Название: Перерождение
Автор: Yueda, бета: Loreanna_dark
Жанры: Слэш (яой), Драма, Фэнтези, Психология, POV, Мифические существа
Предупреждения: Насилие, изнасилование, групповой секс
Данные: Ориджинал, NC-17, миди, в процессе
Саммари: Его крылья — два шрама на спине. Сила — лишь память. А имя — стёрто. Но он всё ещё жив. И он продолжает идти. Но куда?
Эта история об ангеле, который, как и его собратья, ослеп от Света, погряз в покое и сытости. Но Тьма вырывает его из привычного мира, лишает всего. И теперь он, бескрылый, бессильный, но жаждущий жизни, идёт на ощупь, постепенно открывая глаза, заново учится смотреть, видеть, задавать вопросы, думать и принимать решения.
Размещение: С указанием моего авторства и ссылкой
— О, вы уже проснулись? Я принесу вам завтрак.
— Я не голоден. Лучше отведите меня к лейтенанту Орэлю.
Если честно, я и не спал. Не до того было.
читать дальшеВчера, вырвавшись из плена, я прямиком отправился в Верхний мир, на базу, которая полгода служила мне домом. Мной двигало желание рассказать о том, что случилось, о том, что узнал. Это долг солдата, долг ангела, да и некуда мне было больше идти. Помня расписание и маршрут патрулей, легко пролетел через границу незамеченным. К тому же корабль, который я увёл, оказался быстрым и юрким, как змея, — идеальная машина для разведки. Бросив его в горах, до базы добрался уже пешком. Почему таился? Почему при проходе через границу не сообщил патрульным о себе? Наверное, просто не хотел привлекать лишнее внимание, поднимать шумиху. Мне нужен был лейтенант Орэль или старшина Кораэль, объясняться же с каждым вторым я не собирался. Но повезло: часовые сразу позвали сержанта, а тот, только услышав про плен, отправил меня в лечебницу, а сам пошёл докладывать старшине. Здесь, в лечебнице, мне выделили отдельную палату, накормили, попытались осмотреть, но я не дался. Боялся, что заметят шрамы на спине и всё поймут. Впрочем, лекарь и не настаивал на осмотре, посоветовал отдохнуть и ушёл. Вначале я ещё ждал допроса, но потом понял, что он откладывается на утро и нужно бы действительно отдохнуть и поспать. Только заснуть у меня так и не получилось. Всю ночь пролежал, пялясь в потолок, и, подскочив с первыми лучами солнца, отправился на поиски хоть кого-нибудь. И в дверях палаты столкнулся с младшим лекарем.
Обычно такие ребята не робкого десятка, но этот почему-то прячет глаза.
— Отведите меня к лейтенанту, — повторяю просьбу.
— Я пока не получал распоряжений, но схожу узнаю. Оставайтесь в палате и никуда не уходите, рядовой Меирэль, — говорит младший лекарь и закрывает дверь.
Меирэль... Как же непривычно слышать своё имя. Оно кажется незнакомым, чужим. Как и всё, что меня здесь окружает.
Подхожу к окну и вглядываюсь в пейзаж. С пятого этажа лечебницы видны низкорослые гаражи и подсобные помещения, за которыми высится нарядное здание командного центра и общежитие. Отсюда, конечно, не разглядеть, но вот с крыши общежития хорошо просматривается, как гора, на которой расположена база, плавно спускается в разноцветный туман — небокрай, первую линию границы. Этот туман, поднимаясь стеной над горами, в вышине теряет цвет, бледнеет, так что откуда-нибудь из центральной части Тверди кажется просто низкими облаками.
Помню, поначалу вид радужной туманной стены завораживал и внушал трепет, потом постепенно привык. А сейчас? Сейчас не знаю, не понимаю, что чувствую, глядя на всё это: на здания, дороги, горы, небокрай. Всё вроде бы знакомое и привычное, но в то же время какое-то далёкое. Будто бы я открыл любимую с детства книгу, читаю, пытаюсь вспомнить прошлые эмоции, воскресить их, вернуть, но не получается. Я перерос её, вырос, стал больше, старше, умнее, вчерашние шутки и мысли уже не смешат и не поражают меня. Мне тесно на потрёпанных страницах этой книги. Мне тесно в этой просторной комнате, в этом умиротворённом, спокойном мире. Мне просто тесно!
Понимание обжигает с такой силой, что вцепляюсь пальцами в подоконник и несколько секунд стою так, даже не дышу.
Нет. Нет! Всё это пройдёт. Я просто измотан, а голова забита демонским враньём. Отдохну, подлечусь, и дурное ощущение исчезнет.
Я просто. Давно. Не был. Дома.
Дом... Вот он! Мой родной мир. Здесь я родился, вырос. Здесь всё моё. Здесь меня поймут, помогут. Спасут. Нужно немного прийти в себя.
Всматриваюсь, буквально вгрызаюсь взглядом в зелёные кусты под окном, в белые дорожки, в обтекаемые формы гигантских ангаров. На одном из них, том самом, в котором стоят личные судна управления, замечаю одинокую фигуру.
Хилаэль! Мой приятель ещё с Академии. Вместе поступали, вместе учились, вместе пришли сюда по распределению. Повысили, значит? Теперь он не лебёдки с хранителями водит, а соколицы начальства? Быстро, однако. А ведь я тогда замещал его. Он должен был стоять за правилами лебёдки, когда напал Джилонг. Он должен был видеть смерть хранителей. Он должен был попасться в плен, лишиться крыльев, девственности, имени, всего. Не я — он!
Он должен быть сейчас на моём месте. А я — на его. Стоять на крыше и думать лишь о том, как подготовить судно к полёту.
Проклятье!
Что за чувство сжимает грудь тисками, давит так, что хочется разодрать её? Что это? Злость? Обида? Ненависть?
Но Хилаэль не виноват. Он просто поменялся со мной. Он не знал. Никто не знал. Так получилось.
Получилось... Но мне от этого не легче.
Сжимаю кулаки, отвожу от Хилаэля взгляд и замечаю трёх ангелов, идущих к лечебному корпусу. Лёгкий ветер колышет их белоснежные одеяния без каких-либо отличительных знаков. Только одни ангелы ходят так, только проводники к острову Смерти — скорбящие. Но что им здесь нужно? Кто-то из старожилов базы решил уйти в Свет? Но разве не принято прощаться с домом и семьёй? Так почему же скорбящие прилетели на базу? И почему они идут сюда, в лечебницу? Неужели?..
Догадка вспышкой пронзает сознание.
За мной. Они пришли за мной!
Нет. Стоп. О чём я? Это же какой-то бред. Зачем я им? Они идут к кому-то другому, а меня сейчас отведут к лейтенанту, я ему всё расскажу. Ну, может, не совсем всё, но почти. Я же очень много узнал. О демонах, о Джилонге, о расположении дворца и острова. Командующие не отмахнутся от информации, они не отмахнутся от меня. Пусть у меня нет крыльев, но я всё ещё жив. Они поймут, помогут, спасут...
Только почему я не могу сейчас вспомнить ни одного случая о спасённых военнопленных? Почему в голове крутятся слова Джилонга о его побеге? И почему так прислушиваюсь к шагам в коридоре? Ведь они идут не ко мне. Не ко мне! Мне нечего бояться.
Шаги становятся громче, отчётливей, они приближаются, и я с силой сжимаю зубы, чтобы не закричать.
Короткий стук, дверь распахивается. И входят они.
Белые одежды, белые волосы, белые лица. В глазах рябит, что-то творится со зрением, потому что смотрю, вглядываюсь, пытаюсь запомнить, но не вижу лиц. Их просто нет. Лишь белизна сияния. И голос, тихий, мелодичный голос разливается по комнате, завораживает. Не слышу отдельных слов, не понимаю их, но каким-то образом улавливаю смысл. Он пронизывает меня, как лучи солнца пронизывают воздух.
Господь любит меня. Господь ждёт. Мне нужно идти на встречу с Господом. К Свету. Господь примет, Господь спасёт своего ангела, невинного агнца. Заблудшую овечку... Овцу.
Барана, идущего на убой.
Эта мысль, как тупой удар под дых, вышибает из меня воздух, и сияющее марево меркнет. Троица ангелов больше не светится, их лица — самые обычные лица, и в голосе никакой завораживающей магии.
Какого чёрта здесь творится?
— Почему вы остановились, Меирэль? Следуйте за нами.
— Нет. Подождите, — говорю я и отступаю на шаг. Оказывается, я уже пересёк половину комнаты. — Объясните, что происходит.
— Какие нужны объяснения, когда Господь призывает ангела? — светло улыбается один из скорбящих. — Ваше сердце, должно быть, поёт от радости.
Нет, не поёт моё сердце ни от какой радости. Оно бешено колотится о рёбра в страхе, в ужасе от внезапного понимания: никто не собирается меня слушать, никто не собирается меня понимать, спасать. Никто. Они хотят меня убить. Просто убрать. Но почему?
— Почему? — произношу вслух, и слова идут с трудом, застревают в глотке. — Почему Господь решил призвать меня?
— Вы были в плену, вы слишком много страдали, слишком многое вам пришлось пережить. Ваша стойкость заслуживает восхищения. Но такая ноша невыносима для ангела. Сержант, что встретил вас по прибытии, поступил так, как предписано ему: сообщил о вашем подвиге высшему руководству базы, а те обратились к Богу, и Он раскрыл свои объятия вам. Теперь вас ожидает покой и блаженство, отдых душевный. Идёмте, Меирэль, мы проводим вас.
Вот оно — покой и блаженство! Всё ради этого. Чтобы не разрушить спокойствие смятением, не разбить привычную картину гармонии, не всколыхнуть волну непонимания и вопросов. Чтобы всё осталось как прежде, они просто отошлют меня на остров умирать, и никаких проблем.
Проклятье!
Я не хочу умирать. Не для того я бежал из плена. Не для того!
Я хотел помощи, поддержки, совета. Хотел быть полезным этому миру, но он больше не принимает меня. Он убивает меня.
Стискиваю кулаки и смотрю на спасительную дверь.
Даже если завалю этих троих, даже если прорвусь к двери, в коридоре меня остановят. Я — одинокая фигурка из чёрного опала, окружённая воинством белых фишек. И нет на этой расчерченной линиями доске ни одной свободной точки.
Нет?
Оборачиваюсь.
Окно. Широкое, распахнутое настежь. Они не отрезали этот путь. Почему? Ведь они не знают, что у меня больше нет крыльев и высота теперь — мой враг. Не знают. И тем не менее...
Вновь смотрю на скорбящих. Они спокойны и уверены. Они знают, что нужно делать. Они, как и все здесь, живут по законам, имеют права и обязанности, предписания и запреты. Запреты...
Табу!
У них табу на раскрытие крыльев. Им и в голову не может прийти, что ангел осмелится нарушить его. Для них это — незыблемые правила, ограничения, оковы. Для меня — шанс вырвать из пасти неизбежности свою жизнь.
Это — моё дамэ.
Одним мощным скачком пересекаю комнату и запрыгиваю на подоконник. Прямо напротив на расстоянии шести локтей* от лечебного корпуса двухэтажное здание склада. И на его крышу мне нужно попасть.
Смогу? Допрыгну? Не знаю!
Выметаю весь хлам сомнений из головы, вдыхаю полной грудью воздух, и, пока до скорбящих ещё не дошло, пока они только раскрывают в изумлении глаза, я выстреливаю собой вперёд.
