которой расположена база, плавно спускается в разноцветный туман — небокрай, первую линию границы. Этот туман, поднимаясь стеной над горами, в вышине теряет цвет, бледнеет, так что откуда-нибудь из центральной части Тверди кажется просто низкими облаками.

Помню, поначалу вид радужной туманной стены завораживал и внушал трепет, потом постепенно привык. А сейчас? Сейчас не знаю, не понимаю, что чувствую, глядя на всё это: на здания, дороги, горы, небокрай. Всё вроде бы знакомое и привычное, но в то же время какое-то далёкое. Будто бы я открыл любимую с детства книгу, читаю, пытаюсь вспомнить прошлые эмоции, воскресить их, вернуть, но не получается. Я перерос её, вырос, стал больше, старше, умнее, вчерашние шутки и мысли уже не смешат и не поражают меня. Мне тесно на потрёпанных страницах этой книги. Мне тесно в этой просторной комнате, в этом умиротворённом, спокойном мире. Мне просто тесно!

Понимание обжигает с такой силой, что вцепляюсь пальцами в подоконник и несколько секунд стою так, даже не дышу.

Нет. Нет! Всё это пройдёт. Я просто измотан, а голова забита демонским враньём. Отдохну, подлечусь, и дурное ощущение исчезнет.

Я просто. Давно. Не был. Дома.

Дом... Вот он! Мой родной мир. Здесь я родился, вырос. Здесь всё моё. Здесь меня поймут, помогут. Спасут. Нужно немного прийти в себя.

Всматриваюсь, буквально вгрызаюсь взглядом в зелёные кусты под окном, в белые дорожки, в обтекаемые формы гигантских ангаров. На одном из них, том самом, в котором стоят личные судна управления, замечаю одинокую фигуру.

Хилаэль! Мой приятель ещё с Академии. Вместе поступали, вместе учились, вместе пришли сюда по распределению. Повысили, значит? Теперь он не лебёдки с хранителями водит, а соколицы начальства? Быстро, однако. А ведь я тогда замещал его. Он должен был стоять за правилами лебёдки, когда напал Джилонг. Он должен был видеть смерть хранителей. Он должен был попасться в плен, лишиться крыльев, девственности, имени, всего. Не я — он!

Он должен быть сейчас на моём месте. А я — на его. Стоять на крыше и думать лишь о том, как подготовить судно к полёту.

Проклятье!

Что за чувство сжимает грудь тисками, давит так, что хочется разодрать её? Что это? Злость? Обида? Ненависть?

Но Хилаэль не виноват. Он просто поменялся со мной. Он не знал. Никто не знал. Так получилось.

Получилось... Но мне от этого не легче.

Сжимаю кулаки, отвожу от Хилаэля взгляд и замечаю трёх ангелов, идущих к лечебному корпусу. Лёгкий ветер колышет их белоснежные одеяния без каких-либо отличительных знаков. Только одни ангелы ходят так, только проводники к острову Смерти — скорбящие. Но что им здесь нужно? Кто-то из старожилов базы решил уйти в Свет? Но разве не принято прощаться с домом и семьёй? Так почему же скорбящие прилетели на базу? И почему они идут сюда, в лечебницу? Неужели?..

Догадка вспышкой пронзает сознание.

За мной. Они пришли за мной!

Нет. Стоп. О чём я? Это же какой-то бред. Зачем я им? Они идут к кому-то другому, а меня сейчас отведут к лейтенанту, я ему всё расскажу. Ну, может, не совсем всё, но почти. Я же очень много узнал. О демонах, о Джилонге, о расположении дворца и острова. Командующие не отмахнутся от информации, они не отмахнутся от меня. Пусть у меня нет крыльев, но я всё ещё жив. Они поймут, помогут, спасут...

Только почему я не могу сейчас вспомнить ни одного случая о спасённых военнопленных? Почему в голове крутятся слова Джилонга о его побеге? И почему так прислушиваюсь к шагам в коридоре? Ведь они идут не ко мне. Не ко мне! Мне нечего бояться.

Шаги становятся громче, отчётливей, они приближаются, и я с силой сжимаю зубы, чтобы не закричать.

Короткий стук, дверь распахивается. И входят они.

Белые одежды, белые волосы, белые лица. В глазах рябит, что-то творится со зрением, потому что смотрю, вглядываюсь, пытаюсь запомнить, но не вижу лиц. Их просто нет. Лишь белизна сияния. И голос, тихий, мелодичный голос разливается по комнате, завораживает. Не слышу отдельных слов, не понимаю их, но каким-то образом улавливаю смысл. Он пронизывает меня, как лучи солнца пронизывают воздух.

Господь любит меня. Господь ждёт. Мне нужно идти на встречу с Господом. К Свету. Господь примет, Господь спасёт своего ангела, невинного агнца. Заблудшую овечку... Овцу.

Барана, идущего на убой.

Эта мысль, как тупой удар под дых, вышибает из меня воздух, и сияющее марево меркнет. Троица ангелов больше не светится, их лица — самые обычные лица, и в голосе никакой завораживающей магии.

Какого чёрта здесь творится?

— Почему вы остановились, Меирэль? Следуйте за нами.

— Нет. Подождите, — говорю я и отступаю на шаг. Оказывается, я уже пересёк половину комнаты. — Объясните, что происходит.

— Какие нужны объяснения, когда Господь призывает ангела? — светло улыбается один из скорбящих. — Ваше сердце, должно быть, поёт от радости.

Нет, не поёт моё сердце ни от какой радости. Оно бешено колотится о рёбра в страхе, в ужасе от внезапного понимания: никто не собирается меня слушать, никто не собирается меня понимать, спасать. Никто. Они хотят меня убить. Просто убрать. Но почему?

— Почему? — произношу вслух, и слова идут с трудом, застревают в глотке. — Почему Господь решил призвать меня?

— Вы были в плену, вы слишком много страдали, слишком многое вам пришлось пережить. Ваша стойкость заслуживает восхищения. Но такая ноша невыносима для ангела. Сержант, что встретил вас по прибытии, поступил так, как предписано ему: сообщил о вашем подвиге высшему руководству базы, а те обратились к Богу, и Он раскрыл свои объятия вам. Теперь вас ожидает покой и блаженство, отдых душевный. Идёмте, Меирэль, мы проводим вас.

Вот оно — покой и блаженство! Всё ради этого. Чтобы не разрушить спокойствие смятением, не разбить привычную картину гармонии, не всколыхнуть волну непонимания и вопросов. Чтобы всё осталось как прежде, они просто отошлют меня на остров умирать, и никаких проблем.

Проклятье!

Я не хочу умирать. Не для того я бежал из плена. Не для того!

Я хотел помощи, поддержки, совета. Хотел быть полезным этому миру, но он больше не принимает меня. Он убивает меня.

Стискиваю кулаки и смотрю на спасительную дверь.

Даже если завалю этих троих, даже если прорвусь к двери, в коридоре меня остановят. Я — одинокая фигурка из чёрного опала, окружённая воинством белых фишек. И нет на этой расчерченной линиями доске ни одной свободной точки.

Нет?

Оборачиваюсь.

Окно. Широкое, распахнутое настежь. Они не отрезали этот путь. Почему? Ведь они не знают, что у меня больше нет крыльев и высота теперь — мой враг. Не знают. И тем не менее...

Вновь смотрю на скорбящих. Они спокойны и уверены. Они знают, что нужно делать. Они, как и все здесь, живут по законам, имеют права и обязанности, предписания и запреты. Запреты...

Табу!

У них табу на раскрытие крыльев. Им и в голову не может прийти, что ангел осмелится нарушить его. Для них это — незыблемые правила, ограничения, оковы. Для меня — шанс вырвать из пасти неизбежности свою жизнь.

Это — моё дамэ.

Одним мощным скачком пересекаю комнату и запрыгиваю на подоконник. Прямо напротив на расстоянии шести локтей* от лечебного корпуса двухэтажное здание склада. И на его крышу мне нужно попасть.

Смогу? Допрыгну? Не знаю!

Выметаю весь хлам сомнений из головы, вдыхаю полной грудью воздух, и, пока до скорбящих ещё не дошло, пока они только раскрывают в изумлении глаза, я выстреливаю собой вперёд.

Моя цель — крыша. Вижу лишь её. Весь мир поблек, отодвинулся, исчез, осталась только она — точка приземления.

Точка свободы.

Камень крыши толкается в ноги, закручиваю тело, перекатываюсь и встаю, едва удержав равновесие.

Я сделал это. Я смог!

Мир распахивается передо мной, резко и неожиданно. И на доли секунды замираю от восторга. Кожей, нервами, оголённой душой ощущаю всю глубину и пронзительность красок, всё богатство и чистоту звуков, запахов. Я будто бы впервые смотрю этими глазами. Будто бы впервые дышу этим воздухом. Я как будто очнулся от долгого-долгого сна, как будто родился только что. И нужно сделать первый шаг.

Я делаю его. Иду. Бегу. Перепрыгиваю с крыши на крышу.

Лечу.

Да, я лечу. В отличие от крылатых, от тех, что остались за спиной, от тех, что муравьями ползут сейчас по земле в попытке догнать меня, я — бескрылый уродец — лечу! И чудится, мерещится, что рядом летит он. Сильный, горячий, свободный и такой же бескрылый, как и я. Он несётся со мной шаг в шаг, плечом к плечу, не давая сбиться, испугаться, остановиться.

Впереди очередной разрыв, только не в шесть-восемь локтей, а во все семнадцать**. Семнадцать! Знаю это точно. Сердце сжимается в ужасе, но кровь уже кипит адреналином, нервы звенят натянутыми струнами и ноги двигаются сами.

Меня не остановить.

Прыгаю.

Сливаюсь с воздухом, с ветром, скольжу сквозь едва ощутимые потоки и чувствую, как чешется спина, зудят, горят огнём шрамы. Кажется, ещё чуть-чуть — и распахнутся, раскроются крылья и я полечу. Действительно полечу!

Но крыша стремительно приближается, сжимаюсь, группируя тело, и падаю. Снова перекатываюсь, встаю на ноги, выпрямляюсь. Голова гудит, она ещё не отошла от эйфории.

Невероятно. Я смог. Я перепрыгнул. Я...

Но нельзя останавливаться. Нужно бежать дальше. Нужно вырваться отсюда. Ещё две крыши — и база закончится!

В поле зрения попадается одинокий ангел, преграждающий путь. И этот ангел — Хилаэль. Стоит, в руках меч держит и изумлённо смотрит на меня. Едва узнаёт.

Замедляю шаг, но продолжаю двигаться навстречу.

— Привет, Хилаэль! — кричу ему. — Что не здороваешься? Не признал?

— Меирэль? — произносит он нерешительно, а лицо бледное-бледное и взгляд затравленный. Будто бы это не я, а он бежавший мятежник.

— Не ожидал в живых увидеть? Думал, я погиб тогда? А я, как видишь, жив-здоров и полон сил. Слышал? Тут какой-то придурок от скорбящих драпанул. Во дурак, а! Ему объятья Бога обещали, а он в бега.

Зачем иду к нему? Зачем говорю? Зачем провоцирую? Бежать. Нужно бежать отсюда. Но эта блажь просто прёт из меня. Хочу видеть его растерянность, его смятение, его испуг. Хочу пошатнуть его мир. Хоть чуть-чуть. Самую малость. Мне хватит.

— Ну же, Хилаэль, — останавливаюсь в нескольких шагах, смотрю прямо в глаза. — Видишь, я совсем безоружен. Задержи меня. Это твой шанс отличиться. Может, сержанта сразу дадут.

Подначиваю его, а сам упиваюсь ситуацией. И, кажется, начинаю понимать Джилонга.

— Так чего же ты медлишь, Хилаэль? Ты разве не знаешь, что делать? Или... — прищуриваюсь, — ты не знаешь, что выбрать? Долг солдата или дружбу? Задержать или отпустить?

Нет, я ни секунды не сомневаюсь в его выборе, просто мне нравится смотреть на искорки замешательства, что дрожат сейчас в глазах приятеля.

— Ты... ты сошёл с ума, Меирэль. Тебя нужно спасать! — выкрикивает Хилаэль и, сжав меч, бросается на меня.

Но он движется так медленно и неуклюже, что я почти не прилагаю никаких усилий. С удивительной лёгкостью ударом ноги вышибаю у него меч, а потом заламываю за спину руку, заставляя Хилаэля болезненно выгибать позвоночник и танцевать на цыпочках.

И этот слабак — солдат? Да ещё и не самый худший? Неужели и я таким был? Неужели и меня можно было вот так же скрутить? И ведь он не один такой. Их тысячи. Целая армия картонных солдатиков. Любой демон плевком переломит. Даже я могу сейчас с лёгкостью свернуть шею Хилаэлю.

— У тебя должок, приятель, помнишь? — шепчу ему в ухо и давлю на горло. — В тот день я подменял тебя. Это ты должен был встретиться с Дьяволом, не я. Сегодня встречу назначили уже мне. Так подмени меня. Встреться с Богом на небесах!

Отталкиваю Хилаэля, он теряет равновесие, падает, катится по наклонной крыше, а я сжимаю кулаки и, повернувшись спиной, набираю разбег. Если ещё минуту назад не знал, что буду делать после того, как найду спрятанный в горах корабль, то теперь всё предельно ясно. Я отправляюсь на остров Смерти. Нет, я не сошёл с ума. Просто это единственное место в Верхнем мире, где они не будут меня искать.

* * *

Остров Смерти — загадочное, окружённое вечным туманом место, про которое много говорят, но мало знают. Даже скорбящие, что провожают уходящего ангела в последний путь, доводят его лишь до границы тумана, а дальше они пересаживают его в маленькую лодочку, и она доносит ангела к неведомой земле в полном одиночестве. Никто из живых не знает, что и как там происходит, ведь никто не возвращался оттуда. Живые не знают, но тем не менее говорят о пустынной долине, пересекая которую постепенно растворяешься и уходишь в Свет. Ещё рассказывают о Камне-на-Утёсе, к которому прямо из Божьей Обители спускается луч, что поднимает чистые души в сердце святилища.

Живые не знают, но рассказывают о спокойствии и умиротворении смерти, представляя её просто ещё одним шагом к Свету. Но если бы они знали, какая она, эта смерть, то сами наложили бы на себя руки ещё на материке.

Я стою сейчас посреди каменной долины, раскинувшейся на сотни тысяч локтей меж двух вулканов. Чёрный камень бугрится застывшими подтёками, а прямо под ногами лежит ангел.

Вернее, то, что от него осталось.

Скелет, обтянутый пергаментом кожи, таким тонким, что видна каждая косточка, каждая впадинка истощённого при жизни тела. Страшное зрелище, отвратительное настолько, что чувствую, как желудок сводит спазмом. Но я продолжаю смотреть, заставляю себя, впечатываю в сознание этот образ, чтобы не забыть. Чтобы помнить. Вот она какая — смерть! Вот она настоящая!

Этот ангел умер не от того, что шёл по долине, не от того, что растворился в Свете, и не спускался к нему никакой Божий луч. Этот ангел умер от голода. От голода! Жуткая смерть. Смерть, растянутая на дни, недели, а может, и месяцы. Сколько ангел может прожить без еды, зависит от его внутренней силы, но в любом случае не меньше семи дней. И всё это время он мучился так, что и представить страшно.

Страшно... Такого не пожелаешь и врагу. А Он — Он, Бог, Отец! — заставляет проходить через это своих детей. Всех до единого!

Ад. Сконцентрированный в одной точке мира ад. Я кожей, нервами, всем своим нутром ощущаю боль и отчаяние, что буквально пропитали каждый камень, наполнили собой воздух. Эта земля кричит тысячью голосами тех, что умирали здесь под обвалами, сгорали под лавинами, задыхались от газов и день за днём умирали от голода.

Зажимаю рот ладонью, чтобы не закричать самому. Чтобы не присоединиться к сонму мёртвых, взывающих к небу, вопрошающих: за что? За что, Отец?! За то, что любили, за то, что чтили Тебя? Или это плата за Твою любовь? За годы спокойной жизни? Или, быть может, что-то другое? Тогда что?

Что?!

Слёзы катятся из глаз, а сердце разрывается, сердце кричит, воет. И в памяти сами всплывают тихие слова:

«Зачем Бог создал в Верхнем мире остров Смерти, если ангелы и так могут умирать, лишь поднявшись к небесному куполу? Почему нельзя подниматься к небосводу? Почему вообще, имея крылья, нельзя распускать их и летать? Что в этом плохого?».

Почему, Бог? Что Ты прячешь там у себя в вышине? Что скрываешь от нас? Сковывая запретами, связывая лживыми обещаниями, от чего ограждаешь нас?

Чего Ты боишься?!

Взгляд застилает пеленой, ноги цепляются за неровности камня, но я бегу. Бегу к кораблю, заскакиваю в него, захлопываю дверь, вцепляюсь в поручни. Кровь кипит, руки гудят от напряжения. Бескрылый, бессильный, я тем не менее оживляю корабль, отрываю его от земли, от этого проклятого всеми острова, вырываюсь из ада. Лечу вверх.

Я найду ответы на свои вопросы. Дойду до них. Доползу. Если понадобится, вырву их с боем.

