May the Force Be With You!
Автор: Мария_Владимировна.
Редактирование: Mikomijade.
Название: Het probleem van de gezelligheid.
Размер: 2,5 авторских листа.
Рейтинг: ограниченный (предупреждение: отношения м/м, изнасилование).
Жанр: рассказ.
От автора: главный герой писан с реально существующего человека, за что ему большое спасибо; да, Ярослав(а). Также спасибо BBincLTD за вдохновение.
Часть 1.
Часть 2.
Часть 3. Окончание.
Наутро я звоню Ленке, мы встречаемся в том же кафе, где все начиналось. Передо мной микроскопическая чашка кофе, пепельница, и только теперь рядом раскрыт томик «Баллад Редингской тюрьмы». А мысли, хоть и блуждают по верхам написанного, впервые столь упрямы против книги в нацеленности на реальность.
Она нервно стучит носком туфли.
И даже если то, что я собираюсь сделать, разведет нас с Майерсом, я хочу быть честным: и перед ним, и, в первую очередь, перед собой.
- Я отказываюсь от спора.
Ленка вздрагивает, видимо, не совсем поверив или не поняв моих слов.
- Я отказываюсь от Орда, работы и уезжаю в Россию.
Она нервно крутит пачку сигарет, что-то обдумывая. Словно и не рада моей капитуляции. После паузы произносит:
- Ты не можешь. Эта работа все для тебя.
- Значит, есть вещи важнее.
- Более важные, чем то, к чему стремился всю жизнь?... Кай. Это Кай Майерс, да? Ты влюбился в этого немца и решил все бросить?
- Если угодно…
- Идиот! – она вспыхивает моментально, будто я собираюсь совершить нечто ужасное.
Конечно, это так, но не ужаснее того, если я останусь и навек прокляну себя в подлости, трусости и несправедливости.
- Яр, у него таких, как ты, – хоть ложкой ешь. Он через неделю забудет тебя. Надоешь – выбросит. А ты…
- Нет! – перебиваю ее. – Даже если у него тысячи таких, как я, он у меня один. Я не могу по-другому.
- Ты не можешь отказаться от спора, вот, чего ты не можешь!
- А ты можешь меня судить?! Мои мотивы?!
Слава Богу, утро – и нас не выгонят из-за нарушения спокойствия посетителей. Бармен притих у стойки, забыв о стаканах.
- Мне безразличны твои мотивы. Ты не можешь…
Она откидывается на спинку кресла, принимает закрытую позу. Вдруг выпаливает:
- В нашем споре замешаны не только мы.
- В каком смысле?
- Я специально спровоцировала тебя на этот спор. Не смотри так... Да, представь самое худшее.
Меня словно кипятком окатывает: специально? Подстроено? Зачем? Почему я?
Вот оно, подкатило предательство - больное, звонкое. Теперь я понимаю, отчего ее выбор в ту ночь мне казался несколько наигранным и фальшивым.
- Тогда я отказываюсь тем более!
- Подожди.
Она звонит кому-то и произносит в трубку:
- Он все знает.
Я возмущенно обрываю телефонный разговор:
- И кем подстроено? Это Орд?
- Орд, но только мадам Орд.
Я смотрю ей в глаза, качаю головой,… нет…
- Ты не могла так поступить. Зачем тебе это?
Во мне непонимание с негодованием плещутся поровну. Я не знаю, что мне думать, на чью сторону встать.
- Ты сам говоришь – у каждого свои мотивы. У меня тоже есть мотив. Я не собираюсь всю жизнь заниматься вычиткой этих неудачников. Я всегда плелась за тобой. Вечно глотала пыль. И, знаешь ли, хватит! Я устала от тебя, от твоих: «я такой дурак» и «ой, я оказался лучшим студентом курса»! У тебя все словно случайно, так легко, так просто, когда ты даже не выныриваешь из своих книжек! Ой – и единственное бюджетное место в группе; ой – и красный диплом; снова – ой – и тебя уже приглашают работать заграницу!
Я молчу, не зная, что ответить. Я слышу зависть и ненависть в ее словах. И понимаю, что стоит только открыть рот, как оттуда посыплются заикающиеся оправдания.
Ведь я работал! Я не видел ничего, кроме цели и моего одиночества. Зубрил, как заведённый, ночами сидел с курсовыми, когда все гуляли. И сейчас: правка-правка-правка. И только Кай, так неожиданно появившийся в моей жизни, вытянул меня из этого состояния вечной работы. И мне всегда казалось, что именно я должен завидовать ей. Именно я должен смотреть ей в рот. Но никогда не чувствовал ни злости, ни ненависти.
- Н-но ты тоже здесь… - выдавливаю растерянно.
- Я – здесь? Я здесь только потому, что требовался еще один человек! А наш декан так удачно собрался покупать новую машину! И это с твоими же результатами меня принимали на конкурс.… Думаю, ты понимаешь, или хотя бы можешь себе представить, что я чувствую к тебе. Как мне тошнотворна дружба с тобой, как я каждый день, видя тебя, думаю: «это он, это только благодаря ему я что-то стою. Это его пыль я глотаю уже почти десять лет. Это у него всегда и все «случайно получается», когда я рву задницу, чтобы достичь хоть маленькой толики»…
- Стоп! Замолчи! – я не могу больше этого выслушивать. Кажется: вот-вот, и разум подведет меня.
Мне трудно собраться с мыслями. Я опускаю глаза в книгу, но стоки прыгают, и я не могу различить ни буквы.
- Давай, я просто уйду, и мы сделаем вид, что этого не было? – робко прошу, почти умоляю.
Она хмыкает презрительно, берется за пачку, но увидев кого-то за моей спиной, бросает сигарету.
Я оглядываюсь.
К нам подходит дама средних лет. Она достойна, уверена и выглядит не хуже Мэри Кей Эшли в те же годы. Я ее знаю. Конечно, ее знает вся редакция.
Она садится за столик, Ленка представляет нас.
- Рада знакомству, - изящно подает руку Дафна Орд.
Я не могу сказать того же, потому вместо пожатия только нервно ёрзаю на кресле.
- А он мил, - говорит она Ленке, - любовник моего мужа… Весьма мил.
- Простите, но мне неприятно слышать свою оценку в третьем лице.
Я изо всех сил стараюсь не поддаваться на ее авторитет. Хоть это и не просто: мадам Орд владеет частью акций в самом «Nationale Krant» и половиной нашей редакции.
Но, оказывается, этого мало. Она собирается развестись с мужем и оставить его ни с чем. Моя же роль до смешного проста: влюбить его в себя. Ленке остается только собрать информацию, а мадам Орд – подать в суд по брачному контракту, который предусматривает подобный развод в случае серьезных и долгих (не менее месяца) отношений с изменяющей стороной.
- … Ты ввязался в заранее выигрышный спор, подумай, Ярослав, - Дафна мила и убедительна, - ты делаешь свое дело, получаешь место редактора. Строишь свою жизнь с почвой под ногами, переезжаешь в нормальную квартиру из вашего клоповника. И все, как ты мечтал, разве нет?
Да, все как я мечтал. Вот она, добрая фея, сидит передо мной. А мне всего-то надо протянуть наши отношения до конца месяца и начала судебного процесса. Но…
- А если мне этого не нужно? Я не намерен больше никого обманывать. Хватит. До свидания.
Я порываюсь встать, но Дафна резко дергает мою руку вниз:
- Сидеть, - командует она, и мне приходится повиноваться, - думаешь, в случае твоего отката мы лишь разведем руками? Ты слишком глубоко влез в болото, мальчик.
Она кидает на стол конверт, я снова нервно ёрзаю на кресле, беру его… И вижу наши с Ордом фотографии.
- И что? Этого мало?