Моя цель — крыша. Вижу лишь её. Весь мир поблек, отодвинулся, исчез, осталась только она — точка приземления.
Точка свободы.
Камень крыши толкается в ноги, закручиваю тело, перекатываюсь и встаю, едва удержав равновесие.
Я сделал это. Я смог!
Мир распахивается передо мной, резко и неожиданно. И на доли секунды замираю от восторга. Кожей, нервами, оголённой душой ощущаю всю глубину и пронзительность красок, всё богатство и чистоту звуков, запахов. Я будто бы впервые смотрю этими глазами. Будто бы впервые дышу этим воздухом. Я как будто очнулся от долгого-долгого сна, как будто родился только что. И нужно сделать первый шаг.
Я делаю его. Иду. Бегу. Перепрыгиваю с крыши на крышу.
Лечу.
Да, я лечу. В отличие от крылатых, от тех, что остались за спиной, от тех, что муравьями ползут сейчас по земле в попытке догнать меня, я — бескрылый уродец — лечу! И чудится, мерещится, что рядом летит он. Сильный, горячий, свободный и такой же бескрылый, как и я. Он несётся со мной шаг в шаг, плечом к плечу, не давая сбиться, испугаться, остановиться.
Впереди очередной разрыв, только не в шесть-восемь локтей, а во все семнадцать**. Семнадцать! Знаю это точно. Сердце сжимается в ужасе, но кровь уже кипит адреналином, нервы звенят натянутыми струнами и ноги двигаются сами.
Меня не остановить.
Прыгаю.
Сливаюсь с воздухом, с ветром, скольжу сквозь едва ощутимые потоки и чувствую, как чешется спина, зудят, горят огнём шрамы. Кажется, ещё чуть-чуть — и распахнутся, раскроются крылья и я полечу. Действительно полечу!
Но крыша стремительно приближается, сжимаюсь, группируя тело, и падаю. Снова перекатываюсь, встаю на ноги, выпрямляюсь. Голова гудит, она ещё не отошла от эйфории.
Невероятно. Я смог. Я перепрыгнул. Я...
Но нельзя останавливаться. Нужно бежать дальше. Нужно вырваться отсюда. Ещё две крыши — и база закончится!
В поле зрения попадается одинокий ангел, преграждающий путь. И этот ангел — Хилаэль. Стоит, в руках меч держит и изумлённо смотрит на меня. Едва узнаёт.
Замедляю шаг, но продолжаю двигаться навстречу.
— Привет, Хилаэль! — кричу ему. — Что не здороваешься? Не признал?
— Меирэль? — произносит он нерешительно, а лицо бледное-бледное и взгляд затравленный. Будто бы это не я, а он бежавший мятежник.
— Не ожидал в живых увидеть? Думал, я погиб тогда? А я, как видишь, жив-здоров и полон сил. Слышал? Тут какой-то придурок от скорбящих драпанул. Во дурак, а! Ему объятья Бога обещали, а он в бега.
Зачем иду к нему? Зачем говорю? Зачем провоцирую? Бежать. Нужно бежать отсюда. Но эта блажь просто прёт из меня. Хочу видеть его растерянность, его смятение, его испуг. Хочу пошатнуть его мир. Хоть чуть-чуть. Самую малость. Мне хватит.
— Ну же, Хилаэль, — останавливаюсь в нескольких шагах, смотрю прямо в глаза. — Видишь, я совсем безоружен. Задержи меня. Это твой шанс отличиться. Может, сержанта сразу дадут.
Подначиваю его, а сам упиваюсь ситуацией. И, кажется, начинаю понимать Джилонга.
— Так чего же ты медлишь, Хилаэль? Ты разве не знаешь, что делать? Или... — прищуриваюсь, — ты не знаешь, что выбрать? Долг солдата или дружбу? Задержать или отпустить?
Нет, я ни секунды не сомневаюсь в его выборе, просто мне нравится смотреть на искорки замешательства, что дрожат сейчас в глазах приятеля.
— Ты... ты сошёл с ума, Меирэль. Тебя нужно спасать! — выкрикивает Хилаэль и, сжав меч, бросается на меня.
Но он движется так медленно и неуклюже, что я почти не прилагаю никаких усилий. С удивительной лёгкостью ударом ноги вышибаю у него меч, а потом заламываю за спину руку, заставляя Хилаэля болезненно выгибать позвоночник и танцевать на цыпочках.
И этот слабак — солдат? Да ещё и не самый худший? Неужели и я таким был? Неужели и меня можно было вот так же скрутить? И ведь он не один такой. Их тысячи. Целая армия картонных солдатиков. Любой демон плевком переломит. Даже я могу сейчас с лёгкостью свернуть шею Хилаэлю.
— У тебя должок, приятель, помнишь? — шепчу ему в ухо и давлю на горло. — В тот день я подменял тебя. Это ты должен был встретиться с Дьяволом, не я. Сегодня встречу назначили уже мне. Так подмени меня. Встреться с Богом на небесах!
Отталкиваю Хилаэля, он теряет равновесие, падает, катится по наклонной крыше, а я сжимаю кулаки и, повернувшись спиной, набираю разбег. Если ещё минуту назад не знал, что буду делать после того, как найду спрятанный в горах корабль, то теперь всё предельно ясно. Я отправляюсь на остров Смерти. Нет, я не сошёл с ума. Просто это единственное место в Верхнем мире, где они не будут меня искать.
Остров Смерти — загадочное, окружённое вечным туманом место, про которое много говорят, но мало знают. Даже скорбящие, что провожают уходящего ангела в последний путь, доводят его лишь до границы тумана, а дальше они пересаживают его в маленькую лодочку, и она доносит ангела к неведомой земле в полном одиночестве. Никто из живых не знает, что и как там происходит, ведь никто не возвращался оттуда. Живые не знают, но тем не менее говорят о пустынной долине, пересекая которую постепенно растворяешься и уходишь в Свет. Ещё рассказывают о Камне-на-Утёсе, к которому прямо из Божьей Обители спускается луч, что поднимает чистые души в сердце святилища.
Живые не знают, но рассказывают о спокойствии и умиротворении смерти, представляя её просто ещё одним шагом к Свету. Но если бы они знали, какая она, эта смерть, то сами наложили бы на себя руки ещё на материке.
Я стою сейчас посреди каменной долины, раскинувшейся на сотни тысяч локтей меж двух вулканов. Чёрный камень бугрится застывшими подтёками, а прямо под ногами лежит ангел.
Вернее, то, что от него осталось.
Скелет, обтянутый пергаментом кожи, таким тонким, что видна каждая косточка, каждая впадинка истощённого при жизни тела. Страшное зрелище, отвратительное настолько, что чувствую, как желудок сводит спазмом. Но я продолжаю смотреть, заставляю себя, впечатываю в сознание этот образ, чтобы не забыть. Чтобы помнить. Вот она какая — смерть! Вот она настоящая!
Этот ангел умер не от того, что шёл по долине, не от того, что растворился в Свете, и не спускался к нему никакой Божий луч. Этот ангел умер от голода. От голода! Жуткая смерть. Смерть, растянутая на дни, недели, а может, и месяцы. Сколько ангел может прожить без еды, зависит от его внутренней силы, но в любом случае не меньше семи дней. И всё это время он мучился так, что и представить страшно.
Страшно... Такого не пожелаешь и врагу. А Он — Он, Бог, Отец! — заставляет проходить через это своих детей. Всех до единого!
Ад. Сконцентрированный в одной точке мира ад. Я кожей, нервами, всем своим нутром ощущаю боль и отчаяние, что буквально пропитали каждый камень, наполнили собой воздух. Эта земля кричит тысячью голосами тех, что умирали здесь под обвалами, сгорали под лавинами, задыхались от газов и день за днём умирали от голода.
Зажимаю рот ладонью, чтобы не закричать самому. Чтобы не присоединиться к сонму мёртвых, взывающих к небу, вопрошающих: за что? За что, Отец?! За то, что любили, за то, что чтили Тебя? Или это плата за Твою любовь? За годы спокойной жизни? Или, быть может, что-то другое? Тогда что?
Что?!
Слёзы катятся из глаз, а сердце разрывается, сердце кричит, воет. И в памяти сами всплывают тихие слова:
«Зачем Бог создал в Верхнем мире остров Смерти, если ангелы и так могут умирать, лишь поднявшись к небесному куполу? Почему нельзя подниматься к небосводу? Почему вообще, имея крылья, нельзя распускать их и летать? Что в этом плохого?».
Почему, Бог? Что Ты прячешь там у себя в вышине? Что скрываешь от нас? Сковывая запретами, связывая лживыми обещаниями, от чего ограждаешь нас?
Чего Ты боишься?!
Взгляд застилает пеленой, ноги цепляются за неровности камня, но я бегу. Бегу к кораблю, заскакиваю в него, захлопываю дверь, вцепляюсь в поручни. Кровь кипит, руки гудят от напряжения. Бескрылый, бессильный, я тем не менее оживляю корабль, отрываю его от земли, от этого проклятого всеми острова, вырываюсь из ада. Лечу вверх.
Я найду ответы на свои вопросы. Дойду до них. Доползу. Если понадобится, вырву их с боем.
Поднимаюсь всё выше. С каждой секундой, с каждым мгновением. Ещё никогда ни один ангел не залетал так высоко, но до небес, до Света, ещё далеко. Бросаю взгляд вниз и стискиваю зубы.
Отсюда, с этой вышины, уже видны общие очертания мира. И это очертание имеет форму изогнутой капли. Такой, как на гравюрах во дворце Джилонга.
Он знает. Все демоны знают. И только ангелы не догадываются ни о чём. Живут, ослеплённые светом, ничего не видя. Пасутся на лужайке божьими овечками. Стадом баранов!
Сжимаю поручни, разгоняя корабль до предела. И силы мне придаёт злость. Это она, холодная, яростная, пульсирует сейчас в сердце, бежит по жилам, по венам, превращается в электрический заряд, в энергию, впитывается правилами, движет корабль вперёд. Движет вперёд меня. И чешутся, чешутся шрамы на спине. Нестерпимо. Остро. Больно.
А Свет всё ближе и ближе. Только вот странность. Я думал, он станет сильнее, ярче, будет резать глаза, но Свет, наоборот, тускнеет, размазывается разбавленным молоком, блекнет перламутром. Не сразу понимаю, что белая дымка вокруг и есть Свет. Я уже несколько минут лечу сквозь неё. И ничего не происходит. Совершенно ничего!
Потому что защищён кораблём, или?..
Открываю дверь, она с шипением разъезжается над головой, обнажая меня перед неизвестностью, и спрессованный воздух выбивает из меня дух, вжимает в кресло. Резко сбрасываю скорость, глотаю ртом воздух, жду, когда что-нибудь произойдёт. Но проходит секунда, другая, третья, а ничего не меняется. Ни гласа Господнего, ни карающих молний, ничего. Только белый туман начинает окрашиваться цветом. Медленно, постепенно посверкивающие радугой нити вплетаются в белёсое полотно, скручиваются меж собой, рождая живые переливающиеся узоры, похожие на...
Граница. Это же граница!
Нас всегда предостерегали о её опасности при прямом контакте. Пугали потерей рассудка, сломом личности и прочими ужасами. Поэтому мы всегда пересекали её под божественной защитой кораблей. Но сейчас, здесь... Я открыт перед чужой, неведомой стихией, полностью распахнут, беззащитен. И она тянет ко мне свои разноцветные щупальца, нити, души.