Поднимаюсь всё выше. С каждой секундой, с каждым мгновением. Ещё никогда ни один ангел не залетал так высоко, но до небес, до Света, ещё далеко. Бросаю взгляд вниз и стискиваю зубы.

Отсюда, с этой вышины, уже видны общие очертания мира. И это очертание имеет форму изогнутой капли. Такой, как на гравюрах во дворце Джилонга.

Он знает. Все демоны знают. И только ангелы не догадываются ни о чём. Живут, ослеплённые светом, ничего не видя. Пасутся на лужайке божьими овечками. Стадом баранов!

Сжимаю поручни, разгоняя корабль до предела. И силы мне придаёт злость. Это она, холодная, яростная, пульсирует сейчас в сердце, бежит по жилам, по венам, превращается в электрический заряд, в энергию, впитывается правилами, движет корабль вперёд. Движет вперёд меня. И чешутся, чешутся шрамы на спине. Нестерпимо. Остро. Больно.

А Свет всё ближе и ближе. Только вот странность. Я думал, он станет сильнее, ярче, будет резать глаза, но Свет, наоборот, тускнеет, размазывается разбавленным молоком, блекнет перламутром. Не сразу понимаю, что белая дымка вокруг и есть Свет. Я уже несколько минут лечу сквозь неё. И ничего не происходит. Совершенно ничего!

Потому что защищён кораблём, или?..

Открываю дверь, она с шипением разъезжается над головой, обнажая меня перед неизвестностью, и спрессованный воздух выбивает из меня дух, вжимает в кресло. Резко сбрасываю скорость, глотаю ртом воздух, жду, когда что-нибудь произойдёт. Но проходит секунда, другая, третья, а ничего не меняется. Ни гласа Господнего, ни карающих молний, ничего. Только белый туман начинает окрашиваться цветом. Медленно, постепенно посверкивающие радугой нити вплетаются в белёсое полотно, скручиваются меж собой, рождая живые переливающиеся узоры, похожие на...

Граница. Это же граница!

Нас всегда предостерегали о её опасности при прямом контакте. Пугали потерей рассудка, сломом личности и прочими ужасами. Поэтому мы всегда пересекали её под божественной защитой кораблей. Но сейчас, здесь... Я открыт перед чужой, неведомой стихией, полностью распахнут, беззащитен. И она тянет ко мне свои разноцветные щупальца, нити, души.

Да, это они — души умерших. Они касаются меня, проникают внутрь, стекаются в меня. Странное чувство. Страшное. Жуткое. Теряю контроль, теряю границы себя, растворяюсь в беспрерывном потоке. А сотни, тысячи бестелесных рук трогают потаённые струны души, играют на ней, прокручивают жизнь от самого рождения и до конца. Выворачивают меня наизнанку, все мои воспоминания.

Вот я, мелкий лопоухий карапуз, заигравшись, бегу по дорожке, обгоняю отца, а после он делает мне выговор за несдержанность. Вот я, уже постарше, подговариваю соседских мальчишек сбегать ночью на озеро. А вот меня запирают в комнате — кто-то проболтался старшим, и меня, как зачинщика, наказали. Вот я уже в младшей Академии, лежу под липами, прогуливаю урок, а вот я же на следующий день в поте лица драю класс. Картинки воспоминаний вспыхивают всё быстрее, ярче. Экзамены, старшая Академия, дружба с Хилаэлем, занятия, выпускной, первый день на базе, первый настоящий рейд, первый бой, горящая лебёдка, Джилонг, секс, тренировки, вэйци, последний разговор, вопросы без ответов. Вопросы, разрывающие голову. Вопросы, которые сейчас, подобно раскалённым клеймам, выжигают следы на ткани сознания. Они горят, пылают нестерпимым огнём, заслоняют собой всё!

Темнота приходит внезапно. Обрушивается, оглушает. И спустя несколько ударов сердца рассеивается бледнеющим туманом...

* * *

Облака. Лёгкие и прозрачные. А под ними Земля. Чистая, прекрасная, дикая. Первозданная. Он летит к ней, а рядом, разрывая воздух чёрными и белыми крылами, летят братья и сёстры — четырёхкрылые. Двуединые.

Свет и тьма, жизнь и смерть, созидание и разрушение, слово и молчание — всё слито в них, сплавлено, неразделимо. И не понять, не угадать, не рассмотреть, где заканчивается одно и начинается другое. Такими они пришли в этот мир. Такими творят его. Творят вместе. Растапливают горный лёд, пуская живительную воду к ждущим глотка лугам, и бросают тайфуны, разрушая берега. Посылают ветра разносить семена растений и обрушивают ураганы, выдирая деревья с корнем. Бережно укутывают землю снегом для будущего урожая и насмерть замораживают нерасторопных животных.

Таков и он — двуединый юный творец.

Он летит к Земле, а навстречу поднимается сияние. Приближаясь, оно превращается в прекрасного двуединого: светлоликого, ясноглазого, чьи волосы кажутся сотканными из света. И за спиной у него нестерпимо сверкают белые крылья.

Два крыла.

Двуединые окружают это странное, но прекрасное создание, перешёптываются.

— Что с тобой, брат? И где ты был так долго? — спрашивает одна из старших сестёр, чьи глаза напоминают звёздное ночное небо.

— Братья и сёстры мои, я вернулся к вам, — медленно говорит сияющий, и голос его разливается подобно свету. — Я долго блуждал по миру, много думал и понял, что он не идеален. И виной тому наша двуединость. Как можно создать совершенство, нося в себе тьму и разрушение? Как можно что-то построить, когда вторая рука ломает? Это несчастный мир, он полон боли. Я же хочу создать идеальный, светлый, чистый мир. Поэтому я отринул от себя тьму!

— Отринул?

— Да, сестра. Я выжег её своим светом, искоренил полностью, без остатка. Теперь моя сила — абсолютный Свет! И я смогу построить идеальный мир, не знающий страданий и разрушений.

— Но это невозможно, брат, — говорит сестра. — Не бывает бесконечного дня, на смену ему всегда приходит ночь. А за периодом цветения и урожая следуют холода. Нельзя нарушать порядок на Земле.

— Я и не говорил про неё, сестра, — с улыбкой отвечает двукрылый. — Этот мир уже создан, и создан не нами. Мы лишь пытаемся управлять диким потоком стихии, направляя его, — это всё, что мы можем сделать здесь. Я же построю новый мир.

— И где ты собрался его строить, брат? Неужели?..

— Ты догадалась, сестра? Всё верно. У Земли есть две Тени, что она отбрасывает за границы мира. В одну из них я и собираюсь отправиться.

— Но Тени пустыннее космоса. Там нет никакой жизни.

— Я сам вдохну в неё жизнь. Я чувствую в себе бесконечную силу. Эта сила проснётся в каждом, кто пойдёт за мной, в каждом, кто отречётся от тьмы, кто отринет её от себя! Братья и сёстры, Свет ждёт вас! Идите за мной!

Его голос, сильный и мощный, заполняет собою всё пространство. Его свет так ярок и так притягателен, что хочется протянуть руки, хочется коснуться этого совершенства, хочется просто утонуть в этой абсолютной чистоте, в тёплом сиянии. Хочется быть с ним, идти за ним.

И он, юный двуединый, идёт...



Снова облака, и он — уже двукрылый ангел, давно вышедший из юности, — стоит на одном из них, а рядом — первый Ангел, Бог. Он чем-то озабочен.

— Скажи мне, что я делаю не так? — говорит Бог.

Ангел не спешит отвечать, понимает: Бог не спрашивает. Просто ему так удобнее думать.

— Почему этот мир не растёт, не раскручивается, почему не становится бесконечным, как тот, другой? Почему жизнь заканчивается куполом небосвода? А дальше... дальше просто ничего! Ведь я могу, я чувствую, что способен на большее.

— Быть может, — произносит ангел, — миру нужно время?

Бог смотрит на него. Смотрит внимательно, думая о чём-то своём.

— Возможно, — шепчет он. — Возможно, ты прав. И для начала нужно разобраться с этим.

Взгляд скользит под ноги, где далеко внизу под облаками темнеет мёртвым камнем остров. Остров Смерти.

— Он образовался сам собой и не желает изменяться. Что бы я ни делал, что бы ни предпринимал, этот остров остаётся неизменным! Что же пошло не так?..

Его слова прерывает хлопанье крыльев. Секунда, другая — и рядом с облаком останавливается двуединая — та самая, с ночью в глазах. Только теперь лицо её искажено гневом.

— Здравствуй, сестра. Ты пришла ко мне отринуть тьму? — с приветливой улыбкой спрашивает Бог.

— Я пришла, чтобы открыть тебе глаза. Ты совсем ослеп от своего света, брат! — выкрикивает она. — Ты давно был на Земле? Видел, что там творится? Бури, ураганы, пожары, землетрясения, извержения вулканов невероятной мощности! Земля разрушается!

— Так было всегда.

— Нет, брат, не всегда, — шепчет двуединая, и её шёпот таит угрозу. — Это началось после того, как ты отправился сюда создавать свой «идеальный мир». Я вижу, у тебя неплохо получилось. Одна беда — ты сломал Гармонию. Земля и её Тени, как оказалось, энергетически тесно связаны между собой. Когда мы творили в пределах одной планеты, то держали в равновесии баланс сил, но теперь!.. — она сжала кулаки. — Энергия беспрерывна, она не делит пространство на миры, и если в одном месте ею творят благополучие и процветание, то в другое место она ударяет откатом разрушения. Создавая здесь идеал, ты убиваешь наш мир!

— Так, может, это и к лучшему, что он исчезнет? — безмятежно говорит Бог. — Ведь он не идеален, не совершенен, в отличие от моего мира. Взгляни, сестра. Разве он не прекрасен? Зелёные долины, голубые реки, ласковые леса и спокойные горы — здесь найдётся место каждому.

— Ты... — медленно произносит двуединая, глядя на Бога так, будто впервые видит. — Ты сошёл с ума. Как ты можешь так думать?

— О нет, сестра, мой разум чист и ясен, как никогда. И я правда не буду сожалеть, если изначальный мир погибнет, как не сожалеет птенец о разбитой скорлупе.

— Наш мир не скорлупа, а ты не птенец. Ты паразит, мелкая зараза, что присосалась к телу мира и вычерпывает из него силы. И ты не оставляешь мне выбора.

— Ты хочешь убить меня, сестра? — мягко говорит Бог, но лицо черствеет, напрягается.

— Нет, брат, — взгляд двуединой холоден и сосредоточен. — Боюсь, это не имеет смысла, ведь на твоё место могут прийти другие. У тебя их сотни, этих «идеальных». Я не буду тратить время на тебя, я собираюсь спасать свой мир, свою Землю. Не зря же у неё две Тени.

— Так что же ты сделаешь? — в голосе Бога звучат тихие нотки тревоги.

— Жди нас — мы скоро придём. Мы станем новой силой. И имя этой силе будет — Тьма.

— Что?!

Небосвод наполняется грозным голосом Бога, а сам он вспыхивает ослепительнее солнца и, кажется, становится выше, мощнее, страшнее.

— Ты хочешь встать у меня на пути, сестра?

— Нет, — произносит двуединая, отлетая на безопасное расстояние. — Я просто хочу сохранить свой мир и равновесие, Бог...



Он стоит на небольшой прогалине, рядом — братья, светлокрылые ангелы. Они смыкаются плотным кольцом, окружают двуединую: немолодую, изнурённую женщину, что упрямо держит над собой защитный купол. Наверное, она смогла бы уйти от них, затеряться в лесу, если бы не стайка детей, которые сейчас жмутся к ней.

— Сестра, мы не желаем вам зла, — говорит ангел. — Мы лишь хотим помочь вам узреть Свет! Тебе и этим детям.

— Помочь, говоришь? — цедит сквозь зубы двуединая. — Все вы, половинчатые, за детьми охотитесь. Что вы, что чернокрылые. Думаешь, не знаю, что вы с ними делаете? Думаешь, не знаю, как вы заставляете их «принять» ваш дурацкий Свет? Как вы крылья им насильно обрубаете? А потом мозги прочищаете тем, кто выжил. А не выжил — так Бог простит. Он всё вам прощает, мразям половинчатым. Ведь сам такой же.

— Сестра, твоё сердце наполнено злобой, а разум замутнён неведением. Но позволь нам указать тебе и этим детям истинный путь. Позволь помочь вам сделать правильный выбор.

— Правильный выбор? — тихо произносит двуединая, и в её взгляде что-то неуловимо меняется, затравленная злоба исчезает, на смену ей приходит отчаянная решимость. — Выбор...

Она опускает глаза на детей, смотрит, улыбается.

— Всего один день нормальной жизни — это, если подумать, ещё целый один день нормальной жизни. Вы поняли меня, мои крошки? Когда я скажу: «Летите», улетайте так быстро, как только можете. Улетайте и не оглядывайтесь. А потом спрячьтесь где-нибудь.

Нестройный ропот десятка детских голосов прерывается её тёплым голосом:

— Пожалуйста, сделайте так. Старшие, возьмите за руки малышей, помогите им в пути. Всё поняли?

Младшие плачут, старшие — прячут слёзы, кивают. И играющий огоньками прозрачный купол, что защищал двуединых, прорывается вверху, ползёт трещинами от верха до самого низа, раскрывается бутоном, выворачивает гигантские лепестки и накрывает ими ангелов. Превращается из защиты в ловушку.

— Летите!

Крик женщины рвётся в небо, а вслед за ним — дети. Чёрно-белые крылья уносят их всё дальше и дальше, а ангелы не могут пробиться сквозь заслон — двуединая держит их всех. Всех до единого в одиночку. Но силы её уже на исходе.

— Зачем, сестра? — говорит ангел, чувствуя, как слабеет барьер, но понимая, что детей уже не догнать, не найти. — Ведь ты знаешь, что завтра мы отыщем их. Обязательно отыщем.

— Да, я знаю, — хрипит двуединая. — Но сегодняшний день они проживут без вас.

— Глупое упрямство, — качает он головой. — Но, по крайней мере, тебя мы сегодня отведём к Свету.

— Нет, и меня вы тоже не получите.

— Ты слабеешь, сестра. Тебе не уйти от нас.

— Знаю. Не уйти.

Голос её звучит ровно, спокойно, а взгляд становится отрешённым. Так смотрят те, кто уже всё решил.

— Никому из двуединых не уйти от этого. Нас с каждым днём всё меньше, а вас — всё больше. Нас уже почти не осталось. Жалкие кучки, разбросанные по миру. Рано или поздно вы, половинчатые, отловите всех нас и обратите в «ангелов» или «демонов», лишая даже возможности выбора. Но пока он у меня есть, этот выбор, между силой света...

Правая рука двуединой озаряется сиянием.

— ...и силой тьмы...

Левая рука чернеет, окутывается тьмой.

— ...я выбираю бессилие!

Руки двуединой врезаются, жгут друг друга. Выжигают. Ангелы не успевают опомниться, как сияюще-чёрное пламя охватывает всю двуединую.

— Сестра, остановись! — кричит ангел, пытаясь прорваться сквозь барьер, но тот всё ещё держит в своей западне. — Ты умрёшь!

— Да, я умру. Умираю... — хриплый шёпот заполняет воздух, делая его плотнее, ощутимее настолько, что становится трудно дышать. — Но только так я могу подарить им ещё один выбор. Только так я могу отстоять эту Землю, потому что она наша. Наша она! И ни один двукрылый не сможет жить на этой Земле. В этом мире. В этой Вселенной. Ни один двукрылый не сможет творить на этой Земле. Лишь отринув свою однобокую силу, он сможет вернуться. Только так мир примет его — бессильного, но двуединого. Такова моя последняя воля!

Слова ещё дрожат в воздухе, разносятся ветром, а огонь уже угас, оставив после себя выжженное пятно. И больше ничего...



Он — светлый ангел, первый помощник Бога, давний и самый надёжный соратник, — скрючившись, сидит на скамье в саду Небесного замка. Цветы благоухают красками и ароматами, деревья дарят тень и прохладу, но он не замечает ничего. Он погружён в себя. Сегодня он впервые почувствовал, что стар. Очень стар.

Бесшумно ступая по белому камню, к скамье подходит Бог. Как всегда, прекрасный. Как всегда, сияющий. Садится рядом и замирает. Раньше они подолгу могли сидеть так, слушая тишину, но не сегодня.

— Мне кажется, я слишком задержался здесь. Мир живёт, меняется. Мне не угнаться за ним. Отпусти меня, брат.

— О чём ты? — спрашивает Бог. — Что меняется? Разве изменились реки, что мы с тобой разливали в долинах? Или, может, изменились леса или горы?

— Сегодня я спускался в Город и не нашёл ни одного знакомого лица. Я заглянул в Книгу Ушедших: все, кого когда-то знал, мертвы. Не осталось ни одного ангела из первых, из тех, что когда-то имели по четыре крыла. Отпусти меня, брат.

— Да, они мертвы. Война унесла многих и унесёт ещё. Но ты жив, значит, твоё время ещё не пришло.