- Для суда – да. А вот для твоего Майерса – предостаточно.
Я ошарашенно смотрю на нее. Что за мелочный шантаж?
- Это вы таким образом решили меня «привязать»?
- Нет, мы уже «привязали».
- И думаете, что теперь я на все соглашусь?
- А у тебя нет выбора.
Ленка молча наблюдает за ее победой и моим фиаско.
Я закуриваю, но ни курить, ни думать не хочется.
- А если я сам собирался ему рассказать? Вам не кажется, что это уже может быть не актуально? Да и не те у нас отношения, чтобы следить за верностью друг друга.
- Думаешь? Насколько мне известно, фотограф полностью поглощен и тобой, и вашими отношениями. Я никогда не действую наобум. А актуальность, - она делает многозначительную паузу, - ты же не рассказал ему. Значит, он узнал от нас и уже сделал определенные выводы…
- Узнал?!
- Дафна отослала Майерсу флешку с фотографиями, - поясняет Ленка на русском.
Я тоже решаю ответить ей на родном языке:
- Я не буду участвовать в ее спектакле. Я сказал, что отказываюсь. И знаешь… - наклоняюсь к ней и произношу шепотом, - мне очень жаль тебя. Ты ради сомнительного обещания, из-за собственной недальновидности и злобности просрала мою верность.
Уверен, она сейчас мало поймет, окрыленная моим поражением, всю серьезность поступка. Но, говоря эти слова тихо, подчеркивая их значимость, кажется, я затронул что-то, что подействовало на мою бывшую «заклятую» подругу.
Встав из-за стола и уже отойдя от него на пару метров, в тишине полуденного кафе, я слышу вопрос Орд:
- Что он сказал?
И ее потерянный ответ:
- Ничего. Это личное.
Я сажусь за руль, но не в состоянии сдвинуться с места, и впервые за много лет просто и по-детски реву: от обиды, от предательства, от понимания, что в глазах Кая я такой же предатель, торговавший своим телом и чувствами. И от безысходности: раньше я понимал, что мне придется вернуться в Россию, но это был выбор по собственному желанию. Теперь я должен был уехать, потому что другого выхода просто не осталось.
Отревевшись, успокоившись, я набираю Майерса, но он не отвечает.
И тогда вечером отправляюсь без звонка и предупреждения к Орду.
Он встречает меня в халате и растерянности:
- Твой визит очень приятен, хоть и неожидан.
- Уж не знаю, насколько приятен он будет потом.
- Кофе?
- Нет.
Подхожу к окну, открываю его и закуриваю.
- Что-то случилось?
Он обнимает меня сзади, целуя в шею.
- Давно случилось. Тебе лучше одеться и выслушать меня.
- Хорошо.
Он послушно одевается, садится в кресло возле окна и ждет объяснений.
- Не выгоняй меня раньше, чем я закончу, ладно?... Твоя жена собирается с тобой разводиться. Она собрала на нас компромат и просила моего содействия.
- Ясно… - он молчит некоторое время. Видимо, для него это такая же неожиданность. – Но почему я должен выгонять тебя? Ты согласился?
- Нет, что ты. Но все куда хуже. Я понимаю, как мерзко это звучит, но в тот вечер – тот самый первый вечер, помнишь?
Он кивает. Я отворачиваюсь к окну, не в силах смотреть Юргену в глаза.
- В тот вечер… Да и вообще, потом, когда мы узнали, что ты наш новый главный редактор… Мы поспорили с Элеонор, кто сможет удержать тебя. Мы поспорили на тебя, понимаешь?
- Но у нас с Элеонор ничего не было.
Затягиваюсь.
- Да, теперь я понимаю это. Она притворством подстегивала меня на действия. Я должен был влюбить тебя в себя, - я наблюдаю, как на подоконнике спариваются мухи, и почему-то становится тошно от этого зрелища. – Дафна наняла Элеонор, чтобы та «подложила» меня в твою постель, а потом следила за нами.
По вашему контракту развод из-за измены подразумевает серьезные отношения с любовником. На начало процесса мы должны быть… в отношениях.
Я отказал ей. Послушай: я понимаю, что ты после развода лишишься всего, потому не буду потворствовать ей. Я решил уехать в Россию. Теперь мне не место здесь. Я глубоко виноват перед тобой.
- Ты поспорил, но в твоем признании, я вижу смелость и чувства. И ведь мы действительно вместе. Все остальное неважно… Ярослав, я люблю тебя.
Он выдыхает с силой и уверенностью, словно эти слова так долго копились в нем.
Я снова затягиваюсь. Нервно. Сигарета выдает меня.
- Все было бы неважно, если бы и ты любил меня. Да?
Он сам все понимает, и я в душе благодарю его за то, что не приходится произносить это вслух.
- Прости.
В лицо бьет прохлада Амстела и вечера. Но внутри все горит.
- Прости, хоть и не знаю, имею ли право на твое прощение. В своей глупости я совершил нечто ужасное.
Орд открывает бутылку коньяка, который стоит на столике у его кресла, передумывает пить, откидывается на спинку и закрывает лицо руками.
Я только могу догадываться, что творится в его голове.
Выкидываю окурок, поворачиваюсь к нему:
- Юрген…
Орд вскакивает и вылепливает мне пощечину.
- Я верил тебе! А ты играл с моими чувствами?!
- Юрген, послушай…
Он бьет уже с кулака. Я не удерживаюсь и падаю. Тяжелый удар.
Чувствую, как накапливается во рту кровь. Но даже если он изобьет меня сейчас в горькое яблоко – будет прав. Я не сопротивляюсь его неожиданному бешенству.
- Я люблю тебя! – удар, – Господи, - удар, - я действительно полюбил тебя! – снова и снова он бьет в лицо, грудь, куда попадет. Хватает меня за рубашку, притягивает к себе. – Ты самый светлый человек, который существовал для меня в этом мире. Ты был так искренен! – последний удар. – Ты был…
Он переводит дух, и у меня появляется возможность оправдаться:
- Я действительно был искренен.… Я сам узнал только сейчас, как все оказалось на самом деле. Юрген, мне нравился ты, наши отношения. Но это был просто спор. И если бы я не решил у… нет! – он опять заносит руку, но я извиваюсь под ним, пытаясь выползти, - нет! Подожди, Юрген. Я решил вернуться в Россию и только поэтому узнал, что меня также предали… Пожалуйста…
Он смотрит на меня, избитого, жалкого, зажатого между полом и его весом. Долго смотрит. Я застываю в страхе: что он может в таком состоянии задумать?
- И у тебя есть другой? Ты его любишь?
Мне ничего не остается:
- Да.
Орд вдруг звереет, рвет с меня тонкие бриджи, переворачивает лицом вниз, снова впечатывая в паркет. Теперь я сопротивляюсь, умоляю, но он сильнее. Заламывает мне руки так, что я чуть ли не ору в голос, и начинает насиловать.
Бешено, твердыми резкими толчками. Я вою от унижения и боли, а он вбивается в меня, яростно хрипя.
Эта боль заглушает все вокруг, в глазах темнеет, а я не могу ни сменить позу, ни расслабиться. И длится она бесконечно. Я уже только бессильно подвываю, а потом чувствую, как Орд кончает и, наконец, отпускает меня. Я не плачу, но слезы сами катятся по лицу. Сворачиваюсь клубком на полу. Понемногу прихожу в себя. Внутри пустота, апатия, и, кажется, не хочется жить.
Орд скрывается в ванной. Сейчас бы бежать, но я не могу подняться. Все, на что меня хватает – кое-как натянуть штаны и продолжить безвольно валяться на мокром полу. В борьбе мы опрокинули столик, открытая бутылка коньяка вылилась, и теперь вязкие лужицы засыхают, липнут к рукам, одежде и источают резкий запах, смешанный с запахом его спермы и привкусом моей крови.