Да, это они — души умерших. Они касаются меня, проникают внутрь, стекаются в меня. Странное чувство. Страшное. Жуткое. Теряю контроль, теряю границы себя, растворяюсь в беспрерывном потоке. А сотни, тысячи бестелесных рук трогают потаённые струны души, играют на ней, прокручивают жизнь от самого рождения и до конца. Выворачивают меня наизнанку, все мои воспоминания.
Вот я, мелкий лопоухий карапуз, заигравшись, бегу по дорожке, обгоняю отца, а после он делает мне выговор за несдержанность. Вот я, уже постарше, подговариваю соседских мальчишек сбегать ночью на озеро. А вот меня запирают в комнате — кто-то проболтался старшим, и меня, как зачинщика, наказали. Вот я уже в младшей Академии, лежу под липами, прогуливаю урок, а вот я же на следующий день в поте лица драю класс. Картинки воспоминаний вспыхивают всё быстрее, ярче. Экзамены, старшая Академия, дружба с Хилаэлем, занятия, выпускной, первый день на базе, первый настоящий рейд, первый бой, горящая лебёдка, Джилонг, секс, тренировки, вэйци, последний разговор, вопросы без ответов. Вопросы, разрывающие голову. Вопросы, которые сейчас, подобно раскалённым клеймам, выжигают следы на ткани сознания. Они горят, пылают нестерпимым огнём, заслоняют собой всё!
Темнота приходит внезапно. Обрушивается, оглушает. И спустя несколько ударов сердца рассеивается бледнеющим туманом...
Облака. Лёгкие и прозрачные. А под ними Земля. Чистая, прекрасная, дикая. Первозданная. Он летит к ней, а рядом, разрывая воздух чёрными и белыми крылами, летят братья и сёстры — четырёхкрылые. Двуединые.
Свет и тьма, жизнь и смерть, созидание и разрушение, слово и молчание — всё слито в них, сплавлено, неразделимо. И не понять, не угадать, не рассмотреть, где заканчивается одно и начинается другое. Такими они пришли в этот мир. Такими творят его. Творят вместе. Растапливают горный лёд, пуская живительную воду к ждущим глотка лугам, и бросают тайфуны, разрушая берега. Посылают ветра разносить семена растений и обрушивают ураганы, выдирая деревья с корнем. Бережно укутывают землю снегом для будущего урожая и насмерть замораживают нерасторопных животных.
Таков и он — двуединый юный творец.
Он летит к Земле, а навстречу поднимается сияние. Приближаясь, оно превращается в прекрасного двуединого: светлоликого, ясноглазого, чьи волосы кажутся сотканными из света. И за спиной у него нестерпимо сверкают белые крылья.
Два крыла.
Двуединые окружают это странное, но прекрасное создание, перешёптываются.
— Что с тобой, брат? И где ты был так долго? — спрашивает одна из старших сестёр, чьи глаза напоминают звёздное ночное небо.
— Братья и сёстры мои, я вернулся к вам, — медленно говорит сияющий, и голос его разливается подобно свету. — Я долго блуждал по миру, много думал и понял, что он не идеален. И виной тому наша двуединость. Как можно создать совершенство, нося в себе тьму и разрушение? Как можно что-то построить, когда вторая рука ломает? Это несчастный мир, он полон боли. Я же хочу создать идеальный, светлый, чистый мир. Поэтому я отринул от себя тьму!
— Отринул?
— Да, сестра. Я выжег её своим светом, искоренил полностью, без остатка. Теперь моя сила — абсолютный Свет! И я смогу построить идеальный мир, не знающий страданий и разрушений.
— Но это невозможно, брат, — говорит сестра. — Не бывает бесконечного дня, на смену ему всегда приходит ночь. А за периодом цветения и урожая следуют холода. Нельзя нарушать порядок на Земле.
— Я и не говорил про неё, сестра, — с улыбкой отвечает двукрылый. — Этот мир уже создан, и создан не нами. Мы лишь пытаемся управлять диким потоком стихии, направляя его, — это всё, что мы можем сделать здесь. Я же построю новый мир.
— И где ты собрался его строить, брат? Неужели?..
— Ты догадалась, сестра? Всё верно. У Земли есть две Тени, что она отбрасывает за границы мира. В одну из них я и собираюсь отправиться.
— Но Тени пустыннее космоса. Там нет никакой жизни.
— Я сам вдохну в неё жизнь. Я чувствую в себе бесконечную силу. Эта сила проснётся в каждом, кто пойдёт за мной, в каждом, кто отречётся от тьмы, кто отринет её от себя! Братья и сёстры, Свет ждёт вас! Идите за мной!
Его голос, сильный и мощный, заполняет собою всё пространство. Его свет так ярок и так притягателен, что хочется протянуть руки, хочется коснуться этого совершенства, хочется просто утонуть в этой абсолютной чистоте, в тёплом сиянии. Хочется быть с ним, идти за ним.
И он, юный двуединый, идёт...
Снова облака, и он — уже двукрылый ангел, давно вышедший из юности, — стоит на одном из них, а рядом — первый Ангел, Бог. Он чем-то озабочен.
— Скажи мне, что я делаю не так? — говорит Бог.
Ангел не спешит отвечать, понимает: Бог не спрашивает. Просто ему так удобнее думать.
— Почему этот мир не растёт, не раскручивается, почему не становится бесконечным, как тот, другой? Почему жизнь заканчивается куполом небосвода? А дальше... дальше просто ничего! Ведь я могу, я чувствую, что способен на большее.
— Быть может, — произносит ангел, — миру нужно время?
Бог смотрит на него. Смотрит внимательно, думая о чём-то своём.
— Возможно, — шепчет он. — Возможно, ты прав. И для начала нужно разобраться с этим.
Взгляд скользит под ноги, где далеко внизу под облаками темнеет мёртвым камнем остров. Остров Смерти.
— Он образовался сам собой и не желает изменяться. Что бы я ни делал, что бы ни предпринимал, этот остров остаётся неизменным! Что же пошло не так?..
Его слова прерывает хлопанье крыльев. Секунда, другая — и рядом с облаком останавливается двуединая — та самая, с ночью в глазах. Только теперь лицо её искажено гневом.
— Здравствуй, сестра. Ты пришла ко мне отринуть тьму? — с приветливой улыбкой спрашивает Бог.
— Я пришла, чтобы открыть тебе глаза. Ты совсем ослеп от своего света, брат! — выкрикивает она. — Ты давно был на Земле? Видел, что там творится? Бури, ураганы, пожары, землетрясения, извержения вулканов невероятной мощности! Земля разрушается!
— Так было всегда.
— Нет, брат, не всегда, — шепчет двуединая, и её шёпот таит угрозу. — Это началось после того, как ты отправился сюда создавать свой «идеальный мир». Я вижу, у тебя неплохо получилось. Одна беда — ты сломал Гармонию. Земля и её Тени, как оказалось, энергетически тесно связаны между собой. Когда мы творили в пределах одной планеты, то держали в равновесии баланс сил, но теперь!.. — она сжала кулаки. — Энергия беспрерывна, она не делит пространство на миры, и если в одном месте ею творят благополучие и процветание, то в другое место она ударяет откатом разрушения. Создавая здесь идеал, ты убиваешь наш мир!
— Так, может, это и к лучшему, что он исчезнет? — безмятежно говорит Бог. — Ведь он не идеален, не совершенен, в отличие от моего мира. Взгляни, сестра. Разве он не прекрасен? Зелёные долины, голубые реки, ласковые леса и спокойные горы — здесь найдётся место каждому.
— Ты... — медленно произносит двуединая, глядя на Бога так, будто впервые видит. — Ты сошёл с ума. Как ты можешь так думать?
— О нет, сестра, мой разум чист и ясен, как никогда. И я правда не буду сожалеть, если изначальный мир погибнет, как не сожалеет птенец о разбитой скорлупе.
— Наш мир не скорлупа, а ты не птенец. Ты паразит, мелкая зараза, что присосалась к телу мира и вычерпывает из него силы. И ты не оставляешь мне выбора.
— Ты хочешь убить меня, сестра? — мягко говорит Бог, но лицо черствеет, напрягается.
— Нет, брат, — взгляд двуединой холоден и сосредоточен. — Боюсь, это не имеет смысла, ведь на твоё место могут прийти другие. У тебя их сотни, этих «идеальных». Я не буду тратить время на тебя, я собираюсь спасать свой мир, свою Землю. Не зря же у неё две Тени.
— Так что же ты сделаешь? — в голосе Бога звучат тихие нотки тревоги.
— Жди нас — мы скоро придём. Мы станем новой силой. И имя этой силе будет — Тьма.
— Что?!
Небосвод наполняется грозным голосом Бога, а сам он вспыхивает ослепительнее солнца и, кажется, становится выше, мощнее, страшнее.
— Ты хочешь встать у меня на пути, сестра?
— Нет, — произносит двуединая, отлетая на безопасное расстояние. — Я просто хочу сохранить свой мир и равновесие, Бог...
Он стоит на небольшой прогалине, рядом — братья, светлокрылые ангелы. Они смыкаются плотным кольцом, окружают двуединую: немолодую, изнурённую женщину, что упрямо держит над собой защитный купол. Наверное, она смогла бы уйти от них, затеряться в лесу, если бы не стайка детей, которые сейчас жмутся к ней.
— Сестра, мы не желаем вам зла, — говорит ангел. — Мы лишь хотим помочь вам узреть Свет! Тебе и этим детям.
— Помочь, говоришь? — цедит сквозь зубы двуединая. — Все вы, половинчатые, за детьми охотитесь. Что вы, что чернокрылые. Думаешь, не знаю, что вы с ними делаете? Думаешь, не знаю, как вы заставляете их «принять» ваш дурацкий Свет? Как вы крылья им насильно обрубаете? А потом мозги прочищаете тем, кто выжил. А не выжил — так Бог простит. Он всё вам прощает, мразям половинчатым. Ведь сам такой же.
— Сестра, твоё сердце наполнено злобой, а разум замутнён неведением. Но позволь нам указать тебе и этим детям истинный путь. Позволь помочь вам сделать правильный выбор.
— Правильный выбор? — тихо произносит двуединая, и в её взгляде что-то неуловимо меняется, затравленная злоба исчезает, на смену ей приходит отчаянная решимость. — Выбор...
Она опускает глаза на детей, смотрит, улыбается.
— Всего один день нормальной жизни — это, если подумать, ещё целый один день нормальной жизни. Вы поняли меня, мои крошки? Когда я скажу: «Летите», улетайте так быстро, как только можете. Улетайте и не оглядывайтесь. А потом спрячьтесь где-нибудь.
Нестройный ропот десятка детских голосов прерывается её тёплым голосом:
— Пожалуйста, сделайте так. Старшие, возьмите за руки малышей, помогите им в пути. Всё поняли?
Младшие плачут, старшие — прячут слёзы, кивают. И играющий огоньками прозрачный купол, что защищал двуединых, прорывается вверху, ползёт трещинами от верха до самого низа, раскрывается бутоном, выворачивает гигантские лепестки и накрывает ими ангелов. Превращается из защиты в ловушку.
— Летите!
Крик женщины рвётся в небо, а вслед за ним — дети. Чёрно-белые крылья уносят их всё дальше и дальше, а ангелы не могут пробиться сквозь заслон — двуединая держит их всех. Всех до единого в одиночку. Но силы её уже на исходе.