— Оно уже давно прошло, моё время. А нынешнего я не знаю. Я незнаком с тем миром, в котором говорят, что ты сотворил Трёхмирье, и уже не помнят двуединых. Я слишком стар для этого. Отпусти меня, брат.

— О, эти разговоры! — усмехается Бог. — Пылкие ангелы. Они так выражают свою любовь ко мне. Разве ты не понимаешь, что все эти слова, преувеличения, лишь аллегория, воплощение чувств?

— Возможно, но... — его взгляд устремлён в никуда, вглубь себя. — Я очень стар и слаб. И боюсь, что скоро сумасшедший старик спустится в Город и начнёт рассказывать всем желающим послушать, с чего начинался этот мир, как оно было в его время. Я чувствую, что до этого осталось недолго. Поэтому останови меня сейчас.

Он поднимает на Бога глаза и смотрит прямо, без вызова, но честно.

— Отпусти меня, Бог.

Красивое и безмятежное лицо первого Ангела искажается гримасой чувств, в которой смешано всё: досада, любовь, обида, боль — всего и не разглядишь за доли секунды. Но старый ангел понимает: именно это и есть настоящее. Только это уже неважно. Свет заполняет пространство. Убийственно яркий свет...

* * *

Меня убили! Убили!

Нет. Не меня. Это убили того древнего ангела. А я всё ещё жив. Жив.

Но лучше бы умер.

Лучше бы меня разорвало на части. Лучше бы лава сожгла меня там, внизу. Всё лучше, чем это! Беспощадное, неумолимое знание. Правда. Правда, которую не забыть, не выбить из головы, не выжечь. Правда, от которой выворачивает наизнанку. Правда, которую Бог прячет ото всех, запрещая подниматься к небу. Правда, которую рассказывают души умерших!

Средний мир. Средний, изначальный. И двуединые — существа с парой белых и чёрных крыл. Кто знает о них теперь? Кто помнит их в этом мире, построенном на страхе и лжи? Их истребили, уничтожили, они лишились силы, превратились в людей. Но с нами, со светлыми идиотами, сыграли шутку ещё злее. У нас отобрали память, ослепили глаза светом, подрезали крылья воли. И вот уже не ангелы, а марионетки живут в игрушечном мирке. Тупое стадо, пасущееся на зелёной лужайке! Бараны, которые мнят себя высшими существами, пишут трактаты, рассуждают о вечности, а сами не знают даже того, как выглядит Твердь, на которой живут! А тех, кто начинает задумываться, тех, кто начинает задавать вопросы, тех, кто видел что-то иное, просто убирают. Вот почему нет ни одной истории о вернувшихся из плена. Вот почему хранители так рано уходят в Свет. Дядя, мой дядя... Он что-то подозревал. Нельзя не начать сомневаться, когда изо дня в день сталкиваешься с чем-то иным, с тем, что отличается от того, чему тебя учили. Даже если ты слеп, даже если ты глух — всё равно в конце концов заметишь! Заметишь, что привычный мир трещит по швам.

Мир трещит? Нет! Мой мир рухнул. Просто рухнул. От него остались одни обломки. Просто ничего не осталось! Хочется кричать. Хочется биться головой. Хочется отпустить контроль и сойти с ума. Да, сойти с ума — это выход. Но не получается. Разум зажал удила и держит. Я держусь. Несмотря на то, что в душе пожар, в душе ураган, хаос, — держусь. Никогда не думал, что смогу так. Это какая-то дьявольская способность.

Дьявол?

Ну конечно, Джилонг! Он единственный, кто сейчас может меня понять. Единственный, кто прошёл через такое же. Он выдернул меня из привычного мира, разбередил в душе вопросы, бросил на поиск ответов. И я нашёл их. Нашёл.

Кроме одного.

* * * * *

Он стоит передо мной: стройный, красивый, по-птичьи грациозный. Он ведь и правда напоминает птицу, хищную, вольную. Даже широкие рукава рубахи развиваются крыльями.

— Здравствуй, Мэй, — улыбаюсь я и добавляю: — Мэйкюи. Как тебе такое имя?

— Хорошо звучит, — отвечает он и облизывает губы. — Похоже, ты был уверен, что я вернусь, и ждал меня.

— Уверен? Нет. Ждал? Да.

— Хитрый... — тянет он. — Ты хитрый. Наговорил мне с три короба, погнал ответы искать. А ведь ответа на тот вопрос, который задал тебе, я так и не получил. Ни от тебя, ни от духов.

— Так задай его ещё раз.

Мэйкюи в два лёгких шага пересекает комнату и нависает над креслом, в котором сижу я.

— Зачем? — шипит он. — Зачем тебе ещё один такой же, как ты?

Смотрю на него. Разглядываю это заострённое лицо, аккуратный нос, выраженные скулы, растрепавшиеся спутавшиеся волосы, пересохшие губы и расширенные, горящие глаза, в которых нет и тени безумства. Он был там. Только что. Он слушал духов. И его разум не пошатнулся, остался невредим. Сильный мальчик.

И такой желанный.

Обнимаю его за голову, притягиваю к себе и впиваюсь в губы поцелуем. Он не сопротивляется, отвечает на ласки проворным язычком, постанывает мне в рот, распаляясь с каждой секундой. Он соскучился.

— Пытаешься уйти от ответа? — шепчет Мэйкюи, чуть отстраняясь.

Качаю головой и взглядом приказываю садиться. Он присаживается ко мне на колено.

— Последние несколько сотен лет я провёл на Земле, — говорю я, обнимая его за талию.

— На Земле? Но разве?.. Разве двукрылые могут быть там так долго?

— Двукрылые не могут, но я и не двукрылый. Когда-то я имел белые крылья, а когда лишился их — отрастил чёрные. Меня можно назвать почти двуединым. Именно поэтому я могу жить на Земле. Нет, не как хозяин, не как сын — как гость, но всё же жить.

Мэйкюи смотрит на меня жарко, жадно, как на чудо какое-то. Он не понимает, что такой взгляд ещё сильнее заводит меня, и я уже еле сдерживаюсь, чтобы не завалить его на пол. Пора заканчивать с этими разговорами.

— Я жил там, среди людей, я очень тесно общался с ними и знаю: они скоро проснутся, разорвут свой кокон и расправят крылья, став третьей силой. Не знаю, когда это произойдёт, не знаю, что это будет за сила. Но знаю одно: я хочу наладить с ней положительный контакт. А для этого мне нужно укреплять позиции. И появление «ещё одного меня» — это один из шагов.

— Значит, укрепление позиций? — переспрашивает Мэй. — Политика и только?

— Ты разочарован? Ожидал признания в любви с первого взгляда?

Мэйкюи кривится.

— Впрочем, сейчас ты и правда мне нравишься, маленький чертёнок.

Я усмехаюсь и запускаю руку под его рубашку, скольжу пальцами по спине. А он выгибается, жмётся ко мне, обнимает, жарко дышит в ухо. А потом выскальзывает юрким ужом из объятий, спускается на пол, устраивается между ног. И я, завороженный предвкушением, наблюдаю, как Мэй развязывает мой пояс, стягивает штаны, а затем игриво касается пальцами моего члена, гладит, обхватывает. Улыбнувшись и сверкнув хитрыми глазами, мальчишка принимается щекотать языком самый кончик, не заходя дальше.

Дразнится, чертёнок. Дразнится...

Запускаю пальцы в его волосы — мягкие, воздушные, одно удовольствие их ласкать — и прижимаю голову к себе. Мэйкюи наконец прекращает дразниться, обхватывает губами ствол, заглатывает и начинает двигаться, медленно, тягуче.

Откидываюсь на спинку кресла, предоставляя Мэйкюи полную инициативу и наслаждаясь процессом. Наслаждаясь тем, как быстро мальчик всему учится.


_____________________________________________

* Шесть локтей — это чуть меньше трёх метров.
** Семнадцать локтей — это чуть меньше восьми метров.


Предыдущие главы:
1. Ангел Меирэль
2. Меирэль
3. Мэир
4. Мэй

@темы: В процессе, Фэнтези, Драма, Миди, NC-17, POV, Слэш

---

Перерождение — 4. Мэй

[Yueda]

Название: Перерождение
Автор:  Yueda, бета: Loreanna_dark
Жанры: Слэш (яой), Драма, Фэнтези, Психология, POV, Мифические существа
Предупреждения: Насилие, изнасилование, групповой секс
Данные: Ориджинал, NC-17, миди, в процессе
Саммари: Его крылья — два шрама на спине. Сила — лишь память. А имя — стёрто. Но он всё ещё жив. И я продолжает идти. Но куда?
Эта история об ангеле, который, как и его собратья, ослеп от Света, погряз в покое и сытости. Но Тьма вырывает его из привычного мира, лишает всего. И теперь он, бескрылый, бессильный, но жаждущий жизни, идёт на ощупь, постепенно открывая глаза, заново учится смотреть, видеть, задавать вопросы, думать и принимать решения.
Размещение: С указанием моего авторства и ссылкой

4. Мэй

Кручу в пальцах игральный камень — плоскую, чуть выпуклую, отшлифованную фишку из чёрного опала. Смотрю на неё, и кажется, что из глубины прозрачной темноты проступают разноцветные огоньки, переливаются, искрятся всеми цветами радуги. Как небо Верхнего мира. Днём светило затмевает всё, но вот ночью, когда оно скрывается за краем Тверди и, если повезёт, ветер разгонит облака, то небосвод расцвечивается таким же многоцветием. Это души ангелов, что ушли в Свет, сияют с недосягаемых высот. По словам хранителей, отблески сияния видны и в Среднем мире, на Земле. Люди называют души ангелов звёздами и думают, что это души умерших людей.

Когда мой дядя — хранитель — впервые рассказал об этом мне, тогда ещё мальчишке, я возмутился: какое право имеют люди называть ангельские души людскими? Что за непочтение? На что дядя улыбнулся и сказал: «Они верят в это всем сердцем, они строят на этом свою жизнь. Отними у них веру — и жизнь рухнет. Готов ли ты к тому, чтобы разрушить тысячи жизней ради одного — пусть и правильного — принципа? И что, если вдруг ты сам в чём-то обманываешься?».

Тогда я не нашёлся, что ответить, а на следующий день, когда придумал ответ, дядя уже был на Земле, у своего подопечного. Вернувшись же, он устроил прощальный вечер в кругу семьи и отправился на остров Скорби соединяться со Светом, хотя не был ещё стар. Вообще, хранители очень часто уходят в Свет рано. Говорят, это связано с долгим пребыванием в Среднем мире и тоской по Господу.

В общем, не знаю, с чем оно связано. Но хорошо, что не успел ничего тогда сказать. Потому что дураком был и дурость бы сморозил. Хотя и сейчас не умнее. Что раз за разом доказывает Джилонг.

Бросаю игральный камень в деревянную чашу, где лежат сто восемьдесят таких же камней, и падаю на кровать.

Джилонг... Из всех имеющихся пыток он выбрал самую мучительную — неведенье и ожидание.

После той первой тренировки, которая закончилась оргией, Джилонг каждый день стал выводить меня из комнаты и обучать, тренировать. Да, именно так. Зачем? Не знаю. Он не объяснял. А я не спрашивал. Ведь бесполезно. Усмехнётся только и велит вставать в стойку. Разгадывать же самому извращённую логику — задачка не из простых. Тем более что этим игры не ограничились, и вскоре в комнате появился расчерченный на клетки деревянный стол и чаши с белыми и чёрными камнями. Джилонгу вздумалось обучить меня древней игре вэйци, и я худо-бедно обучался. Он приходил каждый день и либо вёл меня во двор на тренировки, либо усаживал за стол. Но что бы мы ни делали, всё заканчивалось одним и тем же — сексом. Один или в компании с теми демонами, Джилонг неизменно стягивал с меня одежду и укладывал или на песок, или на пол, или на кровать, или на стол.

Но вот уже как пятый день он не приходит, и я не понимаю почему. Вернее, вообще ничего не понимаю.

Джилонг — правитель этого мира, и очевидно, что у него есть куда более важные дела, чем игры с каким-то жалким недоангелом. Но он тратил своё время на меня. Если с сексом ещё как-то можно понять — возможно, ему нравится так издеваться надо мной, — то тренировки и вэйци не укладываются в голове. Зачем? Для чего всё это было? И, наконец, что случилось сейчас? Почему он перестал приходить? Надоело? Возникли дела? Или это очередные его игры?

Не по-ни-ма-ю.

И неизменно все эти дни я жду. Жду, когда он откроет дверь, войдёт, пройдётся с усмешкой по комнате, сядет за стол, пригласит меня и начнёт играть. А потом, когда партия будет закончена и я опять останусь в проигрыше, он встанет, подойдёт ко мне, сжавшемуся в комок, поставит рывком на ноги, запустит свои пальцы в мои волосы, проникнет языком в рот, затем медленно стянет одежду, уложит на стол и возьмёт меня властно и нежно. А я опять ничего не смогу сделать, только подчиниться.

Да, я жду этого. Жду.

Почти вижу его точёное, будто бы из мрамора лицо, тёмные, искрящиеся насмешкой глаза и изогнутые в полуулыбке губы. Почти ощущаю его запах, тепло его тела, его прикосновения, ласки...

Стискиваю зубы, чувствуя возбуждение, чувствуя, как наливается силой член, как начинает сладко ныть там, внутри...

Я хочу. Да, чёрт побери, хочу!

Хочу ощущать его прикосновения, хочу, чтобы он сжал меня и вошёл — резко, сильно, глубоко.

Это мерзко, стыдно, отвратительно, но себе не солжёшь, не обманешь. Хочу. И жду именно этого. Он приучил меня. Приручил. Каждый день приходил и занимался со мной сексом, заставил вкусить плод разврата, а теперь морит голодом.

Проклятье!

Скольжу рукой по телу вниз, отодвигаю лёгкий шёлк, прикасаюсь к возбуждённой плоти, ласкаю.

Грязное похотливое животное. Я сам себе противен. Я должен испытывать отвращение, должен ненавидеть себя, но...

Закусываю нижнюю губу и задираю рубашку, касаюсь пальцами затвердевшего соска, дразню себя.

Как же приятно, но мало. Мне мало.

Стягиваю штаны, раздвигаю ноги и, смочив слюной пальцы, проникаю внутрь. Пихаю их как можно глубже, резче, удовлетворяю себя. А представляю его — Джилонга. Как будто бы он вставляет в меня член и трахает, имеет, нанизывает.

Тело ломит от возбуждения, от нарастающей сладости и жара, что наполняют меня. Заполняют. Ускоряю темп до сумасшедшего, почти задыхаюсь и наслаждаюсь этим. Тону в наслаждении.

В собственной тьме...

Лежу, распластавшись на постели, часто дышу и собираю мысли, что почти смыл шквал сладострастного неудержимого дурмана.

Я только что кончил. Кончил от того, что отымел сам себя пальцами. И это было хорошо. Чертовски хорошо.

Лежу и жду, когда станет стыдно. Стыдно и мерзко от себя и своего поступка. Жду, когда проснётся совесть и начнёт грызть, гнобить, но...

Не просыпается, не грызёт, не бьёт по голове. Ничего. Неужели я стал настолько распущенным и развратным, неужели опустился так низко? И даже это не трогает, не ужасает. Как же быстро светлый ангел превратился в то, чем являюсь сейчас. Как же быстро и незаметно. Когда я перестал стесняться своей наготы? Когда привык к извращённому сексу? Думал, что свет — это моя суть, плоть, а оказалось — одежда. Святость спала порванным тряпьём, обнажая похотливую приспосабливающуюся тварь. Тварь, которая непременно хочет жить. И с этим ничего нельзя сделать. Я изменился. Я стал таким.

А может, был всегда?

Отметаю последнюю мысль и тянусь за влажными салфетками, которые лежат возле кровати. Нередко Джилонг и демоны обтирали меня ими, не желая прерывать оргию на принятие душа. Вытащив пальцами парочку, начинаю медленно приводить себя в порядок и замираю, потому что улавливаю его приближение. Я не слышу шагов или шуршания одежд, а каким-то доселе неведомым образом просто ощущаю присутствие Джилонга.

Он в коридоре. Идёт. Сюда.

В считанные секунды вытираю остатки спермы, закидываю грязные салфетки под кровать, натягиваю штаны и падаю на простыни, делая вид, что уже давно так лежу. Едва успеваю. Пара ударов сердца — и он входит, бросает насмешливый взгляд на меня, проходит в комнату. Нет, он не идёт — скользит плавно, неспешно, грациозно, как хищник. Его движения и фигура завораживают, притягивают. Не могу отвести глаз, с жадностью ловлю каждый его жест, поворот головы, усмешку и чувствую, как снова разгораюсь похотливым жаром.

Закусываю губу.

Нет. Гнать! Гнать эти мысли. Иначе — увидит. Иначе — поймёт.