Орд возвращается, подходит ко мне. Дергаюсь от прикосновения, но переносит меня на кровать, кладет мою голову себе на колени, гладит и просит прощения. Меня мутит, отплевываюсь кровью и обломком выбитого зуба. В темноте перед глазами всплывает залив, и мне кажется: я – Кай, который вот так вот просто кладет свою голову Рыжему на колени, а он чувствует тепло моей кожи под своими ладонями…
Открываю глаза. Утро льется в распахнутое окно яркими лучами. Сначала чувствую отсутствие одного зуба и железный привкус во рту, потом боль по всему телу, оплывшее от синяков лицо и наконец, то, что лежу в кровати Орда.
Он сидит на краю, у изголовья, и смотрит на меня.
- Проснулся? Ты прости за вчерашнее. Не знаю, что на меня нашло…. Ты ведь очень честно поступил: не нырнул в кусты, не переметнулся к этой сучке. Я же должен благодарить тебя...
Он продолжает говорить, но голова раскалывается от потока ласковых слов. Я хриплю в ответ и переворачиваюсь на живот.
Уж сколько меня били, но Орд просто монстр.
- Прости, солнечный мой. Все будет хорошо. Я оплачу твое лечение, а потом мы разберемся в наших чувствах. Пойми и ты меня – я не могу тебя отпустить, не могу жить и знать, что ты принадлежишь кому-то еще, кроме меня…. К тому же, теперь я могу подать на нее. Если, конечно, ты первый не отправишь на Антильские острова старого садиста за избиение и насилие, - он смеется собственной шутке, но в ней чувствуется скрытая просьба.
- Не отправлю, - обещаю я, переваливаясь на бок и вползая с постели. Мне надо в душ и домой.
Но больше всего мне необходимо поговорить в Майерсом. Усмехаюсь мысли: если и он окажется таким буйным, то второго раза я не выдержу.
Через полчаса выхожу от Орда. Все еще мутит, а мысли битом стеклом мешаются в черепной коробке. В двух кварталах случайно зацепляюсь взглядом за матово-черный BMW, таких не много, но номера машины своего фотографа я не помню. Зато вспоминаю, что сам приехал на машине, возвращаюсь к стоянке. Проходя мимо гостиницы, вижу мужчину, который неоднократно появлялся в нашей редакции: толи поверенный Дафны, толи самого Орда.
Кай по-прежнему не берет трубку. Я прекрасно понимаю его обиду, но и сам так просто не сдамся.
Еду в редакцию, пишу письмо на имя главреда об одностороннем расторжении договора и увольнении. Собираю манатки и еду домой.
У меня есть пара недель до отъезда и целая куча дел.
Как необычны становятся привычные вещи, когда прощаешься с ними. Тюль, уже года два требующий стирки, узкий диван, комод, потрепанный мной и жизнью. Стеллажи с книгами – моя гордость, личная библиотека. Здесь и Кафка, и Уайльд, и Солженицын, и Цвейг вперемешку с Веллером, Кундерой, Камю.... Я часами могу смотреть, перелистывать их. Книги – страсть, смысл, жизнь, друзья, лучшие слушатели и собеседники. Они всегда были со мной и всегда будут.
Еще с детства ищешь что-нибудь – мать все в «стенку» складывала: от документов до различного мусора – и зависаешь часа на полтора, уже забыв, зачем вообще полез в шкаф. Читаешь, нюхаешь. Запах особенный. Любимый. Книга пахнет домом, уютом, тем самым gezellig, с которым у меня так много проблем и недопониманий; она пахнет типографской краской и знаниями. Да, именно знаниями. Помню, когда был совсем маленький, меня, на потеху гостям, спрашивали, кем вырасту. И вместо стандартного «космонавтом» или популярного – крутого – «киллером», я всегда отвечал: «книги буду делать!»
Как я и стал редактором-переводчиком.
Много ли лет прошло с того самого момента, когда я первые вдохнул запах книги? Но я вот и сейчас также сижу перед стеллажами собственной библиотеки, перелистываю страницы, вдыхаю их ароматы; и боль, унижение, горечь отступают перед их храмовым спокойствием. И сколько бы времени не прошло, чтобы ни случилось со мной, в них я всегда найду и мир, и уверенность… И Кай, словно стал воплощением этих книг: люди часто пренебрежительно говорят: «он для меня, как прочитанная книга». Но стоят ли все непрочитанные книги одной прочитанной? Отчего мы перечитываем некоторые книги по несколько раз? И отчего иные бросаем, даже не вникнув в суть?
Возможно, лишь те, к кому мы испытываем мимолетное увлечение, страсть – для нас представляют интригу и интерес. Мы сами окутываем ореолом волшебства объект влечения и чувства, которые нуждаются во внешней подпитке из-за своей поверхности. И только прочитанную, понятую книгу мы сможем полюбить так, как полюбили истинно открытого для нас человека.
И суть любви есть не в загадке «новой книги», а в содержании «прочитанной». Именно содержание, но не сюжет, греет в нас интерес и привязанность, нашу любовь.
И только про самого любимого, самого дорогого человека я скажу: «Он передо мной, как открытая книга».
В очередной раз отслушав гудки телефона Майерса, записываюсь на прием к стоматологу и собираюсь ехать по указанному адресу.
В коридоре полицейские бодро шагают в моем направлении.
- Простите, вы – Ярослав Киров? – ужасно коверкая мое имя, спрашивает один из них. Киваю несколько напряженно – никогда встречи в полицией не были приятными.
- Вы обвиняетесь в убийстве г-на Юргена Орда. Вот ордер на ваш арест.
Я и пикнуть не успеваю, как меня берут под белы ручки и ведут из общежития к полицейской машине под любопытными взглядами соплеменников.
В участке я устраиваю мини истерику, грожу судом, требую адвоката и потом уже жалобно уверяю, что вот только этим утром видел Орда, и он был живее всех живых.
Я не верю ни одному слову. Не верю вообще в реальность происходящего, но мне в подробностях рассказывают, как он был убит – задушен шнурком, - где и в какой позе его нашли – в собственном номере, на кровати, - кто его нашел – горничная, убирающая номер, - и так лихо это связывают с моим разукрашенным лицом и многочисленными следами прошлой ночи, что я сам готов поверить в свою виновность, и затыкаюсь до приезда адвоката.
Его убили! Орд еще несколько часов назад меня насиловал, еще несколько часов назад я просыпался на этой самой кровати – и вот он мертв. И теперь ни развод ему не страшен, ни любовные муки от разрыва со мной.
Девушка-следователь подозрительно смотрит на меня, когда я начинаю шало смеяться: еще сегодня ночью я был готов к тому, что он убьет меня, а теперь сам обвиняюсь в его убийстве.
Рассказываю это ей сквозь смех и выступившие слезы, но она не разделяет моего веселья. Только выключает диктофон и оставляет меня одного ждать адвоката.
После разговора с адвокатом, которому я, как на исповеди, выкладываю все: и про спор, и про любовь к Майерсу, и про Ленку с Дафной, и про то, как был «лишен иллюзий» Ордом. И даже добавляю: если меня посадят, пусть это будет нидерландская тюрьма, так как на русской «зоне» меня ждет только «петушиная» доля и веревка с мылом. К концу нашего задушевного разговора кажется, что схожу с ума. В одночасье меня отрывают от мира. Отрывают от мыслей, жизни и, самое ужасное, от Кая Майерса.
Меня выпроваживают в камеру следственного изолятора, и я надолго замираю в ожидании новых бед.