— Зачем, сестра? — говорит ангел, чувствуя, как слабеет барьер, но понимая, что детей уже не догнать, не найти. — Ведь ты знаешь, что завтра мы отыщем их. Обязательно отыщем.
— Да, я знаю, — хрипит двуединая. — Но сегодняшний день они проживут без вас.
— Глупое упрямство, — качает он головой. — Но, по крайней мере, тебя мы сегодня отведём к Свету.
— Нет, и меня вы тоже не получите.
— Ты слабеешь, сестра. Тебе не уйти от нас.
— Знаю. Не уйти.
Голос её звучит ровно, спокойно, а взгляд становится отрешённым. Так смотрят те, кто уже всё решил.
— Никому из двуединых не уйти от этого. Нас с каждым днём всё меньше, а вас — всё больше. Нас уже почти не осталось. Жалкие кучки, разбросанные по миру. Рано или поздно вы, половинчатые, отловите всех нас и обратите в «ангелов» или «демонов», лишая даже возможности выбора. Но пока он у меня есть, этот выбор, между силой света...
Правая рука двуединой озаряется сиянием.
— ...и силой тьмы...
Левая рука чернеет, окутывается тьмой.
— ...я выбираю бессилие!
Руки двуединой врезаются, жгут друг друга. Выжигают. Ангелы не успевают опомниться, как сияюще-чёрное пламя охватывает всю двуединую.
— Сестра, остановись! — кричит ангел, пытаясь прорваться сквозь барьер, но тот всё ещё держит в своей западне. — Ты умрёшь!
— Да, я умру. Умираю... — хриплый шёпот заполняет воздух, делая его плотнее, ощутимее настолько, что становится трудно дышать. — Но только так я могу подарить им ещё один выбор. Только так я могу отстоять эту Землю, потому что она наша. Наша она! И ни один двукрылый не сможет жить на этой Земле. В этом мире. В этой Вселенной. Ни один двукрылый не сможет творить на этой Земле. Лишь отринув свою однобокую силу, он сможет вернуться. Только так мир примет его — бессильного, но двуединого. Такова моя последняя воля!
Слова ещё дрожат в воздухе, разносятся ветром, а огонь уже угас, оставив после себя выжженное пятно. И больше ничего...
Он — светлый ангел, первый помощник Бога, давний и самый надёжный соратник, — скрючившись, сидит на скамье в саду Небесного замка. Цветы благоухают красками и ароматами, деревья дарят тень и прохладу, но он не замечает ничего. Он погружён в себя. Сегодня он впервые почувствовал, что стар. Очень стар.
Бесшумно ступая по белому камню, к скамье подходит Бог. Как всегда, прекрасный. Как всегда, сияющий. Садится рядом и замирает. Раньше они подолгу могли сидеть так, слушая тишину, но не сегодня.
— Мне кажется, я слишком задержался здесь. Мир живёт, меняется. Мне не угнаться за ним. Отпусти меня, брат.
— О чём ты? — спрашивает Бог. — Что меняется? Разве изменились реки, что мы с тобой разливали в долинах? Или, может, изменились леса или горы?
— Сегодня я спускался в Город и не нашёл ни одного знакомого лица. Я заглянул в Книгу Ушедших: все, кого когда-то знал, мертвы. Не осталось ни одного ангела из первых, из тех, что когда-то имели по четыре крыла. Отпусти меня, брат.
— Да, они мертвы. Война унесла многих и унесёт ещё. Но ты жив, значит, твоё время ещё не пришло.
— Оно уже давно прошло, моё время. А нынешнего я не знаю. Я незнаком с тем миром, в котором говорят, что ты сотворил Трёхмирье, и уже не помнят двуединых. Я слишком стар для этого. Отпусти меня, брат.
— О, эти разговоры! — усмехается Бог. — Пылкие ангелы. Они так выражают свою любовь ко мне. Разве ты не понимаешь, что все эти слова, преувеличения, лишь аллегория, воплощение чувств?
— Возможно, но... — его взгляд устремлён в никуда, вглубь себя. — Я очень стар и слаб. И боюсь, что скоро сумасшедший старик спустится в Город и начнёт рассказывать всем желающим послушать, с чего начинался этот мир, как оно было в его время. Я чувствую, что до этого осталось недолго. Поэтому останови меня сейчас.
Он поднимает на Бога глаза и смотрит прямо, без вызова, но честно.
— Отпусти меня, Бог.
Красивое и безмятежное лицо первого Ангела искажается гримасой чувств, в которой смешано всё: досада, любовь, обида, боль — всего и не разглядишь за доли секунды. Но старый ангел понимает: именно это и есть настоящее. Только это уже неважно. Свет заполняет пространство. Убийственно яркий свет...
Меня убили! Убили!
Нет. Не меня. Это убили того древнего ангела. А я всё ещё жив. Жив.
Но лучше бы умер.
Лучше бы меня разорвало на части. Лучше бы лава сожгла меня там, внизу. Всё лучше, чем это! Беспощадное, неумолимое знание. Правда. Правда, которую не забыть, не выбить из головы, не выжечь. Правда, от которой выворачивает наизнанку. Правда, которую Бог прячет ото всех, запрещая подниматься к небу. Правда, которую рассказывают души умерших!
Средний мир. Средний, изначальный. И двуединые — существа с парой белых и чёрных крыл. Кто знает о них теперь? Кто помнит их в этом мире, построенном на страхе и лжи? Их истребили, уничтожили, они лишились силы, превратились в людей. Но с нами, со светлыми идиотами, сыграли шутку ещё злее. У нас отобрали память, ослепили глаза светом, подрезали крылья воли. И вот уже не ангелы, а марионетки живут в игрушечном мирке. Тупое стадо, пасущееся на зелёной лужайке! Бараны, которые мнят себя высшими существами, пишут трактаты, рассуждают о вечности, а сами не знают даже того, как выглядит Твердь, на которой живут! А тех, кто начинает задумываться, тех, кто начинает задавать вопросы, тех, кто видел что-то иное, просто убирают. Вот почему нет ни одной истории о вернувшихся из плена. Вот почему хранители так рано уходят в Свет. Дядя, мой дядя... Он что-то подозревал. Нельзя не начать сомневаться, когда изо дня в день сталкиваешься с чем-то иным, с тем, что отличается от того, чему тебя учили. Даже если ты слеп, даже если ты глух — всё равно в конце концов заметишь! Заметишь, что привычный мир трещит по швам.
Мир трещит? Нет! Мой мир рухнул. Просто рухнул. От него остались одни обломки. Просто ничего не осталось! Хочется кричать. Хочется биться головой. Хочется отпустить контроль и сойти с ума. Да, сойти с ума — это выход. Но не получается. Разум зажал удила и держит. Я держусь. Несмотря на то, что в душе пожар, в душе ураган, хаос, — держусь. Никогда не думал, что смогу так. Это какая-то дьявольская способность.
Дьявол?
Ну конечно, Джилонг! Он единственный, кто сейчас может меня понять. Единственный, кто прошёл через такое же. Он выдернул меня из привычного мира, разбередил в душе вопросы, бросил на поиск ответов. И я нашёл их. Нашёл.
Кроме одного.
Он стоит передо мной: стройный, красивый, по-птичьи грациозный. Он ведь и правда напоминает птицу, хищную, вольную. Даже широкие рукава рубахи развиваются крыльями.
— Здравствуй, Мэй, — улыбаюсь я и добавляю: — Мэйкюи. Как тебе такое имя?
— Хорошо звучит, — отвечает он и облизывает губы. — Похоже, ты был уверен, что я вернусь, и ждал меня.
— Уверен? Нет. Ждал? Да.
— Хитрый... — тянет он. — Ты хитрый. Наговорил мне с три короба, погнал ответы искать. А ведь ответа на тот вопрос, который задал тебе, я так и не получил. Ни от тебя, ни от духов.
— Так задай его ещё раз.
Мэйкюи в два лёгких шага пересекает комнату и нависает над креслом, в котором сижу я.
— Зачем? — шипит он. — Зачем тебе ещё один такой же, как ты?
Смотрю на него. Разглядываю это заострённое лицо, аккуратный нос, выраженные скулы, растрепавшиеся спутавшиеся волосы, пересохшие губы и расширенные, горящие глаза, в которых нет и тени безумства. Он был там. Только что. Он слушал духов. И его разум не пошатнулся, остался невредим. Сильный мальчик.
И такой желанный.
Обнимаю его за голову, притягиваю к себе и впиваюсь в губы поцелуем. Он не сопротивляется, отвечает на ласки проворным язычком, постанывает мне в рот, распаляясь с каждой секундой. Он соскучился.
— Пытаешься уйти от ответа? — шепчет Мэйкюи, чуть отстраняясь.
Качаю головой и взглядом приказываю садиться. Он присаживается ко мне на колено.
— Последние несколько сотен лет я провёл на Земле, — говорю я, обнимая его за талию.
— На Земле? Но разве?.. Разве двукрылые могут быть там так долго?
— Двукрылые не могут, но я и не двукрылый. Когда-то я имел белые крылья, а когда лишился их — отрастил чёрные. Меня можно назвать почти двуединым. Именно поэтому я могу жить на Земле. Нет, не как хозяин, не как сын — как гость, но всё же жить.
Мэйкюи смотрит на меня жарко, жадно, как на чудо какое-то. Он не понимает, что такой взгляд ещё сильнее заводит меня, и я уже еле сдерживаюсь, чтобы не завалить его на пол. Пора заканчивать с этими разговорами.
— Я жил там, среди людей, я очень тесно общался с ними и знаю: они скоро проснутся, разорвут свой кокон и расправят крылья, став третьей силой. Не знаю, когда это произойдёт, не знаю, что это будет за сила. Но знаю одно: я хочу наладить с ней положительный контакт. А для этого мне нужно укреплять позиции. И появление «ещё одного меня» — это один из шагов.
— Значит, укрепление позиций? — переспрашивает Мэй. — Политика и только?
— Ты разочарован? Ожидал признания в любви с первого взгляда?
Мэйкюи кривится.
— Впрочем, сейчас ты и правда мне нравишься, маленький чертёнок.
Я усмехаюсь и запускаю руку под его рубашку, скольжу пальцами по спине. А он выгибается, жмётся ко мне, обнимает, жарко дышит в ухо. А потом выскальзывает юрким ужом из объятий, спускается на пол, устраивается между ног. И я, завороженный предвкушением, наблюдаю, как Мэй развязывает мой пояс, стягивает штаны, а затем игриво касается пальцами моего члена, гладит, обхватывает. Улыбнувшись и сверкнув хитрыми глазами, мальчишка принимается щекотать языком самый кончик, не заходя дальше.
Дразнится, чертёнок. Дразнится...
Запускаю пальцы в его волосы — мягкие, воздушные, одно удовольствие их ласкать — и прижимаю голову к себе. Мэйкюи наконец прекращает дразниться, обхватывает губами ствол, заглатывает и начинает двигаться, медленно, тягуче.
Откидываюсь на спинку кресла, предоставляя Мэйкюи полную инициативу и наслаждаясь процессом. Наслаждаясь тем, как быстро мальчик всему учится.
_____________________________________________
* Шесть локтей — это чуть меньше трёх метров.