С трудом перевожу взгляд с лица Джилонга на его наряд. Он, как всегда, прост: чёрный узкий халат с красной нитью узора, штаны и лёгкие туфли. Волосы собраны в косу. Ни украшений из дорогих металлов, ни драгоценных камней, ни каких-либо отличительных знаков власти — ничего. Невольно вспоминаются старейшины в золотых многослойных одеяниях и военачальники в богато расшитых мундирах с нашивками и эполетами. Да что далеко ходить? Любой ученик военной Академии носил свою форму как знамя. Даже самый последний подмастерье ремесленника пытался выделиться, обозначить свой статус. Но Джилонгу, похоже, это не нужно. Ему плевать на все статусы и ранги. Он спокойно расхаживает в скромном халате, а иногда и вовсе без него. Он позволяет своим подчинённым, своим ученикам перечить себе, возражать, шутить, более того — занимается с ними сексом. Немыслимо представить, чтобы нечто подобное творилось в Верхнем мире. Невозможно вообразить, чтобы старшина принялся шутить с рядовым, а лейтенант принимал бы возражения от сержанта. Это недопустимо. Жёсткая субординация охраняет порядок в мире. Об этом знают все ангелы. Но демоны... У них всё по-другому. Как они вообще смогли выжить с таким хаосом связей и отношений в своём сумасшедшем мире?

Или... они поэтому и выжили здесь?

Смотрю на Джилонга, на демона, способного управлять неуправляемым миром, и не понимаю себя. Не понимаю, что испытываю к нему. Адская смесь несовместимых чувств. Ведь нельзя ненавидеть того, кем восхищаешься, и нельзя восхищаться тем, к кому испытываешь животное влечение.

Впрочем, размышлять над этим сейчас всё равно не дают. Джилонг опускается на подушку перед игральным столом и выжидательно смотрит на меня. Как ни в чём не бывало, как будто бы и не было этих пяти дней.

Да что ему нужно, в конце-то концов?

— Начнём игру, Мэй? — предлагает Джилонг.

Непроизвольно морщусь.

«Мэй» — это имя с подачи Юанмэя приросло ко мне, и теперь демоны только так и называют. Я и сам уже начинаю забывать своё настоящее имя. Оно кажется таким далёким, таким чужим.

Отмахиваюсь от этих мыслей и сажусь напротив Джилонга, беру игральный камень, ставлю на доску. Я всегда играю чёрными, а чёрные ходят первыми. Но даже эта фора не помогает. Нет, я разрабатываю свою стратегию, просчитываю несколько ходов вперёд, пытаюсь угадать действия Джилонга, я помню, что возле моих камней должна остаться хотя бы одна незанятая точка — точка свободы, дамэ. Я всё это помню и делаю, но в итоге всё равно проигрываю. Потому что не понимаю Джилонга, не вижу логики в его действиях и ходах, они кажутся хаотичными, непоследовательными, я просто путаюсь, он сбивает меня с толку.

И вот опять. Игра едва насчитала с полторы дюжины ходов, а он уже снимает мои камни с доски. Наверное, я слишком примитивно мыслю.

— Ты делаешь успехи, Мэй, — говорит Джилонг, высыпая в крышку от чаши захваченные камни.

Издевается? Какие ещё успехи? О чём он?

Видимо, всё написано у меня на лице, потому что Джилонг поясняет:

— Раньше я мог снять твои камни уже с шестого хода.

Удивлённо смотрю на него, но он не шутит и говорит серьёзно. Значит, и правда делаю успехи. А ведь сам того не замечаю. Но... к чему всё это? Зачем ему мои успехи? Я уже замучился гонять эти вопросы у себя в голове и не находить ответа.

— Знаешь, — продолжает Джилонг, не отрываясь от игры, — у вэйци есть ещё одно название — шоу тань, беседа рук. Догадываешься почему?

Киваю. Игра действительно похожа на беседу. Ходы как немые реплики, которые могут сказать, наверное, очень многое, если быть внимательным. Жаль, но это не про меня.

— Такие беседы весьма интересны и занимательны, но я бы не отказался поговорить с тобой обычным способом. А то слышу твой голос только во время секса, когда ты стонешь.

Заливаюсь краской. Стиснув зубы, возмущённо вскидываю на Джилонга глаза и замираю. Потому что внезапно понимаю: он прав. Я ведь действительно давно ничего не говорю, уже сам позабыл, как звучит мой голос.

— Качественно же вас там муштруют, на корню выбивая способность и желание задавать вопросы, — усмехается Джилонг. — Но нужно отдать ему должное: боясь отвечать, Бог избрал умную стратегию. Нет вопросов — нет и ответов. Браво. Хорошая политика для труса.

— Хватит!

Едва узнаю свой голос: хриплый, надсадный и злой. Эта злость вскипает во мне за какие-то считанные секунды. И я не понимаю почему. Неужели из-за клеветы про Господа? Но ведь смешно на такое злиться. Джилонг говорит всё нарочно. Почему же я сорвался?

— Наконец-то я тебя услышал, — улыбается Джилонг. — Хочешь сказать ещё что-нибудь? Не стесняйся.

— Хватит оскорблять Господа, — упрямо повторяю я.

— Да почему же оскорбляю? Наоборот — восхищён. Так грамотно всё устроить и столько лет продержаться не всякий сможет. Я бы даже зауважал его, если бы все эти манипуляции не были обусловлены трусостью.

— Прекрати называть Бога трусом! — кричу я и вскакиваю.

Сжав кулаки, на автомате принимаю боевую стойку. Я готов к любому удару. Готов к тому, что Джилонг швырнёт меня на пол и отымеет со всей жестокостью. Ведь он не потерпит дерзости от пленника. Да и кто бы стал терпеть? Но проходит секунда, другая — а я всё ещё стою. Джилонг сидит, смотрит на меня и растягивает губы в улыбке.

— Почему же нельзя назвать труса трусом?

— Потому что это ложь! Клевета!

Знаю, звучит глупо, смешно, жалко, но мне хочется кричать. Меня переполняет злость, детская, непонятная злость. Как тогда, в споре с дядей. И точно как тогда, сейчас я не могу придумать достойный ответ, поэтому несу эмоциональный бред.

— Мало того, что ты не убил меня, а сделал своей игрушкой, выжег мои крылья, лишил чести, насилуешь постоянно, забавляешься, ничего не объясняешь, ни слова не говоришь о том, зачем всё это тебе нужно, зачем я тебе сдался, так теперь ещё и мозги пудрить вздумал!

— Если бы я хотел запудрить тебе мозги, то начал бы уже давно. И сделал бы всё так, что ты бы не заметил.

Джилонг усмехается, и я понимаю, что это правда. Захоти он, и я бы запутался в его силках, ничего не подозревая о том. Хотя, быть может, я уже запутался? Путаюсь прямо сейчас?

— Что же касается моих объяснений, — продолжает Джилонг, — иногда, чтобы понять «зачем» и «почему», нужно проделать немалый путь. И проделать его самостоятельно. К тому же ты сам ни о чём не спрашивал. Какие же ответы, Мэй, ты рассчитывал получить, не задав ни одного вопроса?

Он прав. Он опять прав. Я же ведь действительно ни о чём его не спрашивал. Даже мысли такой не возникло. Был уверен, что бесполезно, что он не ответит, проигнорирует. Так же, как учителя в Академии, как старшина на службе, как любой, кто выше тебя рангом. Я не привык задавать вопросы. Меня так воспитали.

Нас всех так воспитывают. И я никогда не задумывался почему. Что плохого в вопросах? Почему быть любопытным — это дурно? Почему любопытного маленького ангелочка ругают и называют сомневающимся, неверующим, стыдят за лишние вопросы? Как это вообще связано? Может, наставники не хотят чего-то рассказывать? Чего-то опасаются, боятся?

Боятся?

Стоп!

Но ведь с этого и начался наш разговор: с того, что Джилонг усомнился в святости и силе Бога, назвав Его трусом. И это взбесило меня. А теперь я сам думаю про наставников такие вещи...

Дьявол всегда остаётся Дьяволом. Он роняет гнилые зёрна сомнений во всё, к чему прикасается. А уж ко мне он «прикасался» достаточно.

— Нет, — говорю скорее себе, чем ему. — Ты снова пытаешься поймать меня. Я и так у тебя в плену. Моё тело... Теперь хочешь пленить и разум?

— Напротив, я хочу его освободить, — произносит Джилонг. — Освободить от шор и оков.

— Освободить? — нервный смешок вырывается сам собой. — То есть моё тело ты тоже «освобождал»? Так, что ли?

— Конечно. Разве ты не стал более раскованным?

Хочется просто задушить Джилонга за невозмутимость и спокойствие. Значит, то, что со мной делали, и то, что я сам вытворял, это раскованность? Раскованность, да?

— Какой, однако, интересный способ «освобождать»! — нервозность набирает обороты, чувствую, что ещё немного и сорвусь в истерику. — Значит, по-твоему, свобода — это быть животным? Диким похотливым зверем?

— Если заперты разум и дух, а свободно лишь тело, то да — такая свобода подобна звериной. Но повторюсь: я желаю снять оковы с твоего разума.

— И теперь вместо тела ты будешь иметь мой мозг? Просто отлично!

— Да, сейчас тебе кажется это насилием. Ты не принимаешь, отвергаешь, хочешь вернуться в свой уютный привычный мирок подобно выпущенному на свободу скоту, что возвращается к кормушке. Возвращается, потому что не знает ничего другого, не знает, что ему делать со своей свободой.

— Кормушка?.. Свобода?!

Я задыхаюсь. Не могу уже нормально говорить. Эмоции рушатся лавиной, давят, путаются.

— Да ведь это же ты превращаешь меня в скот! В животное. Ты сломал мою гордость, нравственность, всего меня. Растоптал. Просто стёр начисто. Это ты посадил меня в эту тюрьму и держишь здесь. Ты! И у тебя хватает наглости называть мою прошлую жизнь скотской кормушкой, а это рабское существование — свободой? Просто уму непостижимо!

— О да, твоим умом сложно такое понять, ведь ты до сих пор не знал, что такое свобода. Они сковали твой разум, твой дух и твоё тело. Сковали так, что ты считал эти путы за благо. Сейчас, вырванный с корнями из привычной почвы, ты формально свободен, но всё ещё остаёшься скованным. Только не я твой тюремщик, Мэй. Ты сам себе тюрьма и сам себе тюремщик.

Сжимаю кулаки, сдерживая бессильное рычание. Зачем я заговорил с ним? Зачем вообще открыл рот? Мне не победить его в споре. Пусть даже он говорит жутчайший бред, который не укладывается в голове, — всё равно не одолеть. Никогда. На каждое моё слово и довод он найдёт сотню своих. У нас разные весовые категории, и мне остаётся лишь паясничать.

— Ну да, конечно, я свободен, сижу здесь по собственному желанию, никто меня не держит, я сам себе тюремщик, а ты меня просвещаешь. Нет, стоп. Просвещают светлые, ангелы. А у демонов? Как это говорят у демонов? «Запудривать мозги»? Или, может, «затуманивать разум»?

— Как говорят у демонов? — улыбается Джилонг. — У демонов говорят не «просвещать», а «обучать», не «доверять», а «проверять», и не «верить», а «знать».

Он по-прежнему сидит, смотрит на меня снизу вверх спокойно и ровно. И это бесит. Просто выводит. Почему он не встаёт? Почему не пытается подавить меня силой, авторитетом? Почему позволяет орать на себя? Почему?

— Обучать, значит? — переспрашиваю и опускаюсь обратно на подушку. — Тогда, может, объяснишь, зачем тебе меня обучать? Зачем тренировки, игры в вэйци, беседы? Зачем я тебе? Почему именно я?!

— Спрашиваешь, почему именно ты? — произносит Джилонг и смотрит мне прямо в глаза. — Потому что у тебя непоколебимая сила духа, какая бывает не у каждого зрелого, опытного воина, по-юношески гибкое восприятие, не заскорузлый, способный усваивать новое разум и неуёмная жажда жизни. Сами по себе качества не уникальны, но вместе они сходятся редко. По крайней мере, до сих пор такие ангелы мне не попадались. Одни были слабы духом и, неспособные сделать что-то самостоятельно, вверяли себя целиком и полностью Господу, уповая только на его милость. Другие, закосневшие в рамках догматов, не в состоянии были адаптироваться, приспособиться, принять ситуацию такой, какая она есть. Третьи при первой же возможности сводили счёты с жизнью. Ты же всякий раз приятно удивлял.

Приятно удивлял, значит? Адаптировался? Гибкость проявил?

Сжимаю кулаки. И тут же останавливаюсь.

Нет. Это потом. Сейчас — не упустить главное. Я не единственный, не первый. Но зачем? Чтобы потешить себя, растлив, совратив ангела? Так для такого подойдёт любой. Не нужно никакое сочетание качеств, и игры в вэйци не нужны. Тогда зачем?

— Зачем? — говорю я вслух. — Зачем ты это делаешь? Для чего?

— Хороший вопрос, — кивает Джилонг. — Но помнишь, я тебе говорил, что до некоторых ответов нужно дойти самому. Этот один из таких.

Один из таких? Игра в поиск ответов? Дьявол в очередной раз забавляется, а мне опять вестись на его уловки. Мне-то это зачем? По-хорошему, замолчать бы, замкнуться в себе, послать все загадки вместе с отгадками к нему в задницу, плюнуть. Но не могу. Уже не могу.

— А у меня есть резон куда-то идти? — кривлю губы в деланой усмешке.

— Но ведь тебе же интересно, — по-простому отвечает Джилонг.

И он прав. Противно признавать, но он прав. Мне интересно. Вопросы жгут меня изнутри, и, если не найду эти дурацкие ответы, пожар не уймётся. Выгорю дотла. Это напоминает детство, когда я, большеглазый и наивный, совал нос во все дырки, стремясь узнать, понять, выведать, а меня постоянно одёргивали, останавливали, даже наказывали до тех пор, пока огонь любопытства не угас. И вот теперь он теплится снова. Здесь. Сейчас.

— Интерес — это тот естественный двигатель, с которым мы рождаемся, — неторопливо произносит Дьявол. — Демоны, ангелы, люди — он есть у каждого. Благодаря чувству любопытства мы обучаемся всему: ползать, ходить, летать, шаг за шагом исследуем мир, открываем, пробуем на прочность, расширяем свои границы, рушим их. Или расшибаемся насмерть. Такова цена за безудержную жажду познания. Но у нас есть и тормоз. Этот тормоз — чувство страха. Оно сохраняет нас, оберегает от необдуманных поступков, защищает от опасности, от всего нового, неизвестного, запирает нас, сковывает по рукам и ногам. Боясь идти, мы топчемся на месте, мы слепнем, глохнем, тупеем, становимся стадом, которое удобно пасти. Наш жизненный поток, подобно воде, останавливаясь, загнивает, превращается в болото. И ты, Мэй, сейчас — часть неподвижного болота, часть того боязливого стада, которое пасёт владыка-пастух, агнец в стойле Господа. Захочет — сострижёт шерсть на пряжу, захочет — пустит на убой.

Джилонг замолкает и выжидательно смотрит на меня. А во мне вновь начинает подниматься злость. Злость, замешанная на обиде.

И на кого обижаюсь-то? На Дьявола? На того, кто специально провоцирует и говорит гадости? Я совсем дурак...

— Ты злишься. Почему?

Мне бы самому понять почему. Почему его слова так цепляют, вонзаются занозой, въедаются в душу, в сознание? Почему я так остро реагирую на них, ведь понимаю, что не нужно этого делать. Всё понимаю и тем не менее злюсь.

— Почему злюсь? — медленно говорю я, лихорадочно подбирая слова, ищу хоть какое-нибудь объяснение.

Молчать нельзя. Если замолчал, то уже проиграл.

— Потому что бесишь. Ты называешь ангелов стадом. Ты называешь Бога трусом. Ты считаешь, что знаешь истину. Но истина заключается в том, что ты лжец! Ты хитрый изворотливый змей, который хочет по какой-то причине запудрить мне мозги, выставляя это за «освобождение разума». Я не знаю, зачем тебе это нужно, но точно знаю, что не куплюсь на твои уловки.

Джилонг улыбается. Терпеливо и даже как-то по-отечески, что раздражает ещё сильнее.

— Я и не хочу, чтобы ты верил словам, или, как ты говоришь, «покупался».

— Тогда что?

Джилонг постукивает пальцами по столу, на котором поблёскивают позабытые игральные камни, и смотрит на меня так спокойно, что становится неловко за свою бесконтрольную злость.

— Для начала расскажи, что ты знаешь об устройстве Трёхмирья.

— Что?!

Он издевается. Нет, он реально издевается. Это уже просто ни в какие ворота не лезет.

— Решил устроить экзамен? — цежу сквозь зубы.

— Нет, просто хочу узнать тенденции современных представлений о мире в Верхнем, изменилось ли что-нибудь или всё по-старому. Я, знаешь ли, давненько там не был, — улыбается Джилонг.

Молчу. Сверлю его взглядом и молчу. От того, чтобы послать его ко всем чертям, останавливает лишь одно — он и есть самый главный чёрт.

— Ну хорошо, раз ты сам не хочешь рассказывать, то это сделаю я, а ты уж поправляй, если что-то вдруг не так.