В перерывах между камерными мытарствами и нестерпимым желанием курить, меня по очереди допрашивают то следователь, то адвокат. Я неожиданно оказываюсь «по ту сторону» жизни общества. И только тут я понимаю, что значит безысходный страх, ужас. Адвокат «обнадеживает»: со всеми смягчающими, – которые, кстати, не прописаны в УК Нидерландов – мне дадут всего-то лет двадцать.
Позже набегут русские следователи, защитники, обвинители и просто непонятные мне в теперешнем состоянии мартышки. Они будут требовать вернуть подсудимого в Россию, в лапы родного правосудия.
Я отбрыкиваюсь, как могу. Они доводят меня почти до нервного срыва: наш следак устроил «замануху», обещая всего 8 лет. Конкуренция! Маркетинг! Мать их.
Я хочу только одного. Увидеть Кая. В какой-то момент снова наваливается апатия; ни страха, ни желания, ни веры.
Ну, из желаний, если только сигаретку и книжку.
И Кая. Кая. Кая…
Его имя, его образ преследуют меня. Я засыпаю – вижу его. Просыпаюсь – и мысли снова о нем.
Часто перед глазами встает Орд. Я все еще не верю, что он мертв. Кажется, такого не бывает. И почему? За что? Это было именно убийство – ни грабеж, ни драка. Рассчитанное убийство и мои следы. Черт меня дернул бежать к нему. Черт меня дернул в тот вечер, сломя голову, рассказать правду, предупредить. Смешно ли: когда он насиловал меня , я думал, что хуже уже не может быть. Оказывается, в любой самой скверной ситуации есть ступень вниз.
Плох только один вариант: тебя несут в лес в целлофановом пакете. По частям. Остальные проблемы решаемы. Это не мой слова, но теперь они так кстати приходятся к ситуации, когда, кажется, легче в петлю.
Тихое отчаянье заливает тяжелым свинцом.
И теперь, если бы мне было уготовано написать о своей жизни, я бы непременно написал о своем месте заключения. Но, думаю, насколько бы хороши ни были голландские тюрьмы, я не хочу оставлять их в памяти и биографии.
Нет, я не отказываюсь от опыта, но именно тут, в ожидании суда, наблюдая, как красиво мне «пишут срок», я понимаю вещи куда более важные. И даже если бы мне не пришлось самому так глупо и трагично подставиться, я все равно принял бы – и принимаю – это наказание.
Здесь другая жизнь, другое течение времени.
Мне, наконец-то, принесли книги и сигареты, но только Кай заполняет мой разум. И, кажется, своим невидимым присутствием возвращает тягу к жизни. Он – та часть меня, которая дышит воздухом Амстердама, а не Лелистада.
Мне сообщают, что пострадавшей стороной назначена мадам Орд. Элеонор – свидетелем обвинения. Среди объяснений адвоката, я слышу и имя Кая, но не могу понять, как он-то может быть замешан в процессе. И откуда он мог знать о случившимся?
Бессонными ночами прокручиваю в голове свою версию следствия. Безусловно, Дафне на руку смерть мужа, но она никак не входила в ее планы. А когда вспоминаю виденный мною BMW Майерса у гостиницы Юргена – внутри все холоднеет. Я скорее вперед прокурора кинусь себя очернять, чем хоть толикой наведу на него подозрения. Сейчас я четко помню, что это была именно его машина. Германские номера.
От ужаса догадки начинается невралгия, которую адвокат удачно приписывает к делу как «обстоятельство, требующее особого внимания суда на болезнь обвиняемого с нестабильной нервной системой, опасной для его психического здоровья, а, может быть, и жизни». Действительно, мало ли что – вдруг я двинусь по фазе и вскроюсь прямо перед судебным процессом?
Но все уловки защиты мало трогают меня. А паранойя разрастается в геометрической прогрессии.
Нет, только не он! Не он. Когда адвокат спрашивает меня, есть ли подозрения, кому г-н Орд был столь ненавистен, я усиленно мотаю головой и клянусь, что даже не догадываюсь, чем вызываю новые подозрения: подзащитный кого-то покрывает.
Но я и сам не могу больше молчать.
Прошу бумагу и ручку. И ни секунды не раздумывая пишу:
«Она всегда ходила так, словно шла по подиуму на высоких каблуках, не виляя кокетливо задницей, а твердо чеканя шаг…»
И сейчас в ожидании суда, я кладу эти строки на белые листы, выпускаю эту свинцовую тяжесть, и с каждым новым словом мне становится легче.
И насколько бы мне стало легче, если бы я успел признаться в своей любви Каю.
Возможно, и эта моя исповедь – признание в любви. Всему: и моей Жизни, и Их Реальности, и Книгам, и Ему.
В день перед судом, адвокат подмигивает мне: он будет бороться за оправдательный приговор. С меня только правда.
Конвоируют до места расправы. Судебные приставы суровы и немы. Я растерян и подавлен.
Нервно поправляю пиджак и сажусь рядом с адвокатом. Надо сказать, что в костюме я выгляжу, как шутка сестер Зайцевых – глупо, нелепо и даже не смешно.
Весь процесс пытаюсь впитывать информацию; правильно, как учил адвокат, отвечать, но все плывет перед глазами, и я слабо понимаю, что вообще происходит. Последнюю неделю я сидел на никотиновой диете и кофе, и не спал практически все это время. Каждые пять минут чувствую приступы тошноты и балансирую на грани бессознательного.
Я понимаю, что довел себя до критической точки, но не из-за страха за себя, а из-за понимания – мой любимый, светлый, добрый, такой спокойный и сильный человек совершил ужаснейшее преступление.
И, кажется, я вижу его на трибуне рядом с судьей, и, вроде бы, говорят про какие-то фотографии. Фотографии с Ордом. И сюда их притянули? Но я и так подтвердил характер наших отношений. Публично признался в изнасиловании меня Ордом, готов был рассказать, что, да, это я из мести задушил его, но адвокат вовремя заткнул мне рот. И теперь я неотрывно смотрю на Майерса, не совсем понимая: как он может быть на стороне защиты и показывать наши фотографии с Ордом?!
- … вам понятно решение суда? Ярослав Киров! Ответьте: вам понятно решение суда?
Адвокат толкает меня в бок, я вскакиваю, кивая и заверяя спешно:
- Да, Господин Судья! – на русском, тут же исправляясь на голландский.
- Таким образом, - продолжает Вершитель Судеб, - дело передается на дополнительное рассмотрение, а оправданный освобождается из-под стражи в зале суда.
Постановляет он, заверяя приговор ударом деревянного молотка.
Оправдан? Я – оправдан? Матерь Божья!
Я только потом узнáю, что убийство было заказано самой Орд, с исполнителем которого я столкнулся у гостиницы и напрочь о нем забыл, что Кай спас меня. Действительно спас, благодаря своему неверию и желанию «убедиться лично». Он заснял и наше последнее утро, и само убийство. Позже я узнаю столько мелочей…
Но это уже будет позже, а сейчас коллеги и просто знакомые лезут обниматься, радуются моему оправданию. Я выбиваюсь из толпы и буквально падаю на руки Майерсу, прошу отвезти меня домой и, кажется, теряю сознание.
Отоспавшись, придя в сознательное состояние и с трудом вспоминая прошедшие дни, я набираю Кая.
Но абонент больше не обслуживается в сети. Я набираю снова; и снова, и снова, и так до тех пор, пока, наконец, не осознаю – конец.
Он вернулся обратно в Германию. И мне, после освидетельствований и улаживания всех дел, тоже придет время возвращаться в Россию.
Мне совсем не радостно на душе от оправдания. Да и попросту не с кем разделить эту радость.