** Семнадцать локтей — это чуть меньше восьми метров.
Предыдущие главы:
1. Ангел Меирэль
2. Меирэль
3. Мэир
4. Мэй
Автор: Yueda, бета: Loreanna_dark
Жанры: Слэш (яой), Драма, Фэнтези, Психология, POV, Мифические существа
Предупреждения: Насилие, изнасилование, групповой секс
Данные: Ориджинал, NC-17, миди, в процессе
Саммари: Его крылья — два шрама на спине. Сила — лишь память. А имя — стёрто. Но он всё ещё жив. И он продолжает идти. Но куда?
Эта история об ангеле, который, как и его собратья, ослеп от Света, погряз в покое и сытости. Но Тьма вырывает его из привычного мира, лишает всего. И теперь он, бескрылый, бессильный, но жаждущий жизни, идёт на ощупь, постепенно открывая глаза, заново учится смотреть, видеть, задавать вопросы, думать и принимать решения.
Размещение: С указанием моего авторства и ссылкой
5. Мэйкюи
— О, вы уже проснулись? Я принесу вам завтрак.
— Я не голоден. Лучше отведите меня к лейтенанту Орэлю.
Если честно, я и не спал. Не до того было.
читать дальшеВчера, вырвавшись из плена, я прямиком отправился в Верхний мир, на базу, которая полгода служила мне домом. Мной двигало желание рассказать о том, что случилось, о том, что узнал. Это долг солдата, долг ангела, да и некуда мне было больше идти. Помня расписание и маршрут патрулей, легко пролетел через границу незамеченным. К тому же корабль, который я увёл, оказался быстрым и юрким, как змея, — идеальная машина для разведки. Бросив его в горах, до базы добрался уже пешком. Почему таился? Почему при проходе через границу не сообщил патрульным о себе? Наверное, просто не хотел привлекать лишнее внимание, поднимать шумиху. Мне нужен был лейтенант Орэль или старшина Кораэль, объясняться же с каждым вторым я не собирался. Но повезло: часовые сразу позвали сержанта, а тот, только услышав про плен, отправил меня в лечебницу, а сам пошёл докладывать старшине. Здесь, в лечебнице, мне выделили отдельную палату, накормили, попытались осмотреть, но я не дался. Боялся, что заметят шрамы на спине и всё поймут. Впрочем, лекарь и не настаивал на осмотре, посоветовал отдохнуть и ушёл. Вначале я ещё ждал допроса, но потом понял, что он откладывается на утро и нужно бы действительно отдохнуть и поспать. Только заснуть у меня так и не получилось. Всю ночь пролежал, пялясь в потолок, и, подскочив с первыми лучами солнца, отправился на поиски хоть кого-нибудь. И в дверях палаты столкнулся с младшим лекарем.
Обычно такие ребята не робкого десятка, но этот почему-то прячет глаза.
— Отведите меня к лейтенанту, — повторяю просьбу.
— Я пока не получал распоряжений, но схожу узнаю. Оставайтесь в палате и никуда не уходите, рядовой Меирэль, — говорит младший лекарь и закрывает дверь.
Меирэль... Как же непривычно слышать своё имя. Оно кажется незнакомым, чужим. Как и всё, что меня здесь окружает.
Подхожу к окну и вглядываюсь в пейзаж. С пятого этажа лечебницы видны низкорослые гаражи и подсобные помещения, за которыми высится нарядное здание командного центра и общежитие. Отсюда, конечно, не разглядеть, но вот с крыши общежития хорошо просматривается, как гора, на которой расположена база, плавно спускается в разноцветный туман — небокрай, первую линию границы. Этот туман, поднимаясь стеной над горами, в вышине теряет цвет, бледнеет, так что откуда-нибудь из центральной части Тверди кажется просто низкими облаками.
Помню, поначалу вид радужной туманной стены завораживал и внушал трепет, потом постепенно привык. А сейчас? Сейчас не знаю, не понимаю, что чувствую, глядя на всё это: на здания, дороги, горы, небокрай. Всё вроде бы знакомое и привычное, но в то же время какое-то далёкое. Будто бы я открыл любимую с детства книгу, читаю, пытаюсь вспомнить прошлые эмоции, воскресить их, вернуть, но не получается. Я перерос её, вырос, стал больше, старше, умнее, вчерашние шутки и мысли уже не смешат и не поражают меня. Мне тесно на потрёпанных страницах этой книги. Мне тесно в этой просторной комнате, в этом умиротворённом, спокойном мире. Мне просто тесно!
Понимание обжигает с такой силой, что вцепляюсь пальцами в подоконник и несколько секунд стою так, даже не дышу.
Нет. Нет! Всё это пройдёт. Я просто измотан, а голова забита демонским враньём. Отдохну, подлечусь, и дурное ощущение исчезнет.
Я просто. Давно. Не был. Дома.
Дом... Вот он! Мой родной мир. Здесь я родился, вырос. Здесь всё моё. Здесь меня поймут, помогут. Спасут. Нужно немного прийти в себя.
Всматриваюсь, буквально вгрызаюсь взглядом в зелёные кусты под окном, в белые дорожки, в обтекаемые формы гигантских ангаров. На одном из них, том самом, в котором стоят личные судна управления, замечаю одинокую фигуру.
Хилаэль! Мой приятель ещё с Академии. Вместе поступали, вместе учились, вместе пришли сюда по распределению. Повысили, значит? Теперь он не лебёдки с хранителями водит, а соколицы начальства? Быстро, однако. А ведь я тогда замещал его. Он должен был стоять за правилами лебёдки, когда напал Джилонг. Он должен был видеть смерть хранителей. Он должен был попасться в плен, лишиться крыльев, девственности, имени, всего. Не я — он!
Он должен быть сейчас на моём месте. А я — на его. Стоять на крыше и думать лишь о том, как подготовить судно к полёту.
Проклятье!
Что за чувство сжимает грудь тисками, давит так, что хочется разодрать её? Что это? Злость? Обида? Ненависть?
Но Хилаэль не виноват. Он просто поменялся со мной. Он не знал. Никто не знал. Так получилось.
Получилось... Но мне от этого не легче.
Сжимаю кулаки, отвожу от Хилаэля взгляд и замечаю трёх ангелов, идущих к лечебному корпусу. Лёгкий ветер колышет их белоснежные одеяния без каких-либо отличительных знаков. Только одни ангелы ходят так, только проводники к острову Смерти — скорбящие. Но что им здесь нужно? Кто-то из старожилов базы решил уйти в Свет? Но разве не принято прощаться с домом и семьёй? Так почему же скорбящие прилетели на базу? И почему они идут сюда, в лечебницу? Неужели?..
Догадка вспышкой пронзает сознание.
За мной. Они пришли за мной!
Нет. Стоп. О чём я? Это же какой-то бред. Зачем я им? Они идут к кому-то другому, а меня сейчас отведут к лейтенанту, я ему всё расскажу. Ну, может, не совсем всё, но почти. Я же очень много узнал. О демонах, о Джилонге, о расположении дворца и острова. Командующие не отмахнутся от информации, они не отмахнутся от меня. Пусть у меня нет крыльев, но я всё ещё жив. Они поймут, помогут, спасут...
Только почему я не могу сейчас вспомнить ни одного случая о спасённых военнопленных? Почему в голове крутятся слова Джилонга о его побеге? И почему так прислушиваюсь к шагам в коридоре? Ведь они идут не ко мне. Не ко мне! Мне нечего бояться.
Шаги становятся громче, отчётливей, они приближаются, и я с силой сжимаю зубы, чтобы не закричать.
Короткий стук, дверь распахивается. И входят они.
Белые одежды, белые волосы, белые лица. В глазах рябит, что-то творится со зрением, потому что смотрю, вглядываюсь, пытаюсь запомнить, но не вижу лиц. Их просто нет. Лишь белизна сияния. И голос, тихий, мелодичный голос разливается по комнате, завораживает. Не слышу отдельных слов, не понимаю их, но каким-то образом улавливаю смысл. Он пронизывает меня, как лучи солнца пронизывают воздух.
Господь любит меня. Господь ждёт. Мне нужно идти на встречу с Господом. К Свету. Господь примет, Господь спасёт своего ангела, невинного агнца. Заблудшую овечку... Овцу.
Барана, идущего на убой.
Эта мысль, как тупой удар под дых, вышибает из меня воздух, и сияющее марево меркнет. Троица ангелов больше не светится, их лица — самые обычные лица, и в голосе никакой завораживающей магии.
Какого чёрта здесь творится?
— Почему вы остановились, Меирэль? Следуйте за нами.
— Нет. Подождите, — говорю я и отступаю на шаг. Оказывается, я уже пересёк половину комнаты. — Объясните, что происходит.
— Какие нужны объяснения, когда Господь призывает ангела? — светло улыбается один из скорбящих. — Ваше сердце, должно быть, поёт от радости.
Нет, не поёт моё сердце ни от какой радости. Оно бешено колотится о рёбра в страхе, в ужасе от внезапного понимания: никто не собирается меня слушать, никто не собирается меня понимать, спасать. Никто. Они хотят меня убить. Просто убрать. Но почему?
— Почему? — произношу вслух, и слова идут с трудом, застревают в глотке. — Почему Господь решил призвать меня?
— Вы были в плену, вы слишком много страдали, слишком многое вам пришлось пережить. Ваша стойкость заслуживает восхищения. Но такая ноша невыносима для ангела. Сержант, что встретил вас по прибытии, поступил так, как предписано ему: сообщил о вашем подвиге высшему руководству базы, а те обратились к Богу, и Он раскрыл свои объятия вам. Теперь вас ожидает покой и блаженство, отдых душевный. Идёмте, Меирэль, мы проводим вас.
Вот оно — покой и блаженство! Всё ради этого. Чтобы не разрушить спокойствие смятением, не разбить привычную картину гармонии, не всколыхнуть волну непонимания и вопросов. Чтобы всё осталось как прежде, они просто отошлют меня на остров умирать, и никаких проблем.
Проклятье!
Я не хочу умирать. Не для того я бежал из плена. Не для того!
Я хотел помощи, поддержки, совета. Хотел быть полезным этому миру, но он больше не принимает меня. Он убивает меня.
Стискиваю кулаки и смотрю на спасительную дверь.
Даже если завалю этих троих, даже если прорвусь к двери, в коридоре меня остановят. Я — одинокая фигурка из чёрного опала, окружённая воинством белых фишек. И нет на этой расчерченной линиями доске ни одной свободной точки.
Нет?
Оборачиваюсь.
Окно. Широкое, распахнутое настежь. Они не отрезали этот путь. Почему? Ведь они не знают, что у меня больше нет крыльев и высота теперь — мой враг. Не знают. И тем не менее...
Вновь смотрю на скорбящих. Они спокойны и уверены. Они знают, что нужно делать. Они, как и все здесь, живут по законам, имеют права и обязанности, предписания и запреты. Запреты...
Табу!
У них табу на раскрытие крыльев. Им и в голову не может прийти, что ангел осмелится нарушить его. Для них это — незыблемые правила, ограничения, оковы. Для меня — шанс вырвать из пасти неизбежности свою жизнь.
Это — моё дамэ.
Одним мощным скачком пересекаю комнату и запрыгиваю на подоконник. Прямо напротив на расстоянии шести локтей* от лечебного корпуса двухэтажное здание склада. И на его крышу мне нужно попасть.
Смогу? Допрыгну? Не знаю!
Выметаю весь хлам сомнений из головы, вдыхаю полной грудью воздух, и, пока до скорбящих ещё не дошло, пока они только раскрывают в изумлении глаза, я выстреливаю собой вперёд.