И с прежней улыбкой Дьявол начинает:

— Изначально был Бог. Откуда он появился, как — этого никто не знает. Но достоверно известно, что он был один, всесилен и скучал. И вот, видимо, от скуки вселенской создал он мир — Верхний, потом зачем-то создал ещё Средний и Нижний и разделил их радужным поясом границы. Верхний мир Бог обустроил по высшему разряду, Средний же и Нижний — особенно Нижний — сделал на отвяжись. Основу Верхнего и Нижнего миров составляет плоская твердь, основу Среднего — почему-то шар. Шар окружён небесной сферой, обе тверди накрыты небесными куполами, и на этом границы миров заканчиваются. У каждого мира есть своё солнце, которое вращается вокруг тверди-шара, освещая их днём. Ночью же, когда солнце скрывается, небосклон освещают души ангелов, что витают под самым куполом Верхнего мира. Их свет виден и в Среднем мире, где люди называют это явление звёздами, до Нижнего же лучи ангельских душ не доходят. Подниматься к небесам ангелам запрещено, ибо там обитает сам Бог и чистые души и такая близость просто убьёт нерадивого ангела. Я всё правильно рассказал?

Молча киваю. Если убрать сарказм, то всё верно. Только вот к чему Джилонг пересказывал то, что знает каждый ангел ещё с пелёнок?

— А вот теперь подумай, не отвечай — просто подумай: зачем Бог создал в Верхнем мире остров Смерти, если ангелы и так могут умирать, лишь поднявшись к небесному куполу? Не кажется ли тебе такая смерть более красивой и логичной? Душа ангела прямиком попадает в Свет, не нужно никаких ссылок, не нужно этого уродливого пятна на идеальной скатерти творения, всё просто и чисто. Так почему же нельзя подниматься к небосводу? Почему вообще, имея крылья, нельзя распускать их и летать? Что в этом плохого?

Он смотрит на меня, а я молчу. Молчу, потому что все мои ответы — такие привычные и правильные — сводятся к «так нужно» и «так нельзя». И порождают новые вопросы.

Кому нужно? Почему нельзя?

Джилонг усмехается и встаёт.

— Подойди сюда, — говорит он и сам шагает к окну, начинает отпирать его. — Сегодня ночь поминовения ушедших, так что ветродувы разогнали вечные облака.

Поднимаюсь с подушки, шагаю к окну и вижу убегающий к подножью холма лес, за ним коробки одинаковых домов, которые окружают подсвеченную золотом пагоду, что ажурным шпилем упирается в небо. В недосягаемое, мерцающее радугой огней небо.

Такое же, как и в Верхнем мире.

А на крышах домов стоят демоны, много демонов: мужчины, женщины, старики и дети. Все они чего-то ждут. И вот в мерное течение воздуха вплетается мелодичный перезвон серебряных колокольчиков. Этот лёгкий чарующий звук круговой волной расходится от пагоды, с каждой секундой набирая силу, ширясь, заполняя собой всё пространство. И когда в хрустале мелодии появляется чёткая ритмичность ударов, то с каждой крыши срываются несколько демонов, расправляют крылья и поднимаются ввысь. Удар — и за первыми следуют другие. Ещё удар...

Шорох огромных чёрных крыл вторит завораживающей мелодии, сливается с ней. Демоны летят к небу. Все вместе и в то же время в блаженном одиночестве. Я не вижу лиц, отсюда не разглядеть, но во всём их облике чувствуется надрывная грусть, горечь и надежда. Своим полётом они творят прощальную песнь и в мыслях сейчас не здесь, а там — с душами ушедших предков, что витают под самым куполом их мира.

Души умерших демонов сияют точно так же, как и души умерших ангелов.

Души живых демонов поют о печали точно так же, как и души живых ангелов.

Чёрное и белое. Свет и Тьма. Я думал, между нами пропасть, а оказалось...

— Как считаешь, что видят люди, глядя на небо безоблачной ночью?

Шёпот Дьявола обжигает, и без того взбудораженное сердце несётся вскачь, отбивая сумасшедшую дробь.
Оборачиваюсь, смотрю на Джилонга. Тот, как и прежде, улыбается.

Неужели?..

— Не торопись с ответом. Он не так очевиден. Как и всё, что касается Среднего мира.

Мысли путаются. Ухватить бы одну за хвост и задать самый острый, самый нужный вопрос, но...

— Почему ты не с ними? — срывается с языка. — Ты же правитель этого мира. Разве ты не должен принимать участие в церемониях?

— Это не церемония, это общение с душами предков, — качает головой Джилонг. — А души моих предков витают под небесами другого мира.

Всё верно, он падший ангел, Первый демон, чудом доживший до наших дней. Все остальные, кто последовал за ним, давно умерли, а это уже их дети.

— Хочешь, я расскажу тебе одну историю? — говорит Дьявол, и его улыбка становится отчего-то печальной. — Она случилась давно, на заре создания Трёхмирья, когда демонов уже изгнали в Нижний мир, но война ещё шла. В то время в Верхнем мире жил один ангел, сильный, красивый и безоглядно любящий Бога. Он первый шёл на битву с демонами и вёл своих собратьев за собой, первый бросался в гущу врагов, неся возмездие Господа. На его счету была не одна сотня поверженных демонов. И вот однажды на просторах Среднего мира, где обычно и происходили все битвы, он встретил демоницу необычайной силы — владычицу Нижнего мира.

Владычицу Нижнего мира? Но как такое возможно? Разве не он, Джилонг, всегда был его владыкой? Напряжённо сморю на Джилонга, а тот продолжает:

— Их бой длился много часов, но в конце концов нашему ангелу удалось одержать победу и смертельно ранить демоницу. Истекая кровью и понимая, что конец уже близок, она попросила ангела исполнить её предсмертное желание: последний раз увидеть небо Нижнего мира. Она пообещала, что ни один демон не тронет ангела, и он, испытывая уважение к такому врагу, выполнил просьбу. Ангел отнёс её в Нижний мир, в мир, в котором ещё ни разу не был. Тогда он впервые увидел это небо, увидел, как демоны поют прощальную песнь, провожая в последний путь свою владыку, узнал, что демоны держат данное слово. Никто не преследовал его, он смог уйти и вернуться в Верхний мир, неся в душе смятение. Придя прямо к Богу, ангел впервые за долгие годы задал вопрос, в надежде услышать ответ. Но ответом ему стал гнев Господа. Бог собственными руками лишил ангела крыльев, а потом запер в темнице ожидать дальнейшей участи. Ты уже догадался, кто был тем ангелом?

Джилонг улыбается, а я стою, смотрю и задыхаюсь. Не могу вдохнуть. Разучился.

— Да, Мэй, это был я, — кивает Дьявол. — Что творилось со мной там, за стенами темницы, сложно описать словами. Я почти умер. Я почти сошёл с ума. Но выжил. Голыми руками перебил всю охрану, бежал из плена ослепляющей веры и обрёл свободу здесь. Я распахнул ставни, за которыми пряталась моя собственная тьма, и стал демоном, а затем и властелином этого мира. Да, я занял место той, которую убил, — грустно улыбается Джилонг. — Я нашёл ответы на свои вопросы. Нашёл их сам. А ты, Мэй, готов их найти?

Сердце набатом стучит в навалившейся тишине, колотится о рёбра. Ему не хватает воздуха. Мне его не хватает. Хочется разодрать грудь в клочья, чтобы глотнуть, вздохнуть хотя бы так. Чтобы живительный поток разогнал замороженную оцепенением кровь, прочистил мысли, вымел весь яд лживых слов Джилонга.

Ведь он же врёт, да? Врёт!

— Лжёшь.

Голос не слушается, дрожит листом на ветру.

— Ты лжёшь.

— Не веришь? Это хорошо.

Дьявол расплывается в улыбке. И именно она становится последней каплей.

Одним рывком подскакиваю к нему, хватаю за грудки и ору прямо в лицо:

— Ненавижу тебя, тварь. Ненавижу! Все твои слова — гнилой обман. Обман и ничего больше. Ты червь, завистник, возжелавший власти над ангелами, осмелившийся поднять руку на Бога. Он пожалел тебя, оставил жизнь. И теперь ты поносишь Его, оскверняешь Его своей ложью! Ты...

Джилонг стискивает меня в объятиях, впивается в губы поцелуем, насилует рот своим языком. На глазах выступают слёзы, злые, отчаянные слёзы. Хочется кричать, хочется выть от бессилия, но могу лишь мычать под натиском Джилонга.

Я не его ненавижу. Я себя ненавижу. Себя! За слабость, за чёртово любопытство, за то, что допускаю мысли о том, что Джилонг хоть в чём-то прав. Поэтому и злюсь. Именно поэтому!

Наконец, Дьявол отрывается от моих губ, и я глотаю воздух, судорожно, жадно. А Джилонг шепчет прямо на ухо:

— Вижу, семя сомнения уже пустило корни в монумент слепой веры. Интересно, как скоро они разрушат его окончательно и какое дерево вырастет на обломках?

Стискиваю зубы, а Джилонг уже задирает мою рубаху и целует шею.

— Вообще-то, я планировал только поговорить сегодня с тобой, ничего другого. Но ты такой горячий, так откровенно соблазняешь меня, что просто не могу удержаться.

Конечно, он заметил. Тут нельзя не заметить. Я весь горю, а член стоит колом, и я непроизвольно трусь им о бедро Джилонга. Я хочу этого. Хочу. Несмотря на всё то, что он говорил, несмотря на то, что сделал со мной, — хочу! Я соскучился по этому чудовищу.

Я сам стал чудовищем.

Джилонг роняет меня на кровать, наваливается сверху, сдёргивает штаны.

— Раздвинь ноги, малыш, — шепчет Дьявол, перехватывая руки и заламывая их наверх.

Я подчиняюсь и чувствую, как хватка ослабевает, как губы Джилонга касаются моих сосков, как его пальцы скользят по телу, ласкают, проникают внутрь, растягивают.

— Тебе это нравится, Мэй, — усмехается Джилонг, целуя и покусывая шею. — Нравится заниматься сексом. Ты кайфуешь.

Он входит медленно и сильно. Чувствую его член, чувствую, как он проталкивается, и сам толкаюсь ему навстречу. Я хочу...

Голова пуста, или же, напротив, там кавардак из сотен мыслей. Не знаю. Ни о чём не думаю. Ловлю ощущения и тону в них. Тону. Наслаждаюсь. Нет меня того, что был пять минут назад, не существует меня, который будет после. Есть только я, который здесь и сейчас. Только я и Джилонг. И больше ничего.

Волна удовольствия мощным приливом накрывает меня с головой, утаскивает за собой, а потом вышвыривает на берег. Резко, как от удара, прихожу в себя, вижу, как Джилонг запахивает халат, разворачивается, уходит, и все мысли, все эмоции, что бушевали до этого, вскипают с новой силой.

Ненавижу. Ненавижу себя, его, вообще всё!

Хватаю салфетки, с остервенением обтираюсь, натягиваю штаны и замечаю окно. Оно открыто.

Забыл. Он забыл!

Не думая больше ни о чём, вскакиваю на подоконник, вдыхаю полной грудью ночной воздух. Он пахнет свободой.

* * * * *

Запираю за собой дверь и медленно иду вдоль коридора. Тело бурлит энергией, а с лица всё никак не сходит довольная улыбка. И всё это из-за маленького чертёнка.

Сегодня я не хотел валить его на кровать, думал закончить разговор вопросом и уйти, так и не прикоснувшись к нему, оставить наедине со своими мыслями. Но он был до того соблазнительным, что просто не удержался. Мэй и правда становится чертёнком. Ещё немного — и преобразование завершится. Он сам не понимает, насколько близок к этому, но я знаю это прекрасно. Лучше всех. Его любопытство ещё не угасло. Он не разучился задавать вопросы. И найдёт на них ответы. Обязательно найдёт.

Я буду ждать.

Бесшумно открываю дверь в кабинет и встречаю на себе взгляды неразлучной троицы. Они всё ещё здесь.

После случая на Лаошане с усмирением Весельчака мне удалось выпнуть их из дворца и заставить заняться каждого своим делом, и какое-то время они не появлялись здесь. Но сегодня в честь праздника явились опять. Надеялись, что позволю им поиграть с чертёнком.

Впрочем, уже не надеются.

— Джилонг, ты же говорил, что не собираешься его трахать, только разговорчики и всё, — подал голос Заншиан.

Ну конечно, видели всё через шар. Вот паразиты.

— Он был слишком мил, чтобы так просто оставить его.

— Наш ангелочек уже спустился, движется к стоянке, — говорит Ренши, глядя в висящий перед ним шар.

— Быстро он, — хмыкаю я.

Присоединившись к Ренши, наблюдаю за тем, как Мэй крадучись бежит по дороге, потом перемахивает через забор и оказывается на стоянке, где замерло в неподвижности несколько кораблей.

Интересно, какой выберет?

Мэй проходит мимо быстроходных орлов, на которых предпочитают летать Заншиан, Юанмэй и я, и останавливается перед маленьким юрким судёнышком — вездеходной змеёй, собственностью Ренши. Помню, он хвастался тем, что, не доверяя никому, сам её собирал.

— Парень знает толк в технике, — в голосе Ренши явственно смешиваются недовольство и гордость.

— Охранную систему отключи, а то не улетит ведь.

— Уже.

Мальчишка открывает дверь и проникает внутрь.

— Джилонг, — отвлекает меня Юанмэй, — а ты думал над тем, что будет, если он не найдёт ответы?

— Кто ищет, тот найдёт, — отвечаю я.

— А если он не захочет искать? Вот не захочет и всё. Если он выберет вернуться в стойло бараном?

— Что ж... Свобода выбора — это тоже свобода.

— Постой, — вмешивается Заншиан. — В таком случае всё будет зря, что ли?

— Почему зря? — поворачиваюсь и смотрю в вечно пламенеющие глаза. — Ты получал удовольствие, занимаясь с ним сексом? Разве это можно назвать «зря»?

— Джилонг, эта мне твоя философия!

— Ничего не знаю, — лязгает Ренши. — Если пацан не вернёт мне корабль, я найду его задницу где угодно и буду трахать трое суток подряд. Без перерыва.

— Бедный мальчик. Лучше ему вернуться, — усмехаюсь я, глядя, как змея стартует со стоянки.


Предыдущие главы:
1. Ангел Меирэль
2. Меирэль
3. Мэир

@темы: В процессе, Фэнтези, Драма, Миди, NC-17, POV, Слэш

---

Перерождение — 3. Мэир

[Yueda]

Название: Перерождение
Автор:  Yueda, бета: Loreanna_dark
Жанры: Слэш (яой), Драма, Фэнтези, Психология, POV, Мифические существа
Предупреждения: Насилие, изнасилование, групповой секс
Данные: Ориджинал, NC-17, миди, в процессе
Саммари: Его крылья — два шрама на спине. Сила — лишь память. А имя — стёрто. Но он всё ещё жив. И я продолжает идти. Но куда?
Эта история об ангеле, который, как и его собратья, ослеп от Света, погряз в покое и сытости. Но Тьма вырывает его из привычного мира, лишает всего. И теперь он, бескрылый, бессильный, но жаждущий жизни, идёт на ощупь, постепенно открывая глаза, заново учится смотреть, видеть, задавать вопросы, думать и принимать решения.
Размещение: С указанием моего авторства и ссылкой

3. Мэир

Вода из металлической пасти дракона льётся тонкой струёй, смывая грязь и пот, а я деру кожу, терзаю ногтями. Хочется содрать её совсем, хочется вырвать из памяти всё, что творилось несколько часов назад. Хочется забыться, сойти с ума, умереть. Но я продолжаю жить и помнить.

Я помню всё.

Трое демонов — они насиловали меня. По очереди и все вместе, меняясь местами, меняя позы, раз за разом, пока я не потерял сознание. Я насквозь пропитан их потом и спермой. И от этого не отмыться. Уже не отмыться никогда.

Смотрю в зеркало, и оттуда, из начищенной серебряной глади, на меня таращится отвратительное создание, в котором едва узнаю себя. Бледное угловатое тело покрывают царапины и засосы. Отросшие, как у девчонки, волосы потускнели, из золота превратились в ржавчину. Лицо острое, хищное и какое-то птичье. А глаза — два серых провала. В них нет прежнего чистого света. Даже отблеска нет. Но они горят, живут.

Я живу!

Зачем? Почему? Как у меня вообще хватает наглости продолжать существовать? Почему Небеса ещё не разверзлись и не испепелили меня — грязное, бескрылое ничтожество?

Много довелось услышать о пропавших на границе, нас пугали ужасами плена, отрубленными конечностями, пытками, адской, невыносимой болью. Нас готовили к такому. Но теперь я знаю, что делают демоны с пленными ангелами. Они превращают их в игрушки для секса, для животного, омерзительного траха.

Любой из моих собратьев давно бы нашёл способ избавиться от этого, воспользовался бы первой возможностью и покончил с собой. Лучше навсегда расстаться с вечностью, утратить возможность слиться со Светом, переродиться немощным человеком — всё лучше, чем такое животное существование.

Но я не смог. Трус, дурак, гордец. Понадеялся... На что? О чём тогда думал? Как вообще мог помыслить о том, чтобы убить Дьявола? Убить того, кто живёт уже тысячи лет, того, кто сильнее всех павших. Того, с кем справиться может только сам Бог.

Идиот. Наивный маленький идиот. И то, что со мной сотворили, — расплата за глупость. Сколько ещё придётся платить?