У меня нет ни друга, - мы периодически встречаемся в коридорах общаги, она виновато опускает глаза, я, словно и не заметив, прохожу мимо. Мне больше нет дела до этого человека, нет желания «поговорить», «простить», да и просто видеть. Я освободился от нее. Именно так: могу дышать, не огладываться, не думать – что она скажет, сделает. Я свободен. И совершенно одинок. Но в этом одиночестве виноват только сам.
Ни любимого. Его я предал, и не просто предал, а обвинил в своих домыслах в страшнейшем грехе. И если бы его командировка не подошла к концу, то как бы я сейчас смотрел ему в глаза? Честно, не знаю.
Потому, может, оно и к лучшему. Две недели пролетают быстро, неспокойно. Дафну и ее поверенного сажают. Ленка становится редактором в нашей конторе, которая временно переходит какому-то дальнему родственнику Ордов.
А я собираю манатки, присаживаюсь на дорожку, проверяю билет «Скипхол – Пулково I», не удерживаюсь и перечитываю несколько последних страниц своего «Het probleem van de gezellig». Думаю, что теперь эта проблема не будет столько актуальна. Я начинаю новую жизнь. Или пытаюсь исправить старую? Не хочу теперь искать ответы на столь сложные вопросы, потому встаю, закрываю дверь опустевшей комнаты и тихо спускаюсь вниз. Именно тихо, крадучись – вчера по-человечески со всеми простился и больше не хочу слюней-соплей, пожеланий в добрый путь и «мы тебя любили». Похоронку устроили, ей-богу. Иммиграция делает людей сентиментальными, и возвращение на родину для них словно ставит клеймо на человека: «не смог». И они хоронят этого «немощного» в день прощания; позже или вспоминая только хорошее, или забывая его совсем.
Пропускаю в дверях парадной курьера, закуриваю.
Курьер мешкается на лестнице, не зная, в какую сторону коридора податься. Я киваю ему, мол, разрешаю, спрашивай. Парень облегченно подбегает ко мне, предъявляя конверт: «куда? кому?».
Куда – сюда.
Кому – Кирову.
Серьезно, мне приходит заказное письмо, когда, по сути, я должен уже ехать в аэропорт.
И, черт возьми! Обратный адрес – Мюнхен.
Достаю листок с короткой запиской:
«Вызов на работу и билет в конверте. Конечно, я не могу предложить тебе место редактора, но если ты что-нибудь сделаешь со своей осанкой, то станешь моей лучшей фотомоделью.
Кай Майерс».
27 июля 2010г.
Редактирование: Mikomijade.
Название: Het probleem van de gezelligheid.
Размер: 2,5 авторских листа.
Рейтинг: ограниченный (предупреждение: отношения м/м, изнасилование).
Жанр: рассказ.
От автора: главный герой писан с реально существующего человека, за что ему большое спасибо; да, Ярослав(а). Также спасибо BBincLTD за вдохновение.
Часть 1.
Часть 2.
Часть 3. Окончание.
Только прекрасное и понимание прекрасного питает Любовь.
Ненависть может питаться чем попало.
(О.Уайльд - «De profudis (Epistola: in carcere et uinculis)»)
Ненависть может питаться чем попало.
(О.Уайльд - «De profudis (Epistola: in carcere et uinculis)»)
Наутро я звоню Ленке, мы встречаемся в том же кафе, где все начиналось. Передо мной микроскопическая чашка кофе, пепельница, и только теперь рядом раскрыт томик «Баллад Редингской тюрьмы». А мысли, хоть и блуждают по верхам написанного, впервые столь упрямы против книги в нацеленности на реальность.
Она нервно стучит носком туфли.
И даже если то, что я собираюсь сделать, разведет нас с Майерсом, я хочу быть честным: и перед ним, и, в первую очередь, перед собой.
- Я отказываюсь от спора.
Ленка вздрагивает, видимо, не совсем поверив или не поняв моих слов.
- Я отказываюсь от Орда, работы и уезжаю в Россию.
Она нервно крутит пачку сигарет, что-то обдумывая. Словно и не рада моей капитуляции. После паузы произносит:
- Ты не можешь. Эта работа все для тебя.
- Значит, есть вещи важнее.
- Более важные, чем то, к чему стремился всю жизнь?... Кай. Это Кай Майерс, да? Ты влюбился в этого немца и решил все бросить?
- Если угодно…
- Идиот! – она вспыхивает моментально, будто я собираюсь совершить нечто ужасное.
Конечно, это так, но не ужаснее того, если я останусь и навек прокляну себя в подлости, трусости и несправедливости.
- Яр, у него таких, как ты, – хоть ложкой ешь. Он через неделю забудет тебя. Надоешь – выбросит. А ты…
- Нет! – перебиваю ее. – Даже если у него тысячи таких, как я, он у меня один. Я не могу по-другому.
- Ты не можешь отказаться от спора, вот, чего ты не можешь!
- А ты можешь меня судить?! Мои мотивы?!
Слава Богу, утро – и нас не выгонят из-за нарушения спокойствия посетителей. Бармен притих у стойки, забыв о стаканах.
- Мне безразличны твои мотивы. Ты не можешь…
Она откидывается на спинку кресла, принимает закрытую позу. Вдруг выпаливает:
- В нашем споре замешаны не только мы.
- В каком смысле?
- Я специально спровоцировала тебя на этот спор. Не смотри так... Да, представь самое худшее.
Меня словно кипятком окатывает: специально? Подстроено? Зачем? Почему я?
Вот оно, подкатило предательство - больное, звонкое. Теперь я понимаю, отчего ее выбор в ту ночь мне казался несколько наигранным и фальшивым.
- Тогда я отказываюсь тем более!
- Подожди.
Она звонит кому-то и произносит в трубку:
- Он все знает.
Я возмущенно обрываю телефонный разговор:
- И кем подстроено? Это Орд?
- Орд, но только мадам Орд.
Я смотрю ей в глаза, качаю головой,… нет…
- Ты не могла так поступить. Зачем тебе это?
Во мне непонимание с негодованием плещутся поровну. Я не знаю, что мне думать, на чью сторону встать.
- Ты сам говоришь – у каждого свои мотивы. У меня тоже есть мотив. Я не собираюсь всю жизнь заниматься вычиткой этих неудачников. Я всегда плелась за тобой. Вечно глотала пыль. И, знаешь ли, хватит! Я устала от тебя, от твоих: «я такой дурак» и «ой, я оказался лучшим студентом курса»! У тебя все словно случайно, так легко, так просто, когда ты даже не выныриваешь из своих книжек! Ой – и единственное бюджетное место в группе; ой – и красный диплом; снова – ой – и тебя уже приглашают работать заграницу!
Я молчу, не зная, что ответить. Я слышу зависть и ненависть в ее словах. И понимаю, что стоит только открыть рот, как оттуда посыплются заикающиеся оправдания.
Ведь я работал! Я не видел ничего, кроме цели и моего одиночества. Зубрил, как заведённый, ночами сидел с курсовыми, когда все гуляли. И сейчас: правка-правка-правка. И только Кай, так неожиданно появившийся в моей жизни, вытянул меня из этого состояния вечной работы. И мне всегда казалось, что именно я должен завидовать ей. Именно я должен смотреть ей в рот. Но никогда не чувствовал ни злости, ни ненависти.
- Н-но ты тоже здесь… - выдавливаю растерянно.
- Я – здесь? Я здесь только потому, что требовался еще один человек! А наш декан так удачно собрался покупать новую машину! И это с твоими же результатами меня принимали на конкурс.… Думаю, ты понимаешь, или хотя бы можешь себе представить, что я чувствую к тебе. Как мне тошнотворна дружба с тобой, как я каждый день, видя тебя, думаю: «это он, это только благодаря ему я что-то стою. Это его пыль я глотаю уже почти десять лет. Это у него всегда и все «случайно получается», когда я рву задницу, чтобы достичь хоть маленькой толики»…
- Стоп! Замолчи! – я не могу больше этого выслушивать. Кажется: вот-вот, и разум подведет меня.