Моя цель — крыша. Вижу лишь её. Весь мир поблек, отодвинулся, исчез, осталась только она — точка приземления.
Точка свободы.
Камень крыши толкается в ноги, закручиваю тело, перекатываюсь и встаю, едва удержав равновесие.
Я сделал это. Я смог!
Мир распахивается передо мной, резко и неожиданно. И на доли секунды замираю от восторга. Кожей, нервами, оголённой душой ощущаю всю глубину и пронзительность красок, всё богатство и чистоту звуков, запахов. Я будто бы впервые смотрю этими глазами. Будто бы впервые дышу этим воздухом. Я как будто очнулся от долгого-долгого сна, как будто родился только что. И нужно сделать первый шаг.
Я делаю его. Иду. Бегу. Перепрыгиваю с крыши на крышу.
Лечу.
Да, я лечу. В отличие от крылатых, от тех, что остались за спиной, от тех, что муравьями ползут сейчас по земле в попытке догнать меня, я — бескрылый уродец — лечу! И чудится, мерещится, что рядом летит он. Сильный, горячий, свободный и такой же бескрылый, как и я. Он несётся со мной шаг в шаг, плечом к плечу, не давая сбиться, испугаться, остановиться.
Впереди очередной разрыв, только не в шесть-восемь локтей, а во все семнадцать**. Семнадцать! Знаю это точно. Сердце сжимается в ужасе, но кровь уже кипит адреналином, нервы звенят натянутыми струнами и ноги двигаются сами.
Меня не остановить.
Прыгаю.
Сливаюсь с воздухом, с ветром, скольжу сквозь едва ощутимые потоки и чувствую, как чешется спина, зудят, горят огнём шрамы. Кажется, ещё чуть-чуть — и распахнутся, раскроются крылья и я полечу. Действительно полечу!
Но крыша стремительно приближается, сжимаюсь, группируя тело, и падаю. Снова перекатываюсь, встаю на ноги, выпрямляюсь. Голова гудит, она ещё не отошла от эйфории.
Невероятно. Я смог. Я перепрыгнул. Я...
Но нельзя останавливаться. Нужно бежать дальше. Нужно вырваться отсюда. Ещё две крыши — и база закончится!
В поле зрения попадается одинокий ангел, преграждающий путь. И этот ангел — Хилаэль. Стоит, в руках меч держит и изумлённо смотрит на меня. Едва узнаёт.
Замедляю шаг, но продолжаю двигаться навстречу.
— Привет, Хилаэль! — кричу ему. — Что не здороваешься? Не признал?
— Меирэль? — произносит он нерешительно, а лицо бледное-бледное и взгляд затравленный. Будто бы это не я, а он бежавший мятежник.
— Не ожидал в живых увидеть? Думал, я погиб тогда? А я, как видишь, жив-здоров и полон сил. Слышал? Тут какой-то придурок от скорбящих драпанул. Во дурак, а! Ему объятья Бога обещали, а он в бега.
Зачем иду к нему? Зачем говорю? Зачем провоцирую? Бежать. Нужно бежать отсюда. Но эта блажь просто прёт из меня. Хочу видеть его растерянность, его смятение, его испуг. Хочу пошатнуть его мир. Хоть чуть-чуть. Самую малость. Мне хватит.
— Ну же, Хилаэль, — останавливаюсь в нескольких шагах, смотрю прямо в глаза. — Видишь, я совсем безоружен. Задержи меня. Это твой шанс отличиться. Может, сержанта сразу дадут.
Подначиваю его, а сам упиваюсь ситуацией. И, кажется, начинаю понимать Джилонга.
— Так чего же ты медлишь, Хилаэль? Ты разве не знаешь, что делать? Или... — прищуриваюсь, — ты не знаешь, что выбрать? Долг солдата или дружбу? Задержать или отпустить?
Нет, я ни секунды не сомневаюсь в его выборе, просто мне нравится смотреть на искорки замешательства, что дрожат сейчас в глазах приятеля.
— Ты... ты сошёл с ума, Меирэль. Тебя нужно спасать! — выкрикивает Хилаэль и, сжав меч, бросается на меня.
Но он движется так медленно и неуклюже, что я почти не прилагаю никаких усилий. С удивительной лёгкостью ударом ноги вышибаю у него меч, а потом заламываю за спину руку, заставляя Хилаэля болезненно выгибать позвоночник и танцевать на цыпочках.
И этот слабак — солдат? Да ещё и не самый худший? Неужели и я таким был? Неужели и меня можно было вот так же скрутить? И ведь он не один такой. Их тысячи. Целая армия картонных солдатиков. Любой демон плевком переломит. Даже я могу сейчас с лёгкостью свернуть шею Хилаэлю.
— У тебя должок, приятель, помнишь? — шепчу ему в ухо и давлю на горло. — В тот день я подменял тебя. Это ты должен был встретиться с Дьяволом, не я. Сегодня встречу назначили уже мне. Так подмени меня. Встреться с Богом на небесах!
Отталкиваю Хилаэля, он теряет равновесие, падает, катится по наклонной крыше, а я сжимаю кулаки и, повернувшись спиной, набираю разбег. Если ещё минуту назад не знал, что буду делать после того, как найду спрятанный в горах корабль, то теперь всё предельно ясно. Я отправляюсь на остров Смерти. Нет, я не сошёл с ума. Просто это единственное место в Верхнем мире, где они не будут меня искать.
* * *
Остров Смерти — загадочное, окружённое вечным туманом место, про которое много говорят, но мало знают. Даже скорбящие, что провожают уходящего ангела в последний путь, доводят его лишь до границы тумана, а дальше они пересаживают его в маленькую лодочку, и она доносит ангела к неведомой земле в полном одиночестве. Никто из живых не знает, что и как там происходит, ведь никто не возвращался оттуда. Живые не знают, но тем не менее говорят о пустынной долине, пересекая которую постепенно растворяешься и уходишь в Свет. Ещё рассказывают о Камне-на-Утёсе, к которому прямо из Божьей Обители спускается луч, что поднимает чистые души в сердце святилища.
Живые не знают, но рассказывают о спокойствии и умиротворении смерти, представляя её просто ещё одним шагом к Свету. Но если бы они знали, какая она, эта смерть, то сами наложили бы на себя руки ещё на материке.
Я стою сейчас посреди каменной долины, раскинувшейся на сотни тысяч локтей меж двух вулканов. Чёрный камень бугрится застывшими подтёками, а прямо под ногами лежит ангел.
Вернее, то, что от него осталось.
Скелет, обтянутый пергаментом кожи, таким тонким, что видна каждая косточка, каждая впадинка истощённого при жизни тела. Страшное зрелище, отвратительное настолько, что чувствую, как желудок сводит спазмом. Но я продолжаю смотреть, заставляю себя, впечатываю в сознание этот образ, чтобы не забыть. Чтобы помнить. Вот она какая — смерть! Вот она настоящая!
Этот ангел умер не от того, что шёл по долине, не от того, что растворился в Свете, и не спускался к нему никакой Божий луч. Этот ангел умер от голода. От голода! Жуткая смерть. Смерть, растянутая на дни, недели, а может, и месяцы. Сколько ангел может прожить без еды, зависит от его внутренней силы, но в любом случае не меньше семи дней. И всё это время он мучился так, что и представить страшно.
Страшно... Такого не пожелаешь и врагу. А Он — Он, Бог, Отец! — заставляет проходить через это своих детей. Всех до единого!
Ад. Сконцентрированный в одной точке мира ад. Я кожей, нервами, всем своим нутром ощущаю боль и отчаяние, что буквально пропитали каждый камень, наполнили собой воздух. Эта земля кричит тысячью голосами тех, что умирали здесь под обвалами, сгорали под лавинами, задыхались от газов и день за днём умирали от голода.
Зажимаю рот ладонью, чтобы не закричать самому. Чтобы не присоединиться к сонму мёртвых, взывающих к небу, вопрошающих: за что? За что, Отец?! За то, что любили, за то, что чтили Тебя? Или это плата за Твою любовь? За годы спокойной жизни? Или, быть может, что-то другое? Тогда что?
Что?!
Слёзы катятся из глаз, а сердце разрывается, сердце кричит, воет. И в памяти сами всплывают тихие слова:
«Зачем Бог создал в Верхнем мире остров Смерти, если ангелы и так могут умирать, лишь поднявшись к небесному куполу? Почему нельзя подниматься к небосводу? Почему вообще, имея крылья, нельзя распускать их и летать? Что в этом плохого?».
Почему, Бог? Что Ты прячешь там у себя в вышине? Что скрываешь от нас? Сковывая запретами, связывая лживыми обещаниями, от чего ограждаешь нас?
Чего Ты боишься?!
Взгляд застилает пеленой, ноги цепляются за неровности камня, но я бегу. Бегу к кораблю, заскакиваю в него, захлопываю дверь, вцепляюсь в поручни. Кровь кипит, руки гудят от напряжения. Бескрылый, бессильный, я тем не менее оживляю корабль, отрываю его от земли, от этого проклятого всеми острова, вырываюсь из ада. Лечу вверх.
Я найду ответы на свои вопросы. Дойду до них. Доползу. Если понадобится, вырву их с боем.
Поднимаюсь всё выше. С каждой секундой, с каждым мгновением. Ещё никогда ни один ангел не залетал так высоко, но до небес, до Света, ещё далеко. Бросаю взгляд вниз и стискиваю зубы.
Отсюда, с этой вышины, уже видны общие очертания мира. И это очертание имеет форму изогнутой капли. Такой, как на гравюрах во дворце Джилонга.
Он знает. Все демоны знают. И только ангелы не догадываются ни о чём. Живут, ослеплённые светом, ничего не видя. Пасутся на лужайке божьими овечками. Стадом баранов!
Сжимаю поручни, разгоняя корабль до предела. И силы мне придаёт злость. Это она, холодная, яростная, пульсирует сейчас в сердце, бежит по жилам, по венам, превращается в электрический заряд, в энергию, впитывается правилами, движет корабль вперёд. Движет вперёд меня. И чешутся, чешутся шрамы на спине. Нестерпимо. Остро. Больно.
А Свет всё ближе и ближе. Только вот странность. Я думал, он станет сильнее, ярче, будет резать глаза, но Свет, наоборот, тускнеет, размазывается разбавленным молоком, блекнет перламутром. Не сразу понимаю, что белая дымка вокруг и есть Свет. Я уже несколько минут лечу сквозь неё. И ничего не происходит. Совершенно ничего!
Потому что защищён кораблём, или?..
Открываю дверь, она с шипением разъезжается над головой, обнажая меня перед неизвестностью, и спрессованный воздух выбивает из меня дух, вжимает в кресло. Резко сбрасываю скорость, глотаю ртом воздух, жду, когда что-нибудь произойдёт. Но проходит секунда, другая, третья, а ничего не меняется. Ни гласа Господнего, ни карающих молний, ничего. Только белый туман начинает окрашиваться цветом. Медленно, постепенно посверкивающие радугой нити вплетаются в белёсое полотно, скручиваются меж собой, рождая живые переливающиеся узоры, похожие на...
Граница. Это же граница!
Нас всегда предостерегали о её опасности при прямом контакте. Пугали потерей рассудка, сломом личности и прочими ужасами. Поэтому мы всегда пересекали её под божественной защитой кораблей. Но сейчас, здесь... Я открыт перед чужой, неведомой стихией, полностью распахнут, беззащитен. И она тянет ко мне свои разноцветные щупальца, нити, души.