Не знаю. Ничего не знаю.

Остаётся только стискивать зубы и терпеть. Ждать. Ждать, когда Джилонг наиграется и убьёт. Ведь не будет же он вечность меня мучить. Когда-нибудь я ему наскучу. Я же ведь обычный, заурядный ангел. Таких тысячи.

Выключаю воду и ступаю на тёплый каменный пол. Сколько помню, он всегда тёплый. Каким-то образом его специально нагревают, чтобы я не простудился. Заботится. Бережёт игрушку.

Будь он проклят...

Уже открываю дверь, чтобы выйти из ванной, как замечаю на полу аккуратно сложенную чёрную ткань. Поднимаю, разворачиваю.

Это одежда. Свободные шёлковые штаны и рубаха с золотыми драконами.

Что ещё за игры? Джилонг забрал мою ангельскую одежду и не давал ничего взамен. Даже когда я заматывался в простыни, он просто разрывал их. Почему же теперь? Чего добивается?

По-хорошему, нужно отшвырнуть подачку или попытаться задушиться тряпьём. Но знаю — не смогу задушить себя. А в одежде лучше, чем без неё. Поэтому одеваюсь. Шёлк непривычно липнет к мокрой коже. Вообще, всё непривычно и странно. Что задумал Джилонг? Чего он хочет? К чему подталкивает?

Вхожу в комнату и внимательно оглядываюсь.

Нет. Всё по-прежнему: кровать, кресло, низкий столик, светильники, вечно запертое окно и дверь.

Дверь?

Мне мерещится, или узкая щель пролегает между створками?

Подбегаю, протискиваю пальцы, раздвигаю полукружья, и драконы-охранники тяжело разъезжаются в стороны.

Передо мной широкий коридор, освещённый яркими светильниками, передо мной путь к свободе, а я стою в проёме и не трогаюсь с места. Не верю, что Джилонг забыл запереть дверь. Не верю. Не мог он этого сделать. Или... мог?

Нет. Исключено. Оставленная одежда, открытая дверь. К чему он клонит? Куда ведёт? Может, хочет, чтобы я сбежал?

Бред. Скорее, он хочет, чтобы я так думал. И куда-то шёл.

Куда? Куда он меня заманивает?

Не пойти? Остаться здесь? Но тогда ничего не изменится. Всё будет по-прежнему. А если пойду, что тогда? Попадусь в очередную ловушку Джилонга? Но я и так у него в плену, в его ловушке. Связан по рукам и ногам. И что я теряю? Абсолютно ничего. Уже давно всё потерял. А так — появляется призрачный шанс вырваться на свободу. По крайней мере, стоит попробовать.

Аккуратно прикрыв за собою створки, ещё раз оглядываюсь и тихо, крадучись скольжу вдоль коридора мимо узорчатой двери, мимо гобеленов. Все стены завешаны ткаными картинами. Золотом, чёрной сурьмой и кармином вышиты на них какие-то батальные сцены, драконы, причудливые узоры, и очень часто повторяется один и тот же знак: две капли, соединённые в круг. Белая капля с чёрной точкой внутри, чёрная капля — с белой.

Что означает этот символ? Почему так часто повторяется? Не знаю ответа, но мне кажется важным понять. Хотя нас и учили в Академии, что понимание тьмы — один шаг навстречу к ней. Но в моём положении считать шаги смешно. Поэтому с жадностью разглядываю полотна, выискивая чёрно-белый круг. Взгляд сам притягивается к нему. Дойдя до самого большого гобелена, невольно замираю.

На нём тот же знак, только капли отделены и разнесены друг от друга, а между ними — разноцветный шарик. Нижнюю чёрную каплю сплошь покрывает вышивка дымящихся гор, трещин, провалов, ураганов, гигантских волн, и только в белом круге можно различить силуэты деревьев. Верхняя белая капля, напротив, вся уткана узорами деревьев, пологих гор, рек и птиц, и один только чёрный круг дымится вулканом.

Стоп. Так это же мой мир — Верхний! А чёрная точка — остров Скорби, куда добровольно уходят умирать старейшие ангелы, которые решили слиться со Светом и переродиться, дав начало новой жизни.

Так стало быть, разноцветный шарик — это земля Среднего мира, а чёрная «капля» — Твердь Нижнего? Но почему Верхний и Нижний так похожи? Симметричны? Нам никто о таком не рассказывал. Да никто, кроме самого Бога, и не знает, какие имеет очертания Твердь Верхнего мира. Ведь, поднявшись высоко в небеса, чтобы обозреть весь простор, ангелы рискуют вызвать на себя гнев Господа и раствориться в Свете безвозвратно. Никто не желает расставаться с вечностью преждевременно. С чего же демоны взяли, что миры выглядят именно так, а не иначе? Зачем выдумали этот обман и разрисовали им все полотна?

Странно. Раньше меня бы такое возмутило, даже взбесило, и я бы сдёрнул гобелен. А сейчас... Сейчас не чувствую в себе злости и праведного гнева. Больше хочется понять, разобраться, чтобы...

Внезапно тело напрягается, и прежде, чем слух улавливает голоса, я срываюсь с места и мчусь назад.

Дверь, мимо которой я ранее проскользнул, оказывается незапертой. Залетаю туда.

Яркая зелень, пёстрые цветы, мягкий свет, запах влаги, земли и аромат растений — всё это окружает и сбивает с толку. Я ожидал увидеть здесь всё что угодно, но только не оранжерею. Огромную, богатую оранжерею. Здесь. В Нижнем мире. В мире, населённом отвратительными тварями.

Демоны выращивают цветы? Что за бред?

Но глаза не врут, и это — не бред, а самая что ни на есть реальность.

Бегло оглядываюсь в поисках укрытия и невольно прислушиваюсь.

— …анмэй, прогуливаешь службу? А как же твои водобрюхие подчинённые? Не расплескаются без твоего присмотра?

Резкий, зычный голос. Это Заншиан — грубый, жестокий демон, одно дыхание которого обжигает пламенем.

— Лучше о своих огнеголовых побеспокойся, как бы чего не взорвали. А мои водовластцы своё дело знают, так что отпросился на денёк. После такой сладкой ночи не хочется думать о делах, — ручьём журчит насмешливый голос второго демона.

Юанмэй. Помню его объятия, его глубокие поцелуи, помню, как он облизывал меня, как вставлял мне в рот и в задницу и шептал своим завораживающим голосом, улыбался. И сейчас наверняка улыбается, скотина!

— Хех! Да, ночка была что надо! Ангелочек — огонь. Надеюсь, Джилонг сегодня опять поделится.

— О да, Мэир — просто чудо. Особенно когда перестаёт стесняться и сдерживать себя.

Мэир — это я. Так они исковеркали моё имя. И всё это они говорят про меня. Я — «огонь». Я — «чудо», которым становлюсь, когда прекращаю сдерживаться. Когда превращаюсь в похотливое, мерзкое животное!

— Эй! А не к нему ли ты намылился, браток?

— Мысль интересная, но, вообще-то, я шёл в оранжерею...

Оранжерея. Они идут сюда!

Несусь по узким проходам в поисках укрытия. Хоть какого-нибудь. Перед глазами мелькают цветы, лианы, кустарники, названия которых я не то что не помню — не знаю даже. Но за ними не спрятаться.

Вот деревья. Наконец-то!

Едва успеваю прыгнуть за широкий шершавый ствол, как демоны входят в оранжерею.

— И на кой ангел сдались тебе эти цветочки? — презрительно фыркает Заншиан.

— Ты ничего не понимаешь в красоте, — бросает в ответ Юанмэй. — Да и в значимости растений для нашего мира тоже не смыслишь ничего.

— Ты у нас зато смыслишь. Раз так, что ж в ботаники не пошёл? Занимался бы сейчас селекцией, выращивал полезные культуры на мёртвых землях Янделинг и Ченджигу.

— Юность... — хмыкает Юанмэй. — В юности я хотел силы и власти, поэтому выбрал стать водовластцем. Да и понимать воду мне удавалось лучше всего.

— Лучше всего тебе удавалось раздвигать всем ноги и нагибать, — хохочет Заншиан. — А если ты хотел настоящей силы, то нужно было идти в покорители огня.

— Ну начинается...

Демоны говорят, перебрасываются словами, а я пытаюсь осмыслить увиденное и услышанное.

Никогда не подозревал, даже представить не мог, что демоны выращивают растения, окультуривают какие-то мёртвые земли. Нет, мне это и в голову не могло прийти.

Я родился и вырос в благословенной земле и ни в чём не нуждался: ни в пище, ни в воде, ни в тепле. Верхний мир идеален. У нас обширные поля с плодородной почвой, в которую достаточно просто кинуть семя, и оно непременно прорастёт. Густые леса богаты ягодами, грибами, орехами и целебными травами. Реки и моря кишат рыбой. Солнце щедро на тепло, ветра ласковы, а дожди жизнетворны. И только один остров осенён печатью смерти — остров Скорби. На нём невозможно жить. Туда уходят умирать.

Ангелы вечны. Мы быстро взрослеем, но, когда достигаем совершеннолетия, рост замедляется, а потом и вовсе останавливается. Всё дело в нашей силе, в том свете, что течёт по жилам вместе с кровью. Чем больше праведных дел, чем дольше длится служение Господу, тем больше накапливается света и тем дольше мы живём. Ангелы не умирают от старости, но продолжают рождаться. Хотя это случается редко, ведь сотворение новой жизни — великое таинство, которое требует не просто разрешения Бога, а его силы и повеления. Рождение маленького ангела — настоящее событие, радостное и светлое. Но если бы не обряд передачи силы, когда древний ангел передаёт свой свет ещё не рождённому младенцу, то в Верхнем мире давно перестало бы хватать места на всех. Поэтому Бог, создавая мир, и сотворил остров Скорби — чтобы ангелы уходили туда умирать.

Таким Всемогущий Отец создал наш мир. Это был единственный мир, и ангелы жили в согласии и любви, пока не появился гордец, бунтарь, отступник, совратитель — Дьявол. Тогда началась война, и многие пали её жертвами. И тогда же Бог сотворил ещё два мира: Средний в форме шара — туда отправились отчаявшиеся души, и Нижний — страшное место, куда были сосланы после войны все демоны. Я всегда представлял это место огненным морем, в котором живут невообразимые твари, мечтающие только о том, чтобы захватить Верхний мир и уничтожить его.

Но, кажется, ошибался. Среди демонов есть те, кто выращивает растения. Неужели и у них есть пахотные поля? Есть демоны-фермеры, что ухаживают за культурами? Есть демоны-ремесленники, а не только воины?

Нам всегда говорили, что демоны только воюют, что они живут и дышат мыслями о войне, о мести, о захвате. И мне никогда не приходило в голову, что... Что это невозможно. Невозможно только воевать. Армию нужно кормить, одевать. А значит, нужны те, кто будут это делать. И их — фермеров-мастеровых — гораздо больше, чем военных.

Почему я никогда не задумывался над такими простыми вещами? Почему никто не задумывался над ними?

И вообще, когда в последний раз были настоящие битвы? Не рейды на границе, а действительно битвы.

Сотни, тысячи лет назад.

Значит ли это, что, пока мы воевали с ними, они — выращивали цветы на своих мёртвых землях?..

Я смотрю на зелёный лист — большой, мясистый, с крупными прожилками — и пытаюсь осмыслить, пытаюсь найти ответ на свой же собственный вопрос.

— Я же велел не беспокоить меня! — внезапно рявкает Заншиан, и я вздрагиваю, отвлекаюсь от мыслей.

— Срочное сообщение, господин начальник покорителей огня, — елейно произносит новый незнакомый голос. — Предупреждал, говорил, объяснял — требуют.

— Да чтоб вы сдохли!

Из-за зарослей видно плохо, но всё же могу различить могучую фигуру Заншиана, рядом — изящного Юанмэя и напротив — приземистого незнакомца. Заншиан берёт что-то из его рук, затем следует неяркая вспышка, рождающая крохотный огонёк, и новый голос врывается в тишину оранжереи:

— Наконец-то! Заншиан, срочно вылетай к нам в Лаошан. Весельчак вот-вот проснётся! А если он бомбанёт, полматерика к Богу в задницу.

— Весельчак? — скрипит зубами Заншиан. — А куда смотрели огневидцы? Совсем ослепли, что ли?

— Они-то и предупредили об извержении. Это же Весельчак, он всегда просыпается неожиданно. В прошлый раз только с твоей помощью удалось его усыпить. Занши, вылетай!

— Вылетаю. Эвакуацию рабочих начали?

— Полным ходом. И из Центра твоих ребят уже дёрнули. Но без тебя никак!

— Да буду я, буду. Не скули. Отбой.

Огонёк гаснет.

— Отдохнул, называется, Божье дерьмо...

— Помощь нужна? — голос Юанмэя звучит озабоченно.

— Это Лаошан — середина материка, там ни капли воды. Сами справимся, не впервой.

— Тогда удачи.

— Угу.

Заншиан машет рукой и идёт к выходу, быстро, но без паники. Идёт усмирять то, что может уничтожить полматерика. Что? Вулкан? Но разве бывают такие вулканы?!

А какие они бывают? Что я вообще знаю о вулканах, о землетрясениях, о цунами, об ураганах? Ровным счётом ничего. У нас их просто нет.

А здесь? Возможно ли, что на том гобелене была изображена правда? Хотя бы частично. И весь Нижний мир — это враждебная, неукротимая стихия, которая разрушает всё, и жить можно только на одном маленьком острове. Возможно ли это?

Не знаю. Я совершенно ничего не знаю о Нижнем мире. А если разобраться, то и о Среднем не больше. Но думать сейчас об этом и задаваться вопросами некогда: Юанмэй, что-то тихо напевая, движется в мою сторону. Если он дойдёт, то непременно увидит меня. Ствол дерева не спасёт.

В панике начинаю оглядываться и прямо напротив замечаю дверь. До неё всего лишь ряд кустарников и дорожка длиною в двадцать шагов, не больше.

На размышления не остаётся времени. Выскакиваю из укрытия, перепрыгиваю узкий проход, аккуратно протискиваюсь между колючих ветвей и, согнувшись в три погибели, крадусь по дорожке.

Не веря сам себе, что смог добежать, трясущимися руками тяну створку двери, она поддаётся, и я выскальзываю из оранжереи.

Меня встречает тихий, еле уловимый ветерок, рассеянный свет, пробивающийся сквозь сплошную пелену облаков, шуршание деревьев, что огораживают площадку, засыпанную ровным слоем белого песка, и Джилонг.

Он, обнажённый по пояс, движется по площадке подобно змею — гибкому, хищному, страшному. Его движения смертоносны, но в то же время похожи на танец. На красивый, завораживающий танец. Последний выпад — и Джилонг замирает, расслабляет мышцы. Стоит спиной, не видит меня, но с обречённой ясностью понимаю: убегать и прятаться бесполезно. Он знает, что я здесь. Чувствует.

— Пришёл всё-таки? Молодец, — произносит Дьявол. — Выбирай оружие.

Оружие?

Бросаю взгляд вбок и замечаю, что вдоль стены выставлен целый арсенал. Мечи, сабли, ножи, алебарды, копья, секиры, топоры, булавы — на любой вкус. И всё по моему росту.

Но почему? Зачем?

— Я обещал дать тебе несколько уроков, так что выбирай, — поясняет Джилонг.

Во рту резко пересыхает, а где-то в груди комом застревает напряжение.

Он собирается меня учить? Что за вздор? Зачем ему это?

— Я жду.

Сглатываю, облизываю губы и иду к оружию.

Теперь он затеял такую игру? Хорошо. Поиграем. Может статься, Джилонг меня сегодня и убьёт. Или...

Ну это навряд ли.

Недолго думая, выбираю спату. Небольшой лёгкий обоюдоострый меч — то, что нужно в одиночном бою. Гладкая рукоять ложится в ладонь. Чувствую прилив сил, плечи расправляются сами собой, ноги чуть сгибаются в коленях, пружинят, всё тело ощущает себя по-новому.

Надо же, как всё-таки меняет нас заточенный кусок металла.

— Нападай, — командует Джилонг и поворачивается.

Он безоружен и просто стоит в расслабленной позе. Ждёт. А я медлю. Медлю, потому что не привык нападать на тех, у кого нет оружия.

Но передо мной не Наставник, даже не демон. Передо мной Дьявол! Самое опасное существо Трёхмирья. Ему и оружия никакого не нужно. Он способен убить одним взглядом.

Стискиваю рукоять и, медленно описывая круг, начинаю сближение. А он стоит. Просто стоит. Даже мускулом не шевельнёт. И вот, когда до Джилонга остаётся меньше полутора метров, резко прыгаю вперёд и, размахнувшись, бью в поясницу, но...

Джилонг выскальзывает из-под удара и каким-то невероятным образом оказывается за спиной, стискивает руку с мечом и горло.

— Ты мёртв, Мэир, — шепчет Джилонг на ухо.

И то ли от этого голоса, который привык слышать в других обстоятельствах, то ли от близости его тела меня бросает в жар.

Проклятье! Да что со мной?

Джилонг ослабляет хватку. Выкручиваюсь из объятий, разворачиваюсь и вновь бью.