Мне трудно собраться с мыслями. Я опускаю глаза в книгу, но стоки прыгают, и я не могу различить ни буквы.
- Давай, я просто уйду, и мы сделаем вид, что этого не было? – робко прошу, почти умоляю.
Она хмыкает презрительно, берется за пачку, но увидев кого-то за моей спиной, бросает сигарету.
Я оглядываюсь.
К нам подходит дама средних лет. Она достойна, уверена и выглядит не хуже Мэри Кей Эшли в те же годы. Я ее знаю. Конечно, ее знает вся редакция.
Она садится за столик, Ленка представляет нас.
- Рада знакомству, - изящно подает руку Дафна Орд.
Я не могу сказать того же, потому вместо пожатия только нервно ёрзаю на кресле.
- А он мил, - говорит она Ленке, - любовник моего мужа… Весьма мил.
- Простите, но мне неприятно слышать свою оценку в третьем лице.
Я изо всех сил стараюсь не поддаваться на ее авторитет. Хоть это и не просто: мадам Орд владеет частью акций в самом «Nationale Krant» и половиной нашей редакции.
Но, оказывается, этого мало. Она собирается развестись с мужем и оставить его ни с чем. Моя же роль до смешного проста: влюбить его в себя. Ленке остается только собрать информацию, а мадам Орд – подать в суд по брачному контракту, который предусматривает подобный развод в случае серьезных и долгих (не менее месяца) отношений с изменяющей стороной.
- … Ты ввязался в заранее выигрышный спор, подумай, Ярослав, - Дафна мила и убедительна, - ты делаешь свое дело, получаешь место редактора. Строишь свою жизнь с почвой под ногами, переезжаешь в нормальную квартиру из вашего клоповника. И все, как ты мечтал, разве нет?
Да, все как я мечтал. Вот она, добрая фея, сидит передо мной. А мне всего-то надо протянуть наши отношения до конца месяца и начала судебного процесса. Но…
- А если мне этого не нужно? Я не намерен больше никого обманывать. Хватит. До свидания.
Я порываюсь встать, но Дафна резко дергает мою руку вниз:
- Сидеть, - командует она, и мне приходится повиноваться, - думаешь, в случае твоего отката мы лишь разведем руками? Ты слишком глубоко влез в болото, мальчик.
Она кидает на стол конверт, я снова нервно ёрзаю на кресле, беру его… И вижу наши с Ордом фотографии.
- И что? Этого мало?
- Для суда – да. А вот для твоего Майерса – предостаточно.
Я ошарашенно смотрю на нее. Что за мелочный шантаж?
- Это вы таким образом решили меня «привязать»?
- Нет, мы уже «привязали».
- И думаете, что теперь я на все соглашусь?
- А у тебя нет выбора.
Ленка молча наблюдает за ее победой и моим фиаско.
Я закуриваю, но ни курить, ни думать не хочется.
- А если я сам собирался ему рассказать? Вам не кажется, что это уже может быть не актуально? Да и не те у нас отношения, чтобы следить за верностью друг друга.
- Думаешь? Насколько мне известно, фотограф полностью поглощен и тобой, и вашими отношениями. Я никогда не действую наобум. А актуальность, - она делает многозначительную паузу, - ты же не рассказал ему. Значит, он узнал от нас и уже сделал определенные выводы…
- Узнал?!
- Дафна отослала Майерсу флешку с фотографиями, - поясняет Ленка на русском.
Я тоже решаю ответить ей на родном языке:
- Я не буду участвовать в ее спектакле. Я сказал, что отказываюсь. И знаешь… - наклоняюсь к ней и произношу шепотом, - мне очень жаль тебя. Ты ради сомнительного обещания, из-за собственной недальновидности и злобности просрала мою верность.
Уверен, она сейчас мало поймет, окрыленная моим поражением, всю серьезность поступка. Но, говоря эти слова тихо, подчеркивая их значимость, кажется, я затронул что-то, что подействовало на мою бывшую «заклятую» подругу.
Встав из-за стола и уже отойдя от него на пару метров, в тишине полуденного кафе, я слышу вопрос Орд:
- Что он сказал?
И ее потерянный ответ:
- Ничего. Это личное.
Я сажусь за руль, но не в состоянии сдвинуться с места, и впервые за много лет просто и по-детски реву: от обиды, от предательства, от понимания, что в глазах Кая я такой же предатель, торговавший своим телом и чувствами. И от безысходности: раньше я понимал, что мне придется вернуться в Россию, но это был выбор по собственному желанию. Теперь я должен был уехать, потому что другого выхода просто не осталось.
Отревевшись, успокоившись, я набираю Майерса, но он не отвечает.
И тогда вечером отправляюсь без звонка и предупреждения к Орду.
Мы все хотим знать правду.
Ровно до того момента, когда нам ее скажут.
Ровно до того момента, когда нам ее скажут.
Он встречает меня в халате и растерянности:
- Твой визит очень приятен, хоть и неожидан.
- Уж не знаю, насколько приятен он будет потом.
- Кофе?
- Нет.
Подхожу к окну, открываю его и закуриваю.
- Что-то случилось?
Он обнимает меня сзади, целуя в шею.
- Давно случилось. Тебе лучше одеться и выслушать меня.
- Хорошо.
Он послушно одевается, садится в кресло возле окна и ждет объяснений.
- Не выгоняй меня раньше, чем я закончу, ладно?... Твоя жена собирается с тобой разводиться. Она собрала на нас компромат и просила моего содействия.
- Ясно… - он молчит некоторое время. Видимо, для него это такая же неожиданность. – Но почему я должен выгонять тебя? Ты согласился?
- Нет, что ты. Но все куда хуже. Я понимаю, как мерзко это звучит, но в тот вечер – тот самый первый вечер, помнишь?
Он кивает. Я отворачиваюсь к окну, не в силах смотреть Юргену в глаза.
- В тот вечер… Да и вообще, потом, когда мы узнали, что ты наш новый главный редактор… Мы поспорили с Элеонор, кто сможет удержать тебя. Мы поспорили на тебя, понимаешь?
- Но у нас с Элеонор ничего не было.
Затягиваюсь.
- Да, теперь я понимаю это. Она притворством подстегивала меня на действия. Я должен был влюбить тебя в себя, - я наблюдаю, как на подоконнике спариваются мухи, и почему-то становится тошно от этого зрелища. – Дафна наняла Элеонор, чтобы та «подложила» меня в твою постель, а потом следила за нами.
По вашему контракту развод из-за измены подразумевает серьезные отношения с любовником. На начало процесса мы должны быть… в отношениях.
Я отказал ей. Послушай: я понимаю, что ты после развода лишишься всего, потому не буду потворствовать ей. Я решил уехать в Россию. Теперь мне не место здесь. Я глубоко виноват перед тобой.
- Ты поспорил, но в твоем признании, я вижу смелость и чувства. И ведь мы действительно вместе. Все остальное неважно… Ярослав, я люблю тебя.
Он выдыхает с силой и уверенностью, словно эти слова так долго копились в нем.
Я снова затягиваюсь. Нервно. Сигарета выдает меня.
- Все было бы неважно, если бы и ты любил меня. Да?
Он сам все понимает, и я в душе благодарю его за то, что не приходится произносить это вслух.
- Прости.
В лицо бьет прохлада Амстела и вечера. Но внутри все горит.
- Прости, хоть и не знаю, имею ли право на твое прощение. В своей глупости я совершил нечто ужасное.
Орд открывает бутылку коньяка, который стоит на столике у его кресла, передумывает пить, откидывается на спинку и закрывает лицо руками.