Да, это они — души умерших. Они касаются меня, проникают внутрь, стекаются в меня. Странное чувство. Страшное. Жуткое. Теряю контроль, теряю границы себя, растворяюсь в беспрерывном потоке. А сотни, тысячи бестелесных рук трогают потаённые струны души, играют на ней, прокручивают жизнь от самого рождения и до конца. Выворачивают меня наизнанку, все мои воспоминания.
Вот я, мелкий лопоухий карапуз, заигравшись, бегу по дорожке, обгоняю отца, а после он делает мне выговор за несдержанность. Вот я, уже постарше, подговариваю соседских мальчишек сбегать ночью на озеро. А вот меня запирают в комнате — кто-то проболтался старшим, и меня, как зачинщика, наказали. Вот я уже в младшей Академии, лежу под липами, прогуливаю урок, а вот я же на следующий день в поте лица драю класс. Картинки воспоминаний вспыхивают всё быстрее, ярче. Экзамены, старшая Академия, дружба с Хилаэлем, занятия, выпускной, первый день на базе, первый настоящий рейд, первый бой, горящая лебёдка, Джилонг, секс, тренировки, вэйци, последний разговор, вопросы без ответов. Вопросы, разрывающие голову. Вопросы, которые сейчас, подобно раскалённым клеймам, выжигают следы на ткани сознания. Они горят, пылают нестерпимым огнём, заслоняют собой всё!
Темнота приходит внезапно. Обрушивается, оглушает. И спустя несколько ударов сердца рассеивается бледнеющим туманом...
* * *
Облака. Лёгкие и прозрачные. А под ними Земля. Чистая, прекрасная, дикая. Первозданная. Он летит к ней, а рядом, разрывая воздух чёрными и белыми крылами, летят братья и сёстры — четырёхкрылые. Двуединые.
Свет и тьма, жизнь и смерть, созидание и разрушение, слово и молчание — всё слито в них, сплавлено, неразделимо. И не понять, не угадать, не рассмотреть, где заканчивается одно и начинается другое. Такими они пришли в этот мир. Такими творят его. Творят вместе. Растапливают горный лёд, пуская живительную воду к ждущим глотка лугам, и бросают тайфуны, разрушая берега. Посылают ветра разносить семена растений и обрушивают ураганы, выдирая деревья с корнем. Бережно укутывают землю снегом для будущего урожая и насмерть замораживают нерасторопных животных.
Таков и он — двуединый юный творец.
Он летит к Земле, а навстречу поднимается сияние. Приближаясь, оно превращается в прекрасного двуединого: светлоликого, ясноглазого, чьи волосы кажутся сотканными из света. И за спиной у него нестерпимо сверкают белые крылья.
Два крыла.
Двуединые окружают это странное, но прекрасное создание, перешёптываются.
— Что с тобой, брат? И где ты был так долго? — спрашивает одна из старших сестёр, чьи глаза напоминают звёздное ночное небо.
— Братья и сёстры мои, я вернулся к вам, — медленно говорит сияющий, и голос его разливается подобно свету. — Я долго блуждал по миру, много думал и понял, что он не идеален. И виной тому наша двуединость. Как можно создать совершенство, нося в себе тьму и разрушение? Как можно что-то построить, когда вторая рука ломает? Это несчастный мир, он полон боли. Я же хочу создать идеальный, светлый, чистый мир. Поэтому я отринул от себя тьму!
— Отринул?
— Да, сестра. Я выжег её своим светом, искоренил полностью, без остатка. Теперь моя сила — абсолютный Свет! И я смогу построить идеальный мир, не знающий страданий и разрушений.
— Но это невозможно, брат, — говорит сестра. — Не бывает бесконечного дня, на смену ему всегда приходит ночь. А за периодом цветения и урожая следуют холода. Нельзя нарушать порядок на Земле.
— Я и не говорил про неё, сестра, — с улыбкой отвечает двукрылый. — Этот мир уже создан, и создан не нами. Мы лишь пытаемся управлять диким потоком стихии, направляя его, — это всё, что мы можем сделать здесь. Я же построю новый мир.
— И где ты собрался его строить, брат? Неужели?..
— Ты догадалась, сестра? Всё верно. У Земли есть две Тени, что она отбрасывает за границы мира. В одну из них я и собираюсь отправиться.
— Но Тени пустыннее космоса. Там нет никакой жизни.
— Я сам вдохну в неё жизнь. Я чувствую в себе бесконечную силу. Эта сила проснётся в каждом, кто пойдёт за мной, в каждом, кто отречётся от тьмы, кто отринет её от себя! Братья и сёстры, Свет ждёт вас! Идите за мной!
Его голос, сильный и мощный, заполняет собою всё пространство. Его свет так ярок и так притягателен, что хочется протянуть руки, хочется коснуться этого совершенства, хочется просто утонуть в этой абсолютной чистоте, в тёплом сиянии. Хочется быть с ним, идти за ним.
И он, юный двуединый, идёт...
Снова облака, и он — уже двукрылый ангел, давно вышедший из юности, — стоит на одном из них, а рядом — первый Ангел, Бог. Он чем-то озабочен.
— Скажи мне, что я делаю не так? — говорит Бог.
Ангел не спешит отвечать, понимает: Бог не спрашивает. Просто ему так удобнее думать.
— Почему этот мир не растёт, не раскручивается, почему не становится бесконечным, как тот, другой? Почему жизнь заканчивается куполом небосвода? А дальше... дальше просто ничего! Ведь я могу, я чувствую, что способен на большее.
— Быть может, — произносит ангел, — миру нужно время?
Бог смотрит на него. Смотрит внимательно, думая о чём-то своём.
— Возможно, — шепчет он. — Возможно, ты прав. И для начала нужно разобраться с этим.
Взгляд скользит под ноги, где далеко внизу под облаками темнеет мёртвым камнем остров. Остров Смерти.
— Он образовался сам собой и не желает изменяться. Что бы я ни делал, что бы ни предпринимал, этот остров остаётся неизменным! Что же пошло не так?..
Его слова прерывает хлопанье крыльев. Секунда, другая — и рядом с облаком останавливается двуединая — та самая, с ночью в глазах. Только теперь лицо её искажено гневом.
— Здравствуй, сестра. Ты пришла ко мне отринуть тьму? — с приветливой улыбкой спрашивает Бог.
— Я пришла, чтобы открыть тебе глаза. Ты совсем ослеп от своего света, брат! — выкрикивает она. — Ты давно был на Земле? Видел, что там творится? Бури, ураганы, пожары, землетрясения, извержения вулканов невероятной мощности! Земля разрушается!
— Так было всегда.
— Нет, брат, не всегда, — шепчет двуединая, и её шёпот таит угрозу. — Это началось после того, как ты отправился сюда создавать свой «идеальный мир». Я вижу, у тебя неплохо получилось. Одна беда — ты сломал Гармонию. Земля и её Тени, как оказалось, энергетически тесно связаны между собой. Когда мы творили в пределах одной планеты, то держали в равновесии баланс сил, но теперь!.. — она сжала кулаки. — Энергия беспрерывна, она не делит пространство на миры, и если в одном месте ею творят благополучие и процветание, то в другое место она ударяет откатом разрушения. Создавая здесь идеал, ты убиваешь наш мир!
— Так, может, это и к лучшему, что он исчезнет? — безмятежно говорит Бог. — Ведь он не идеален, не совершенен, в отличие от моего мира. Взгляни, сестра. Разве он не прекрасен? Зелёные долины, голубые реки, ласковые леса и спокойные горы — здесь найдётся место каждому.
— Ты... — медленно произносит двуединая, глядя на Бога так, будто впервые видит. — Ты сошёл с ума. Как ты можешь так думать?
— О нет, сестра, мой разум чист и ясен, как никогда. И я правда не буду сожалеть, если изначальный мир погибнет, как не сожалеет птенец о разбитой скорлупе.
— Наш мир не скорлупа, а ты не птенец. Ты паразит, мелкая зараза, что присосалась к телу мира и вычерпывает из него силы. И ты не оставляешь мне выбора.
— Ты хочешь убить меня, сестра? — мягко говорит Бог, но лицо черствеет, напрягается.
— Нет, брат, — взгляд двуединой холоден и сосредоточен. — Боюсь, это не имеет смысла, ведь на твоё место могут прийти другие. У тебя их сотни, этих «идеальных». Я не буду тратить время на тебя, я собираюсь спасать свой мир, свою Землю. Не зря же у неё две Тени.
— Так что же ты сделаешь? — в голосе Бога звучат тихие нотки тревоги.
— Жди нас — мы скоро придём. Мы станем новой силой. И имя этой силе будет — Тьма.
— Что?!
Небосвод наполняется грозным голосом Бога, а сам он вспыхивает ослепительнее солнца и, кажется, становится выше, мощнее, страшнее.
— Ты хочешь встать у меня на пути, сестра?
— Нет, — произносит двуединая, отлетая на безопасное расстояние. — Я просто хочу сохранить свой мир и равновесие, Бог...
Он стоит на небольшой прогалине, рядом — братья, светлокрылые ангелы. Они смыкаются плотным кольцом, окружают двуединую: немолодую, изнурённую женщину, что упрямо держит над собой защитный купол. Наверное, она смогла бы уйти от них, затеряться в лесу, если бы не стайка детей, которые сейчас жмутся к ней.
— Сестра, мы не желаем вам зла, — говорит ангел. — Мы лишь хотим помочь вам узреть Свет! Тебе и этим детям.
— Помочь, говоришь? — цедит сквозь зубы двуединая. — Все вы, половинчатые, за детьми охотитесь. Что вы, что чернокрылые. Думаешь, не знаю, что вы с ними делаете? Думаешь, не знаю, как вы заставляете их «принять» ваш дурацкий Свет? Как вы крылья им насильно обрубаете? А потом мозги прочищаете тем, кто выжил. А не выжил — так Бог простит. Он всё вам прощает, мразям половинчатым. Ведь сам такой же.
— Сестра, твоё сердце наполнено злобой, а разум замутнён неведением. Но позволь нам указать тебе и этим детям истинный путь. Позволь помочь вам сделать правильный выбор.
— Правильный выбор? — тихо произносит двуединая, и в её взгляде что-то неуловимо меняется, затравленная злоба исчезает, на смену ей приходит отчаянная решимость. — Выбор...
Она опускает глаза на детей, смотрит, улыбается.
— Всего один день нормальной жизни — это, если подумать, ещё целый один день нормальной жизни. Вы поняли меня, мои крошки? Когда я скажу: «Летите», улетайте так быстро, как только можете. Улетайте и не оглядывайтесь. А потом спрячьтесь где-нибудь.
Нестройный ропот десятка детских голосов прерывается её тёплым голосом:
— Пожалуйста, сделайте так. Старшие, возьмите за руки малышей, помогите им в пути. Всё поняли?
Младшие плачут, старшие — прячут слёзы, кивают. И играющий огоньками прозрачный купол, что защищал двуединых, прорывается вверху, ползёт трещинами от верха до самого низа, раскрывается бутоном, выворачивает гигантские лепестки и накрывает ими ангелов. Превращается из защиты в ловушку.
— Летите!
Крик женщины рвётся в небо, а вслед за ним — дети. Чёрно-белые крылья уносят их всё дальше и дальше, а ангелы не могут пробиться сквозь заслон — двуединая держит их всех. Всех до единого в одиночку. Но силы её уже на исходе.