Всё повторяется. Раз за разом, снова и снова. Теряю счёт своим попыткам уже даже не задеть, а просто понять, уловить, как ему удаётся всякий раз уйти из-под удара, ведь он выше и тяжелее. Откуда такая скорость?

А Джилонг играет, дразнит. Вот и сейчас прижимает меня спиной к себе, сжимает руку, направляя лезвие к горлу, а сам шепчет:

— Тебе не хватает гибкости, Мэир. И внимательности. Продолжим? Или желаешь отдохнуть?

Его губы касаются мочки уха, и я вздрагиваю, судорожно выдыхаю.

— Вот как? — усмехается Джилонг, вынимает меч из моей ладони, отбрасывает, а второй рукой скользит под рубаху, задирает, касается пальцами напряжённых сосков.

— Такие игры тебе нравятся больше?

Не могу ничего сделать, не могу сопротивляться, даже стон свой сдержать не могу. И он всё это понимает. Он...

Запрокидывает мою голову и касается языком губ, облизывает. Аккуратно, нежно. Когда Джилонг успел стать таким? Когда я успел таким стать? Ведь я выгибаюсь в его руках, льну, послушно раскрываю рот, позволяя Джилонгу проникнуть языком внутрь.

Господи, что я делаю? Что делаю?! Не могу остановиться! Не получается...

Джилонг медленно ласкает меня, проникая языком всё глубже, исследует, облизывает, заполняет. Я же просто закрываю глаза, растворяюсь в ощущениях. Его руки скользят по моему телу. Сильные, властные, они поглаживают ягодицы. Тонкая ткань не скрадывает прикосновения, а делает их ещё острее, ярче, желаннее...

Я хочу этого? Боже, я что, и правда этого хочу? Нет!..

Но тело не слушается. Тело подчиняется Джилонгу, его воле, его ласкам. Секунда, другая — и он сдёргивает с меня штаны и отстраняется, разрывает поцелуй, но только для того, чтобы сорвать рубашку и опрокинуть меня на песок. Не говоря ни слова, Джилонг развязывает свой пояс и опускается, раздвигает мне ноги, запрокидывает их. А дальше я закрываю глаза и послушно выгибаюсь, принимая в себя его пальцы, а затем и член. Большой, мощный член. Он входит в меня, заполняет, имеет, а я тихо стону и стараюсь не думать ни о чём.

* * * * *

Последний раз выгнувшись, Мэир расслабляется, раскидывает руки на песке. Он только что кончил, и жар возбуждения ещё будоражит жилы, кровь, всё его тело. Оно такое горячее, такое соблазнительное, что хочется войти в него снова. Но не тороплюсь. Мальчик — не я, он устал, ему нужно отдохнуть, набраться сил. Ведь до секса была ещё и тренировка.

Провожу пальцами по его груди и улыбаюсь.

После вчерашнего Мэир смог не просто встать, но найти в себе силы и прийти сюда, ввязаться в новую, непонятную игру под названием «тренировка». Да, на этом поле ещё работать и работать. Как большинство светлокрылых, он прямолинеен и бьёт в лоб. Дрянные учителя не стремились оттачивать мастерство и выделять индивидуальные черты, способные сыграть ему на руку. Они готовили не воина, а вояку, мясо, которое можно бросить под нож. У них таких слишком много, чтобы церемониться и ценить кадры. И теперь Мэир больше похож на неотёсанный кусок мрамора, из которого умелый скульптор может сотворить шедевр.

И ведь сотворю. Одно удовольствие работать с ним. Во всех отношениях.

Усмехаюсь и кошусь на дверь, где торчат два демона, пытаясь прикинуться стенкой.

— И долго вы там стоять собираетесь? — интересуюсь я.

— Джилонг, ты, кажется, что-то про тренировки с Мэиром говорил, — первым начинает Ренши.

— Одно другому не помеха.

— А можно и нам присоединиться к вашим «тренировкам»? — расплывается в улыбке Юанмэй.

— Думаю, можно. Ты же не прочь продолжить, Мэир? — говорю я и, подхватив расслабленного мальчика, устраиваю его на коленях, насаживаю на свой член.

Мэир испуганно оглядывается, часто дышит, хватается за меня руками, я успокаивающе глажу его по спине.

— Привет, Мэй.

Юанмэй устраивается сзади, обнимает мальчика, целует плечи.

— Всё будет хорошо. Мы аккуратно.

Хмыкаю, ощущая мягкий, но тем не менее напор. Прохвост пихает член в занятую мной дырочку. Впрочем, малыш уже знаком с двойным проникновением, поэтому только часто дышит и выгибается, подстраиваясь под нас, под наш ритм. Мы помогаем ему расслабиться, ласкаем мальчика уже вдвоём.

Узкая ладонь Ренши касается нежных локонов, сгребает в охапку. Демон разворачивает мальчика лицом к себе и подносит к губам член. Малыш послушно берёт, заглатывает, начинает сосать. Загляденье просто.

Пожалуй, новое имя — Мэй, что означает «красота», — подходит ему сейчас гораздо больше, чем прежнее.


Предыдущие главы:
1. Ангел Меирэль
2. Меирэль

@темы: В процессе, Фэнтези, Драма, Миди, NC-17, POV, Слэш

---

Перерождение — 2. Меирэль

[Yueda]

Название: Перерождение
Автор:  Yueda, бета: Loreanna_dark
Жанры: Слэш (яой), Драма, Фэнтези, Психология, POV, Мифические существа
Предупреждения: Насилие, изнасилование, групповой секс
Данные: Ориджинал, NC-17, миди, в процессе
Саммари: Его крылья — два шрама на спине. Сила — лишь память. А имя — стёрто. Но он всё ещё жив. И я продолжает идти. Но куда?
Эта история об ангеле, который, как и его собратья, ослеп от Света, погряз в покое и сытости. Но Тьма вырывает его из привычного мира, лишает всего. И теперь он, бескрылый, бессильный, но жаждущий жизни, идёт на ощупь, постепенно открывая глаза, заново учится смотреть, видеть, задавать вопросы, думать и принимать решения.
Размещение: С указанием моего авторства и ссылкой

2. Меирэль

Тьма отступает медленно, с неохотой разжимает свои цепкие пальцы, бледнеет, расцвечиваясь алым. Опять с освещением что-то напортачили. Почему оно красное? Нужно будет сообщить сержанту...

Сержанту?

Воспоминания нахлынывают бурлящим потоком, и я резко открываю глаза.

Над головой металлическая вязь балдахина, в центре — светящийся огнём шар, со стен таращатся вытканные золотом чудища-драконы. И я, полностью обнажённый, лежу на кровавом шёлке простыней.

Что это? Где я?

Ведь помню. Помню всё отлично. Смерть Эзраэля, отчаянный рывок, пылающие щепки ладьи, горящих товарищей. Помню, как тьма смотрела на меня, как нёсся ей навстречу. Навстречу собственной смерти. Так почему я ещё жив?

— Очнулся, ангелок?

Глубокий мягкий голос разливается по комнате, и в тусклый свет фонаря шагает мужчина.

Высокий, статный, с выправкой воина и силой в каждом движении. Будто выточенное из мрамора лицо дышит властью и какой-то тайной мудростью. В пепельных волосах играют красные блики, а в глазах — мрак.

Это он. Он смотрел на меня там. Он смотрит на меня сейчас. На меня — слабого, беспомощного, обнажённого.

Я сажусь, сжимаюсь в комок, заслоняю себя крыльями, пытаясь прикрыться, хоть как-то защититься от этого прожигающего взгляда.

Что ему нужно? Почему оставил мне жизнь? Почему притащил сюда? И почему так смотрит на меня?

Усмехнувшись, демон в два шага пересекает комнату и садится на постель. Мощный толчок — и я снова лежу на простынях.

— Не стоит стыдиться своей наготы, — он наклоняется совсем близко, так, что шёпот обжигает лицо, — ведь ты прекрасен, Меирэль.

А в следующий миг его язык проникает в мой рот. Настойчиво, властно, жёстко. Демон вгрызается в меня, целует. Господи, целует! А я ничего не могу сделать, даже крикнуть. Я задыхаюсь. Задыхаюсь от жара и понимания.

Рвусь, отпихиваю его, но он только сильнее вдавливает меня в кровать и впивается зубами. До боли. До крови. Лишь когда начинаю давиться, демон отрывается от меня.

Судорожно глотая густой, пропитанный сладкими благовониями воздух, молю только об одном — чтобы он убил меня. Просто убил. Господи Боже, Отец Всемогущий, защити! Не дай ему совершить это. Не оставляй меня!

— Молишься, ангелок? — усмехается Дьявол, и от его голоса тело бросает в дрожь. — Твои старания напрасны — он не услышит. Он никогда никого не слышит. Так что расслабься и падай во тьму, ведь тьма — это в первую очередь удовольствие.

Он касается моей щеки, проводит ладонью по лицу, улыбается как победитель. Победитель?

Коротко выдохнув, я перекатываюсь и вскакиваю на ноги. Слабость уступает место отчаянной решимости. Пусть я один, пусть брошен, но я буду сражаться до последнего. Я — воин!

В его взгляде появляется интерес и...

Радость? Почему он рад? Что я делаю не так?

— Ты всё делаешь правильно, — произносит демон, будто мысли прочёл.

Мгновение — и свет меркнет, словно бы на глаза надели повязку. Но нас учили сражаться и вслепую. Я смогу! Нужно сосредоточиться.

Пол холодит босые ступни, и я ощущаю каждый камешек мозаики, а разгорячённое тело ловит вибрации. Я не просто так столько лет отпахал в Академии. Наука старых мастеров вросла в меня корнями. Но, кажется, здесь она не работает — я абсолютно не чувствую его.

Внезапный удар в солнечное сплетение вышибает из меня дух и сгибает пополам, а мощный рывок за волосы дёргает вверх.

— Отлично... — слышу смех и стискиваю зубы, когда его язык касается моей кожи.

Я бью. Резко, без замаха, целясь ему в горло, но демон лишь смеётся и, стиснув мои запястья, стягивает их верёвкой. А затем просто швыряет меня на постель. Не успеваю даже вдохнуть, как он оказывается сверху, заламывает руки, привязывает к чему-то, начинает целовать и кусать шею, плечи, грудь. Его руки гуляют по моему телу, дразнят. А я горю, задыхаюсь от этих противоестественных, отвратительных ласк. Сердце бешено колотится, а внизу живота постыдно наливается силой моё естество.

Будь я проклят!

— Долгое воздержание до добра не доводит, — говорит мучитель, лаская пальцами головку. — Я помогу тебе выпустить зверя.

Резким рывком он раздвигает мои ноги, и в следующий миг я чувствую, как его пальцы проникают внутрь, растягивают, смазывают, подготавливают меня.

Нет!

Дёргаюсь, сжимаюсь, но демон сильнее — он резко давит, и тело пробивает боль.

Почему я не сгорел там? Почему жив? Зачем? Господи, за что? Хочется кричать. Нет, не от боли, когда Дьявол, закинув мои ноги себе на плечи, входит в меня. Кричать хочется от собственного бессилия, беспомощности, от слабости своей. Хочется кричать, но воздуха не хватает даже на это. Только всхлипы, тихие, прерывистые всхлипы.

Сколько это длится — не знаю. Я потонул во тьме, потерял время. Мир сомкнулся на ощущениях его прикосновений, его толчков, его силы. Он был во мне, а я просто — был.

Последний толчок — и он изливается в меня, горячее семя течёт, обжигает. Затаив дыхание, жду его следующего хода.

Жёсткие губы касаются моих, и он снова целует. Но не так, как в первый раз, — аккуратно, обманчиво нежно. И я понимаю: он не убьёт. Сейчас — не убьёт. А значит, нужно стиснуть зубы и терпеть. Терпеть! Ждать шанса, чтобы сделать свой ход. Хотя бы попытаться сделать.

— Ты безумно сладкий, — улыбается демон и переворачивает меня на живот.

Уткнувшись лицом в шёлк, чувствую, как он гладит меня по спине, ягодицам, как касается крыльев.

— Какой чистый, — тихо произносит демон, усаживаясь сверху. — Прямо как твоё имя: «Меирэль» — «Божественный Свет». Жалко будет терять такую красоту. — И страшным шёпотом в самое ухо: — И очень больно.

А в следующий миг адское пламя охватывает спину, вгрызается в меня, рвёт на части.

* * *

Огонь пяти шаров красит комнату прозрачным багрянцем, бросает блики, играет тенями, отчего кажется, что драконы на стене движутся, пляшут. У ног стоит поднос с остывающей едой. Я сижу на кровати и смотрю на зажатые в руках палочки.

Сколько прошло времени с той ночи? Не знаю. Я ничего не знаю. Даже кто я теперь.

Мои крылья... Их нет.


Он спалил их. Вырезал. Оставил мне два шрама, боль и смутные воспоминания. Рассудок просто не выдержал истязаний, и я потерял сознание.

Сколько так пролежал — опять-таки не знаю, но очнулся всё в этой же комнате, когда он делал мне перевязку. Этот монстр, который своими же собственными руками изуродовал меня, теперь лечил! Превозмогая боль, я хрипел осипшим голосом проклятья, но он будто бы не слышал, а потом, закончив с перевязкой, демон изнасиловал меня. И так каждый день: приходит, ставит поднос с едой, меняет повязки, имеет меня и уходит. Я уже давно не плююсь бранью, не швыряю ему вслед чашки, не пытаюсь открыть единственное закрытое ставнями окно. Просто существую. Чтобы не сойти с ума, начал тренироваться. Борясь с болью, с одеревенелостью мышц, с отвращением к самому себе, я заставляю себя двигаться. Сосредоточенность на ощущениях тела помогает не думать ни о чём, забыться, тянуть время. Ждать.

И вот — дождался?

Палочки для еды. Два маленьких кусочка дерева. Он никогда не приносил их. Ведь деревянные палки так легко превращаются в оружие.

Отчаянный удар через глазницу, прямо в мозг, и всё — нет бескрылого ангела. Нет каждодневных надругательств и унижений. Нет тюрьмы. Ничего нет. Ни тьмы, ни света. Бессмертная душа никогда не попадёт в Верхний мир, навсегда застрянет в Среднем. Переродится в человеке.

Один лишь удар. Один.

Он пожелал закончить игру со мной? Решил поставить точку моими руками? Хорошо, я поставлю.

Стиснув пальцами палку, вонзаюсь зубами в дерево.

Я поставлю точку. Только по-своему.

* * *

Его шаги. Его медленные, уверенные шаги. Я узнаю их где угодно, среди тысячи других. Вот они приближаются, и я замираю. Почти не дышу. Сижу на кровати. Жду. Тело напряжено. Я всегда так встречаю его. Он не поймёт, не заметит подвоха.

Короткий удар сердца, и круглый диск двери трескается пополам, драконы плавно разъезжаются в стороны, и входит он — Джилонг, повелитель Нижнего мира, демон-отступник, Дьявол, Дракон.

От одного его взгляда внутри всё холодеет и тело немеет. Глупо надеяться победить его, просто глупо. Но нужно гнать эти мысли прочь. Прочь! Иначе я не смогу даже начать. Даже не попытаюсь.

Металлические створки смыкаются за его спиной, и он, мягко ступая по мозаичному полу, подходит ко мне, уже расстёгивая верхние петли рубахи. Привык, гад. Привык! Но ведь и у меня в паху разгорается похотливый огонь. Давлю это пакостное, паскудное чувство. Я ещё способен контролировать себя, ещё способен держать себя в руках.

Он подходит, останавливается напротив, смотрит сверху вниз, губы чуть кривятся в улыбке. И я понимаю — пора.

Пинаю поднос с посудой, и тот летит ему под ноги. Демон чуть наклоняется, отвлекаясь, а я выстреливаю. Подскакиваю снарядом и бью заточенными палками прямо в открытое горло. Если постараться, можно достать до мозга.

Но почему руки проходят мимо? Почему я вновь оказываюсь стиснутым железными тисками? Как он смог уклониться? Когда успел вырвать палки и прижать меня спиной к своей груди?

— Отлично, — шепчет он, свободной рукой трогая и дразня мои соски, а я дрожу от этих ласк.

— Если бы вместо палки у тебя был Карающий Луч, а вместо соперника — соломенное чучело, — продолжает он, — результат был бы потрясающим. И чему вас только учат в ваших Академиях? Впрочем, это не твоя вина. Просто в твоей жизни не было ни одного толкового учителя. Но это поправимо...

Его рука спускается всё ниже, а я не могу ничего сделать, совершенно ничего. Только стискивать зубы и сдерживать стон.

Как же я жалок, ничтожен и слаб. Это был мой единственный шанс освободиться, а я упустил его. Понадеялся на чудо, пошёл на поводу собственной злости. Дурак! О чём я думал? Ведь даже с собой справиться не могу.

Он сжимает мой налитый силой член. Я кусаю губы в кровь, но стон рвётся наружу. Тихий сладкий стон. Моё тело предаёт меня. Предаёт... Я погружаюсь во тьму. Подчиняюсь.