Я только могу догадываться, что творится в его голове.
Выкидываю окурок, поворачиваюсь к нему:
- Юрген…
Орд вскакивает и вылепливает мне пощечину.
- Я верил тебе! А ты играл с моими чувствами?!
- Юрген, послушай…
Он бьет уже с кулака. Я не удерживаюсь и падаю. Тяжелый удар.
Чувствую, как накапливается во рту кровь. Но даже если он изобьет меня сейчас в горькое яблоко – будет прав. Я не сопротивляюсь его неожиданному бешенству.
- Я люблю тебя! – удар, – Господи, - удар, - я действительно полюбил тебя! – снова и снова он бьет в лицо, грудь, куда попадет. Хватает меня за рубашку, притягивает к себе. – Ты самый светлый человек, который существовал для меня в этом мире. Ты был так искренен! – последний удар. – Ты был…
Он переводит дух, и у меня появляется возможность оправдаться:
- Я действительно был искренен.… Я сам узнал только сейчас, как все оказалось на самом деле. Юрген, мне нравился ты, наши отношения. Но это был просто спор. И если бы я не решил у… нет! – он опять заносит руку, но я извиваюсь под ним, пытаясь выползти, - нет! Подожди, Юрген. Я решил вернуться в Россию и только поэтому узнал, что меня также предали… Пожалуйста…
Он смотрит на меня, избитого, жалкого, зажатого между полом и его весом. Долго смотрит. Я застываю в страхе: что он может в таком состоянии задумать?
- И у тебя есть другой? Ты его любишь?
Мне ничего не остается:
- Да.
Орд вдруг звереет, рвет с меня тонкие бриджи, переворачивает лицом вниз, снова впечатывая в паркет. Теперь я сопротивляюсь, умоляю, но он сильнее. Заламывает мне руки так, что я чуть ли не ору в голос, и начинает насиловать.
Бешено, твердыми резкими толчками. Я вою от унижения и боли, а он вбивается в меня, яростно хрипя.
Эта боль заглушает все вокруг, в глазах темнеет, а я не могу ни сменить позу, ни расслабиться. И длится она бесконечно. Я уже только бессильно подвываю, а потом чувствую, как Орд кончает и, наконец, отпускает меня. Я не плачу, но слезы сами катятся по лицу. Сворачиваюсь клубком на полу. Понемногу прихожу в себя. Внутри пустота, апатия, и, кажется, не хочется жить.
Орд скрывается в ванной. Сейчас бы бежать, но я не могу подняться. Все, на что меня хватает – кое-как натянуть штаны и продолжить безвольно валяться на мокром полу. В борьбе мы опрокинули столик, открытая бутылка коньяка вылилась, и теперь вязкие лужицы засыхают, липнут к рукам, одежде и источают резкий запах, смешанный с запахом его спермы и привкусом моей крови.
Орд возвращается, подходит ко мне. Дергаюсь от прикосновения, но переносит меня на кровать, кладет мою голову себе на колени, гладит и просит прощения. Меня мутит, отплевываюсь кровью и обломком выбитого зуба. В темноте перед глазами всплывает залив, и мне кажется: я – Кай, который вот так вот просто кладет свою голову Рыжему на колени, а он чувствует тепло моей кожи под своими ладонями…
Иногда, чтобы почувствовать себя счастливым, достаточно просто вспомнить детство. Но чаще, воспоминания детства заставляют почувствовать лишь грусть и потерю.
Открываю глаза. Утро льется в распахнутое окно яркими лучами. Сначала чувствую отсутствие одного зуба и железный привкус во рту, потом боль по всему телу, оплывшее от синяков лицо и наконец, то, что лежу в кровати Орда.
Он сидит на краю, у изголовья, и смотрит на меня.
- Проснулся? Ты прости за вчерашнее. Не знаю, что на меня нашло…. Ты ведь очень честно поступил: не нырнул в кусты, не переметнулся к этой сучке. Я же должен благодарить тебя...
Он продолжает говорить, но голова раскалывается от потока ласковых слов. Я хриплю в ответ и переворачиваюсь на живот.
Уж сколько меня били, но Орд просто монстр.
- Прости, солнечный мой. Все будет хорошо. Я оплачу твое лечение, а потом мы разберемся в наших чувствах. Пойми и ты меня – я не могу тебя отпустить, не могу жить и знать, что ты принадлежишь кому-то еще, кроме меня…. К тому же, теперь я могу подать на нее. Если, конечно, ты первый не отправишь на Антильские острова старого садиста за избиение и насилие, - он смеется собственной шутке, но в ней чувствуется скрытая просьба.
- Не отправлю, - обещаю я, переваливаясь на бок и вползая с постели. Мне надо в душ и домой.
Но больше всего мне необходимо поговорить в Майерсом. Усмехаюсь мысли: если и он окажется таким буйным, то второго раза я не выдержу.
Через полчаса выхожу от Орда. Все еще мутит, а мысли битом стеклом мешаются в черепной коробке. В двух кварталах случайно зацепляюсь взглядом за матово-черный BMW, таких не много, но номера машины своего фотографа я не помню. Зато вспоминаю, что сам приехал на машине, возвращаюсь к стоянке. Проходя мимо гостиницы, вижу мужчину, который неоднократно появлялся в нашей редакции: толи поверенный Дафны, толи самого Орда.
Кай по-прежнему не берет трубку. Я прекрасно понимаю его обиду, но и сам так просто не сдамся.
Еду в редакцию, пишу письмо на имя главреда об одностороннем расторжении договора и увольнении. Собираю манатки и еду домой.
У меня есть пара недель до отъезда и целая куча дел.
Как необычны становятся привычные вещи, когда прощаешься с ними. Тюль, уже года два требующий стирки, узкий диван, комод, потрепанный мной и жизнью. Стеллажи с книгами – моя гордость, личная библиотека. Здесь и Кафка, и Уайльд, и Солженицын, и Цвейг вперемешку с Веллером, Кундерой, Камю.... Я часами могу смотреть, перелистывать их. Книги – страсть, смысл, жизнь, друзья, лучшие слушатели и собеседники. Они всегда были со мной и всегда будут.
Еще с детства ищешь что-нибудь – мать все в «стенку» складывала: от документов до различного мусора – и зависаешь часа на полтора, уже забыв, зачем вообще полез в шкаф. Читаешь, нюхаешь. Запах особенный. Любимый. Книга пахнет домом, уютом, тем самым gezellig, с которым у меня так много проблем и недопониманий; она пахнет типографской краской и знаниями. Да, именно знаниями. Помню, когда был совсем маленький, меня, на потеху гостям, спрашивали, кем вырасту. И вместо стандартного «космонавтом» или популярного – крутого – «киллером», я всегда отвечал: «книги буду делать!»
Как я и стал редактором-переводчиком.
Много ли лет прошло с того самого момента, когда я первые вдохнул запах книги? Но я вот и сейчас также сижу перед стеллажами собственной библиотеки, перелистываю страницы, вдыхаю их ароматы; и боль, унижение, горечь отступают перед их храмовым спокойствием. И сколько бы времени не прошло, чтобы ни случилось со мной, в них я всегда найду и мир, и уверенность… И Кай, словно стал воплощением этих книг: люди часто пренебрежительно говорят: «он для меня, как прочитанная книга». Но стоят ли все непрочитанные книги одной прочитанной? Отчего мы перечитываем некоторые книги по несколько раз? И отчего иные бросаем, даже не вникнув в суть?
Возможно, лишь те, к кому мы испытываем мимолетное увлечение, страсть – для нас представляют интригу и интерес. Мы сами окутываем ореолом волшебства объект влечения и чувства, которые нуждаются во внешней подпитке из-за своей поверхности. И только прочитанную, понятую книгу мы сможем полюбить так, как полюбили истинно открытого для нас человека.