— Зачем, сестра? — говорит ангел, чувствуя, как слабеет барьер, но понимая, что детей уже не догнать, не найти. — Ведь ты знаешь, что завтра мы отыщем их. Обязательно отыщем.
— Да, я знаю, — хрипит двуединая. — Но сегодняшний день они проживут без вас.
— Глупое упрямство, — качает он головой. — Но, по крайней мере, тебя мы сегодня отведём к Свету.
— Нет, и меня вы тоже не получите.
— Ты слабеешь, сестра. Тебе не уйти от нас.
— Знаю. Не уйти.
Голос её звучит ровно, спокойно, а взгляд становится отрешённым. Так смотрят те, кто уже всё решил.
— Никому из двуединых не уйти от этого. Нас с каждым днём всё меньше, а вас — всё больше. Нас уже почти не осталось. Жалкие кучки, разбросанные по миру. Рано или поздно вы, половинчатые, отловите всех нас и обратите в «ангелов» или «демонов», лишая даже возможности выбора. Но пока он у меня есть, этот выбор, между силой света...
Правая рука двуединой озаряется сиянием.
— ...и силой тьмы...
Левая рука чернеет, окутывается тьмой.
— ...я выбираю бессилие!
Руки двуединой врезаются, жгут друг друга. Выжигают. Ангелы не успевают опомниться, как сияюще-чёрное пламя охватывает всю двуединую.
— Сестра, остановись! — кричит ангел, пытаясь прорваться сквозь барьер, но тот всё ещё держит в своей западне. — Ты умрёшь!
— Да, я умру. Умираю... — хриплый шёпот заполняет воздух, делая его плотнее, ощутимее настолько, что становится трудно дышать. — Но только так я могу подарить им ещё один выбор. Только так я могу отстоять эту Землю, потому что она наша. Наша она! И ни один двукрылый не сможет жить на этой Земле. В этом мире. В этой Вселенной. Ни один двукрылый не сможет творить на этой Земле. Лишь отринув свою однобокую силу, он сможет вернуться. Только так мир примет его — бессильного, но двуединого. Такова моя последняя воля!
Слова ещё дрожат в воздухе, разносятся ветром, а огонь уже угас, оставив после себя выжженное пятно. И больше ничего...
Он — светлый ангел, первый помощник Бога, давний и самый надёжный соратник, — скрючившись, сидит на скамье в саду Небесного замка. Цветы благоухают красками и ароматами, деревья дарят тень и прохладу, но он не замечает ничего. Он погружён в себя. Сегодня он впервые почувствовал, что стар. Очень стар.
Бесшумно ступая по белому камню, к скамье подходит Бог. Как всегда, прекрасный. Как всегда, сияющий. Садится рядом и замирает. Раньше они подолгу могли сидеть так, слушая тишину, но не сегодня.
— Мне кажется, я слишком задержался здесь. Мир живёт, меняется. Мне не угнаться за ним. Отпусти меня, брат.
— О чём ты? — спрашивает Бог. — Что меняется? Разве изменились реки, что мы с тобой разливали в долинах? Или, может, изменились леса или горы?
— Сегодня я спускался в Город и не нашёл ни одного знакомого лица. Я заглянул в Книгу Ушедших: все, кого когда-то знал, мертвы. Не осталось ни одного ангела из первых, из тех, что когда-то имели по четыре крыла. Отпусти меня, брат.
— Да, они мертвы. Война унесла многих и унесёт ещё. Но ты жив, значит, твоё время ещё не пришло.
— Оно уже давно прошло, моё время. А нынешнего я не знаю. Я незнаком с тем миром, в котором говорят, что ты сотворил Трёхмирье, и уже не помнят двуединых. Я слишком стар для этого. Отпусти меня, брат.
— О, эти разговоры! — усмехается Бог. — Пылкие ангелы. Они так выражают свою любовь ко мне. Разве ты не понимаешь, что все эти слова, преувеличения, лишь аллегория, воплощение чувств?
— Возможно, но... — его взгляд устремлён в никуда, вглубь себя. — Я очень стар и слаб. И боюсь, что скоро сумасшедший старик спустится в Город и начнёт рассказывать всем желающим послушать, с чего начинался этот мир, как оно было в его время. Я чувствую, что до этого осталось недолго. Поэтому останови меня сейчас.
Он поднимает на Бога глаза и смотрит прямо, без вызова, но честно.
— Отпусти меня, Бог.
Красивое и безмятежное лицо первого Ангела искажается гримасой чувств, в которой смешано всё: досада, любовь, обида, боль — всего и не разглядишь за доли секунды. Но старый ангел понимает: именно это и есть настоящее. Только это уже неважно. Свет заполняет пространство. Убийственно яркий свет...
* * *
Меня убили! Убили!
Нет. Не меня. Это убили того древнего ангела. А я всё ещё жив. Жив.
Но лучше бы умер.
Лучше бы меня разорвало на части. Лучше бы лава сожгла меня там, внизу. Всё лучше, чем это! Беспощадное, неумолимое знание. Правда. Правда, которую не забыть, не выбить из головы, не выжечь. Правда, от которой выворачивает наизнанку. Правда, которую Бог прячет ото всех, запрещая подниматься к небу. Правда, которую рассказывают души умерших!
Средний мир. Средний, изначальный. И двуединые — существа с парой белых и чёрных крыл. Кто знает о них теперь? Кто помнит их в этом мире, построенном на страхе и лжи? Их истребили, уничтожили, они лишились силы, превратились в людей. Но с нами, со светлыми идиотами, сыграли шутку ещё злее. У нас отобрали память, ослепили глаза светом, подрезали крылья воли. И вот уже не ангелы, а марионетки живут в игрушечном мирке. Тупое стадо, пасущееся на зелёной лужайке! Бараны, которые мнят себя высшими существами, пишут трактаты, рассуждают о вечности, а сами не знают даже того, как выглядит Твердь, на которой живут! А тех, кто начинает задумываться, тех, кто начинает задавать вопросы, тех, кто видел что-то иное, просто убирают. Вот почему нет ни одной истории о вернувшихся из плена. Вот почему хранители так рано уходят в Свет. Дядя, мой дядя... Он что-то подозревал. Нельзя не начать сомневаться, когда изо дня в день сталкиваешься с чем-то иным, с тем, что отличается от того, чему тебя учили. Даже если ты слеп, даже если ты глух — всё равно в конце концов заметишь! Заметишь, что привычный мир трещит по швам.
Мир трещит? Нет! Мой мир рухнул. Просто рухнул. От него остались одни обломки. Просто ничего не осталось! Хочется кричать. Хочется биться головой. Хочется отпустить контроль и сойти с ума. Да, сойти с ума — это выход. Но не получается. Разум зажал удила и держит. Я держусь. Несмотря на то, что в душе пожар, в душе ураган, хаос, — держусь. Никогда не думал, что смогу так. Это какая-то дьявольская способность.
Дьявол?
Ну конечно, Джилонг! Он единственный, кто сейчас может меня понять. Единственный, кто прошёл через такое же. Он выдернул меня из привычного мира, разбередил в душе вопросы, бросил на поиск ответов. И я нашёл их. Нашёл.
Кроме одного.
* * * * *
Он стоит передо мной: стройный, красивый, по-птичьи грациозный. Он ведь и правда напоминает птицу, хищную, вольную. Даже широкие рукава рубахи развиваются крыльями.
— Здравствуй, Мэй, — улыбаюсь я и добавляю: — Мэйкюи. Как тебе такое имя?
— Хорошо звучит, — отвечает он и облизывает губы. — Похоже, ты был уверен, что я вернусь, и ждал меня.
— Уверен? Нет. Ждал? Да.
— Хитрый... — тянет он. — Ты хитрый. Наговорил мне с три короба, погнал ответы искать. А ведь ответа на тот вопрос, который задал тебе, я так и не получил. Ни от тебя, ни от духов.
— Так задай его ещё раз.
Мэйкюи в два лёгких шага пересекает комнату и нависает над креслом, в котором сижу я.
— Зачем? — шипит он. — Зачем тебе ещё один такой же, как ты?
Смотрю на него. Разглядываю это заострённое лицо, аккуратный нос, выраженные скулы, растрепавшиеся спутавшиеся волосы, пересохшие губы и расширенные, горящие глаза, в которых нет и тени безумства. Он был там. Только что. Он слушал духов. И его разум не пошатнулся, остался невредим. Сильный мальчик.
И такой желанный.
Обнимаю его за голову, притягиваю к себе и впиваюсь в губы поцелуем. Он не сопротивляется, отвечает на ласки проворным язычком, постанывает мне в рот, распаляясь с каждой секундой. Он соскучился.
— Пытаешься уйти от ответа? — шепчет Мэйкюи, чуть отстраняясь.
Качаю головой и взглядом приказываю садиться. Он присаживается ко мне на колено.
— Последние несколько сотен лет я провёл на Земле, — говорю я, обнимая его за талию.
— На Земле? Но разве?.. Разве двукрылые могут быть там так долго?
— Двукрылые не могут, но я и не двукрылый. Когда-то я имел белые крылья, а когда лишился их — отрастил чёрные. Меня можно назвать почти двуединым. Именно поэтому я могу жить на Земле. Нет, не как хозяин, не как сын — как гость, но всё же жить.
Мэйкюи смотрит на меня жарко, жадно, как на чудо какое-то. Он не понимает, что такой взгляд ещё сильнее заводит меня, и я уже еле сдерживаюсь, чтобы не завалить его на пол. Пора заканчивать с этими разговорами.
— Я жил там, среди людей, я очень тесно общался с ними и знаю: они скоро проснутся, разорвут свой кокон и расправят крылья, став третьей силой. Не знаю, когда это произойдёт, не знаю, что это будет за сила. Но знаю одно: я хочу наладить с ней положительный контакт. А для этого мне нужно укреплять позиции. И появление «ещё одного меня» — это один из шагов.
— Значит, укрепление позиций? — переспрашивает Мэй. — Политика и только?
— Ты разочарован? Ожидал признания в любви с первого взгляда?
Мэйкюи кривится.
— Впрочем, сейчас ты и правда мне нравишься, маленький чертёнок.
Я усмехаюсь и запускаю руку под его рубашку, скольжу пальцами по спине. А он выгибается, жмётся ко мне, обнимает, жарко дышит в ухо. А потом выскальзывает юрким ужом из объятий, спускается на пол, устраивается между ног. И я, завороженный предвкушением, наблюдаю, как Мэй развязывает мой пояс, стягивает штаны, а затем игриво касается пальцами моего члена, гладит, обхватывает. Улыбнувшись и сверкнув хитрыми глазами, мальчишка принимается щекотать языком самый кончик, не заходя дальше.
Дразнится, чертёнок. Дразнится...
Запускаю пальцы в его волосы — мягкие, воздушные, одно удовольствие их ласкать — и прижимаю голову к себе. Мэйкюи наконец прекращает дразниться, обхватывает губами ствол, заглатывает и начинает двигаться, медленно, тягуче.
Откидываюсь на спинку кресла, предоставляя Мэйкюи полную инициативу и наслаждаясь процессом. Наслаждаясь тем, как быстро мальчик всему учится.
_____________________________________________
* Шесть локтей — это чуть меньше трёх метров.
** Семнадцать локтей — это чуть меньше восьми метров.
Предыдущие главы:
1. Ангел Меирэль
2. Меирэль
3. Мэир
4. Мэй