Он входит в меня как хозяин. Его власть безгранична, она разливается во мне сладостным ядом, дурманит сознание, подавляет разум, пробуждает зверя. Тёмного, безумно развратного зверя. Зверя, который получает удовольствие оттого, что его имеют.

Мы кончаем одновременно, и зверь ликует. Он знает, что это только начало.

— Пожалуй, я дам тебе несколько уроков, малыш, — говорит Джилонг, целуя мои плечи. — Но сперва я познакомлю тебя со своими любимыми учениками. Они уже давно мечтают встретиться с тобой.

Пелена похоти бледнеет, и я вижу их — троих демонов. Они входят в комнату, идут ко мне. На лицах у них жажда. Жажда, которую они хотят утолить мной. Мной!

Господи, только не это! Не надо, Господи!

Но Он не слышит. А они окружают меня, лапают, смеются. Не успеваю ничего сделать, а один из них уже раздвигает мои ягодицы и входит. Грубо, жёстко. Он рычит, а в это время второй обхватывает моё лицо ладонями и целует. Страстно, нежно, безумно. Голова идёт кругом.

— Ммм... — улыбается он. — Да ты просто чудо.

А в следующую секунду он уже пихает мне в рот свой член, и я не сопротивляюсь, послушно заглатываю. Джилонг обучил и этому. Демон стонет и проникает глубже. А я подстраиваюсь под их движения, дрожу, чувствуя, как руки третьего скользят по телу, опускаясь всё ниже.

— Я думал, ты не выдержишь, — произносит он, и его голос отливает металлом. — Но ты удивил меня. Приятно удивил. Такому развратному мальчишке не место среди светлокрылых. Твоё место здесь — с нами.

Он говорит, шепчет, ласкает меня, а я растворяюсь, тону...

* * * * *

Я сижу в кресле и любуюсь им — своим маленьким ангелочком. А он выгибается под руками демонов, дрожит, подчиняется ритму их движений, стонет.

От света и чистоты не осталось и следа. Тьма наполнила мальчишку. Его собственная, выпущенная из закоулков души, тьма. Да, очнувшись от дурмана страсти, он снова загонит её назад, и пастырь-совесть вновь начнёт грызть его. Но зубы пастыря коротки, ему не справиться с этой железной шкурой воли. Воли к жизни. Природной, звериной, изначальной.

Пресветлые учителя допустили ошибку, недосмотрели, недовоспитали. У неприступной двери, за которой спрятали тьму, оказался слабый засов. Но вот стержень — жизненный стержень — крепче многих. Идеальное сочетание. И такое редкое.

Ведь сколько его собратьев ломалось в самом начале. Они не выдерживали, умирали, только лишившись крыльев, не переносили даже мысли существования без них. А те немногие, что выживали, неизменно сводили счёты с жизнью, как только эта возможность улыбалась им.

И лишь он — Меирэль — смог справиться. Физически слабый, неумелый, ещё совсем мальчишка, а смог. Самородок в куче песка. Я уже почти не надеялся отыскать его. Не надеялся, но искал.

Поэтому сейчас, глядя, как мои верные ученики обучают малыша, я улыбаюсь. Потому что с каждым вздохом, с каждым стоном он приближается ко мне, всё шире открывая ворота своей тьмы.


Предыдущие главы:
1. Ангел Меирэль

@темы: В процессе, Фэнтези, Драма, Миди, NC-17, POV, Слэш

---

Перерождение — 1. Ангел Меирэль

[Yueda]

Название: Перерождение
Автор:  Yueda, бета: Loreanna_dark
Жанры: Слэш (яой), Драма, Фэнтези, Психология, POV, Мифические существа
Предупреждения: Насилие, изнасилование, групповой секс
Данные: Ориджинал, NC-17, миди, в процессе
Саммари: Его крылья — два шрама на спине. Сила — лишь память. А имя — стёрто. Но он всё ещё жив. И я продолжает идти. Но куда?
Эта история об ангеле, который, как и его собратья, ослеп от Света, погряз в покое и сытости. Но Тьма вырывает его из привычного мира, лишает всего. И теперь он, бескрылый, бессильный, но жаждущий жизни, идёт на ощупь, постепенно открывая глаза, заново учится смотреть, видеть, задавать вопросы, думать и принимать решения.
Размещение: С указанием моего авторства и ссылкой

Я сижу в тебе,
Как в тюрьме,
Столько лет подряд.
Я — твой ад.
(с) Преслер М. aka Mari-ka

1. Ангел Меирэль


— Приготовьтесь! — раздаётся голос Озаэля. — Мы пересекаем границу.

Хранители начинают суетиться, цепляться руками за поручни. Ну конечно, эти юные птенцы впервые покидают Верхний мир, оттого и таращатся во все глаза на радужную пелену, через которую небесная ладья скользит как сквозь туман. Нити тумана живут своей, какой-то чуждой жизнью, скручиваясь, переплетаясь, вывязывая собой ажурное кружево. Если вглядеться, то можно увидеть невероятные, чудные, а иногда и чудовищные картины, о смысле которых можно гадать всю вечность. Но это пусть хранители вглядываются и голову себе забивают, а мне некогда. У меня работа ответственная — я этой лебёдкой управляю.

Не один, конечно, — с Тикваэлем. В одиночку здесь разве что только Озаэль справится — старшина как-никак. А мы что? Мы рядовые, из Академии полгода как выпустились. Нам даже крылья распускать не разрешается, только при чрезвычайных обстоятельствах. А что тут может случиться? Мы же на границе со Средним миром, а не с Нижним. Туда, в настоящие патрульные рейды, меня ещё ни разу не брали. Но старшие рассказывали: чем больше накатаешь на Среднем, тем скорее возьмут в опасную зону. Поэтому, когда Хилаэль, которому сегодня выпало быть за рулевого, попросил его подменить, я с радостью согласился. У него событие: сестра родила. Все родственники собираются, пропускать такое нельзя, а мне лишний рейд не помешает. Тем более что и работа-то нехитрая: знай себе смотри в оба да крылами управляй. Сколько уже раз таких же лопоухих хранителей на практику вывозил? И не сосчитать.

Мгновение, ещё одно — и пелена отступает, будто и нет её вовсе, и лебёдка уже скользит над редкими облаками.

Всё-таки Средний мир по-своему красив. Особенно если смотреть на него свысока и не приглядываться к грязным городам, заводам и прочей демонской пакости. Но не приглядываться не получается. Поэтому я искренне сочувствую хранителям: им теперь на это каждый день до конца практики смотреть, а потом и вовсе всю вечность.

Я бы, наверное, не смог. Ну что интересного в том, чтобы висеть над плечом человека и бдить, охраняя от глупостей и — если очень сильно повезёт — отгоняя редких демонов? Нет, несомненно, работа очень хорошая, нужная и ответственная, но скучная. По крайней мере, для меня. Ведь гораздо увлекательнее гонять по границам демонов. Тем более, они в последнее время уж больно часто из своих земель вылезать стали.

— Меирэль, Тикваэль, остановите ладью.

Услышав приказ Озаэля, тут же снимаю руки с рычага. Тикваэль чуть задерживается, и небесная ладья идёт креном, но быстро останавливается. Старшина, конечно, замечает, но ничего, слава Богу, не говорит.

Как только гаснет сияние, окружавшее лебёдку во время полёта через границу, хранители подскакивают к бортам, с волнением разглядывая людской мир. Оно и понятно. Им сейчас туда лететь, искать своих наставников, которые целый земной год будут их сопровождать, помогать, обучать.

— Вот мы и вошли в Средний мир — мир людей.

По лебёдке разливается мелодичный голос, и семь светлоголовых ангелов-хранителей тут же поворачиваются к своему небесному наставнику — Эзраэлю.

— Земной мир сложен и запутан, он не похож на Небесную обитель, и вы не раз столкнётесь с грязью и пороком. Но что бы ни случилось, помните об Отце нашем Всемогущем и Всемилостивом. И не забывайте, что люди — это братья наши меньшие. Ведь когда-то мы были одной семьёй...

Я, как и хранители, слушаю Эзраэля, но не к словам прислушиваюсь, а к переливчатой музыке его тихой речи. А слова и так знаю. Да и кто не знает эту историю?

Бог сотворил миры, а затем создал бессмертных и чистых ангелов и повелел им жить в любви и согласии в Небесном чертоге под его всеблагим правлением. Но нашёлся один ангел, что воспротивился воле Всевышнего, сам возжелав властвовать, и восстал. Самаэль, Люцифер, Сатана, Дьявол — много у него имён, много ликов, а суть одна — тьма. За ним потянулись другие, обращаясь в демонов. И началась война. Долгая, страшная война. И те ангелы, что отчаялись, утратили веру, своими руками убили себя, — те ангелы потеряли крылья. Небесный Отец не мог принять их — хотя и бессмертные, но опорочившие себя —души, ибо те совершили грех. Он изгнал их из Рая в Средний мир, где они переродились в людей. И теперь из века в век, из жизни в жизнь они рождаются людьми: слабыми, бессильными, ничего не помнящими, но с искрой надежды в душе. Именно эту искру пытаются загасить демоны, совращая людей, опуская их ещё ниже. И именно её — душу бессмертную, а не жизнь человеческую — хранителям и нужно беречь.

От мыслей отвлекает какой-то странный гул. Замечаю, как насторожился Озаэль и оба сержанта. А ещё через несколько секунд вижу людской самолёт. Только вот самолёты так не летают: почти отвесно, носом вверх. И прямо на нас. Он несётся прямо на нас с чудовищной скоростью. А на его крыше стоит демон. Никогда их не видел, только на картинках учебников, но сомнений нет — это демон.

Высокий, плечистый, затянутый в длиннополый чёрный халат, демон стоит, широко расставив ноги, и на бледном остром лице застыла сосредоточенность. Длинная коса стелется по ветру, а огромные крылья кажутся сотканными из самой тьмы. Да ведь они и есть тьма.

Всё это, даже чёрную сталь глаз, успеваю рассмотреть, потому что время замирает, и сердце, и всё вокруг. Только самолёт продолжает стремительный полёт.

— Всем — боевая готовность! — выводит из оцепенения резкий голос старшины. — Рулевые, полный вперёд! Не дайте этой адской машине врезаться в нас!

Мы с Тикваэлем вцепляемся в правила одновременно, и небесная ладья трогается с места. Но габаритная лебёдка — не военная соколица и уж, конечно же, не юркий стриж. Она не может развить скорость так быстро. Но нужно! Нужно!

Не отвлекаясь ни на что, лишь краем сознания отмечая вспыхнувшее защитное поле, стискиваю зубы и налегаю на правило всем телом, отдавая движению все силы. Я — рулевой. Моя задача — везти. И я веду.

За спиной сами собой расправляются крылья — невесомый, светящийся эфир. За спиной слышится испуганный шёпот хранителей и успокаивающий голос Эзраэля. За спиной звучит мерный речитатив трёх голосов — старшина и сержанты творят Молитвенный Щит. Столкновение неизбежно, как бы мы ни старались — неизбежно. Но эта гонка дала воинам время.

— Приготовиться!

Мгновение — и чудовищная сила вминает меня в борт ладьи, кто-то врезается сзади. Голова идёт кругом, колено и плечо саднит, рот наполняется собственной кровью. Но, кажется, лебёдка выдержала.

Я оборачиваюсь посмотреть и застываю.

Да, небесная ладья выдержала удар, человеческая техника горит, рассыпаясь взрывом на обломки. А над этим огнём висят три демона. И один из них вбирает пламя в себя.

— Эзраэль, зовите подкрепление, — командует Озаэль, неотрывно глядя на парящую троицу чернокрылых. — Рулевые, выводите лебёдку за границу — хранители не должны попасть в лапы этой нечисти. А мы отвлечём их. Как они смеют появляться здесь?

Эти слова старшина произносит, уже выхватывая из ножен сияющий меч и взмывая в воздух. Оба сержанта следуют за ним. А мы с Тикваэлем снова хватаемся за правила.

Всё верно, всё правильно. Лебёдка хоть и тихоходная посудина, но надёжная, и без её щита эти желторотики не пересекут границу. Да что там они — я сам её не пересеку, заплутаю. Так что отвлечь демонов — это самое верное. Пока они будут сражаться с воинами света, мы успеем вернуться в Верхний мир. А туда твари не сунутся — не посмеют. Они и сюда-то зря залезли. Совсем страх потеряли. Ну ничего — отряд Белокрылых, который Эзраэль только что вызвал, быстро научит их вновь бояться.

Демоны ведутся на уловку, остаются позади сражаться с Озаэлем. И я уже улыбаюсь, представляя, как расскажу Лэдаэлю о сегодняшнем настоящем приключении и как у него отвиснет челюсть и он скажет: «Ну вот, а ведь на твоём месте должен был быть я!».

Я улыбаюсь, а вокруг стремительно темнеет. Тьма — вязкая, живая, непроницаемая — ползёт снизу. Размах её гигантских крыльев заслоняет полнеба.

Крыльев?

Вспотевшие ладони судорожно сжимают рычаг.

Ведь это и правда крылья. Крылья, что несут колоссальное, невообразимо огромное чудовище. Змея. Длинное гибкое тело скользит с ужасающей быстротой и грацией. Сизая грива играет на солнце тёмным серебром. Острая хищная морда ухмыляется, обнажая частокол клыков. А глаза являются сосредоточением мрака.

Это походит на сон. На дурной, сумасшедший сон. Ведь такого не бывает. Не бывает!

Что это?!

— Дракон... Дьявол...

Голос Эзраэля дрожит. Оборачиваюсь к хранителю и вижу страх, первобытный ужас. Замороженным взглядом он смотрит, как чудовище настигает нас и окружает, беря в кольцо своего тела.

Кто-то кричит, кто-то плачет. Тикваэль падает на колени и начинает молиться. А я стою и всё никак не могу поверить своим глазам. Этого не может быть. Не может. Просто — не может!

— Мальчики, — деревянным голосом произносит Эзраэль, — попытайтесь прорваться к границе. Я отвлеку его.

И от этих простых слов сердце сжимается такой болью, что становится невозможно дышать. Он идёт туда. Сражаться с Дьяволом. За нас. Чтобы мы успели. Смогли. Он жертвует...


— Тикваэль, вставай!

Кричу, толкаю друга, но тот не слышит, молится о спасении, а время уходит. Уходит зря.

Едва дотягиваюсь до второго рычага, стискиваю горячими пальцами. Меня разрывает пополам от напряжения. Я кричу, но бросаю ладью вверх — прочь из кольца тьмы.

А та смотрит на меня.

На меня? Почему?

Чудовищный удар сверху, и лебёдка разлетается на щепки. Чёрный огонь охватывает всё вокруг. Они горят. Хранители, Тикваэль — все. Горят. Сгорают.

Никого больше нет. Никого не осталось. Я один.

Один на один с Тьмой.

Руки ищут опоры, и пальцы смыкаются на рукояти клинка.

Пусть всё бесполезно, пусть всё напрасно. Пусть. Но я воин. И я всё ещё жив.

* * * * *

Сжимая лучик меча, мальчишка летит на меня. Собранный, решительный, отчаянный. Сильный. И очень красивый. Крылья сверкают ослепительной белизной, а в глазах — яростная синь неба. Он ждёт огня. Он летит к смерти. А получает удар в спину и мягкие объятия тьмы.

Спи, ангелок.

— Джилонг, — раздаётся голос сзади. — От долгого сидения в Среднем мире ты умом тронулся? Зачем в дракона обратился? В таком разе на кой мы отвлекали этих вояк? Да они от одного твоего вида в штаны бы наложили.

Заншиан, как всегда, прямолинеен.

— Зачем превратился? — отвечаю я, принимая привычную форму. — Чтобы напугать детишек и посмотреть, как они будут себя вести без взрослых.

И, смерив взглядом разлохмаченного демона, добавляю:

— А ты заканчивай старшим грубить.

— А то что? — склабится тот, и чёрные угли глаз вспыхивают задорным огнём. — В угол поставишь?

— Сладкого лишу, — ухмыляюсь я, убирая с лица бесчувственного ангела золотые локоны.

Заншиан сглатывает, впиваясь взглядом в этот светлый, прекрасный лик.

— А что у нас на сладенькое? — мурлычет Юанмэй и изящно оттесняет Заншиана в сторону.

У этого прохвоста всё изящно и безупречно. Даже после битвы он выглядит идеально. Ни царапин, ни разодранной одежды, ни пятен крови, как у Занши, а длиннющие волосы уложены волосок к волоску. Среди демонов первый любовник и совратитель. Вот и к ангелу уже пристраивается, по щеке гладит, под рубаху лезет.

— Лапы! — рявкаю я. — Пока не разрешу, и пальцем трогать не смей.

Юанмэй закусывает губу, зыркает на меня, но ничего не говорит — знает, что бесполезно.

— А не хлюповат? — спрашивает Ренши, разглядывая добычу, и в его стальных глазах нет похоти — только оценка и расчёт. — Выдержит?

— Посмотрим, — усмехаюсь я. — А сейчас уносим крылья. Скоро сюда нагрянут светлячки. Им не нужно знать, что я вернулся.

И, прижав ангела к груди, я первый срываюсь с места.

@темы: В процессе, Фэнтези, Драма, Миди, NC-17, POV, Слэш