И суть любви есть не в загадке «новой книги», а в содержании «прочитанной». Именно содержание, но не сюжет, греет в нас интерес и привязанность, нашу любовь.
И только про самого любимого, самого дорогого человека я скажу: «Он передо мной, как открытая книга».
Если вас наказали ни за что, радуйтесь: вы ни в чем не виноваты.
(Неизвестный автор)
(Неизвестный автор)
В очередной раз отслушав гудки телефона Майерса, записываюсь на прием к стоматологу и собираюсь ехать по указанному адресу.
В коридоре полицейские бодро шагают в моем направлении.
- Простите, вы – Ярослав Киров? – ужасно коверкая мое имя, спрашивает один из них. Киваю несколько напряженно – никогда встречи в полицией не были приятными.
- Вы обвиняетесь в убийстве г-на Юргена Орда. Вот ордер на ваш арест.
Я и пикнуть не успеваю, как меня берут под белы ручки и ведут из общежития к полицейской машине под любопытными взглядами соплеменников.
В участке я устраиваю мини истерику, грожу судом, требую адвоката и потом уже жалобно уверяю, что вот только этим утром видел Орда, и он был живее всех живых.
Я не верю ни одному слову. Не верю вообще в реальность происходящего, но мне в подробностях рассказывают, как он был убит – задушен шнурком, - где и в какой позе его нашли – в собственном номере, на кровати, - кто его нашел – горничная, убирающая номер, - и так лихо это связывают с моим разукрашенным лицом и многочисленными следами прошлой ночи, что я сам готов поверить в свою виновность, и затыкаюсь до приезда адвоката.
Его убили! Орд еще несколько часов назад меня насиловал, еще несколько часов назад я просыпался на этой самой кровати – и вот он мертв. И теперь ни развод ему не страшен, ни любовные муки от разрыва со мной.
Девушка-следователь подозрительно смотрит на меня, когда я начинаю шало смеяться: еще сегодня ночью я был готов к тому, что он убьет меня, а теперь сам обвиняюсь в его убийстве.
Рассказываю это ей сквозь смех и выступившие слезы, но она не разделяет моего веселья. Только выключает диктофон и оставляет меня одного ждать адвоката.
После разговора с адвокатом, которому я, как на исповеди, выкладываю все: и про спор, и про любовь к Майерсу, и про Ленку с Дафной, и про то, как был «лишен иллюзий» Ордом. И даже добавляю: если меня посадят, пусть это будет нидерландская тюрьма, так как на русской «зоне» меня ждет только «петушиная» доля и веревка с мылом. К концу нашего задушевного разговора кажется, что схожу с ума. В одночасье меня отрывают от мира. Отрывают от мыслей, жизни и, самое ужасное, от Кая Майерса.
Меня выпроваживают в камеру следственного изолятора, и я надолго замираю в ожидании новых бед.
Люди делятся на две половины: те, кто сидит в тюрьме, и те, кто должен сидеть в тюрьме.
(М. Ашар)
(М. Ашар)
В перерывах между камерными мытарствами и нестерпимым желанием курить, меня по очереди допрашивают то следователь, то адвокат. Я неожиданно оказываюсь «по ту сторону» жизни общества. И только тут я понимаю, что значит безысходный страх, ужас. Адвокат «обнадеживает»: со всеми смягчающими, – которые, кстати, не прописаны в УК Нидерландов – мне дадут всего-то лет двадцать.
Позже набегут русские следователи, защитники, обвинители и просто непонятные мне в теперешнем состоянии мартышки. Они будут требовать вернуть подсудимого в Россию, в лапы родного правосудия.
Я отбрыкиваюсь, как могу. Они доводят меня почти до нервного срыва: наш следак устроил «замануху», обещая всего 8 лет. Конкуренция! Маркетинг! Мать их.
Я хочу только одного. Увидеть Кая. В какой-то момент снова наваливается апатия; ни страха, ни желания, ни веры.
Ну, из желаний, если только сигаретку и книжку.
И Кая. Кая. Кая…
Его имя, его образ преследуют меня. Я засыпаю – вижу его. Просыпаюсь – и мысли снова о нем.
Часто перед глазами встает Орд. Я все еще не верю, что он мертв. Кажется, такого не бывает. И почему? За что? Это было именно убийство – ни грабеж, ни драка. Рассчитанное убийство и мои следы. Черт меня дернул бежать к нему. Черт меня дернул в тот вечер, сломя голову, рассказать правду, предупредить. Смешно ли: когда он насиловал меня , я думал, что хуже уже не может быть. Оказывается, в любой самой скверной ситуации есть ступень вниз.
Плох только один вариант: тебя несут в лес в целлофановом пакете. По частям. Остальные проблемы решаемы. Это не мой слова, но теперь они так кстати приходятся к ситуации, когда, кажется, легче в петлю.
Тихое отчаянье заливает тяжелым свинцом.
И теперь, если бы мне было уготовано написать о своей жизни, я бы непременно написал о своем месте заключения. Но, думаю, насколько бы хороши ни были голландские тюрьмы, я не хочу оставлять их в памяти и биографии.
Нет, я не отказываюсь от опыта, но именно тут, в ожидании суда, наблюдая, как красиво мне «пишут срок», я понимаю вещи куда более важные. И даже если бы мне не пришлось самому так глупо и трагично подставиться, я все равно принял бы – и принимаю – это наказание.
Здесь другая жизнь, другое течение времени.
Мне, наконец-то, принесли книги и сигареты, но только Кай заполняет мой разум. И, кажется, своим невидимым присутствием возвращает тягу к жизни. Он – та часть меня, которая дышит воздухом Амстердама, а не Лелистада.
Мне сообщают, что пострадавшей стороной назначена мадам Орд. Элеонор – свидетелем обвинения. Среди объяснений адвоката, я слышу и имя Кая, но не могу понять, как он-то может быть замешан в процессе. И откуда он мог знать о случившимся?
Бессонными ночами прокручиваю в голове свою версию следствия. Безусловно, Дафне на руку смерть мужа, но она никак не входила в ее планы. А когда вспоминаю виденный мною BMW Майерса у гостиницы Юргена – внутри все холоднеет. Я скорее вперед прокурора кинусь себя очернять, чем хоть толикой наведу на него подозрения. Сейчас я четко помню, что это была именно его машина. Германские номера.
От ужаса догадки начинается невралгия, которую адвокат удачно приписывает к делу как «обстоятельство, требующее особого внимания суда на болезнь обвиняемого с нестабильной нервной системой, опасной для его психического здоровья, а, может быть, и жизни». Действительно, мало ли что – вдруг я двинусь по фазе и вскроюсь прямо перед судебным процессом?
Но все уловки защиты мало трогают меня. А паранойя разрастается в геометрической прогрессии.
Нет, только не он! Не он. Когда адвокат спрашивает меня, есть ли подозрения, кому г-н Орд был столь ненавистен, я усиленно мотаю головой и клянусь, что даже не догадываюсь, чем вызываю новые подозрения: подзащитный кого-то покрывает.
Но я и сам не могу больше молчать.
Прошу бумагу и ручку. И ни секунды не раздумывая пишу:
«Она всегда ходила так, словно шла по подиуму на высоких каблуках, не виляя кокетливо задницей, а твердо чеканя шаг…»
И сейчас в ожидании суда, я кладу эти строки на белые листы, выпускаю эту свинцовую тяжесть, и с каждым новым словом мне становится легче.
И насколько бы мне стало легче, если бы я успел признаться в своей любви Каю.
Возможно, и эта моя исповедь – признание в любви. Всему: и моей Жизни, и Их Реальности, и Книгам, и Ему.
В день перед судом, адвокат подмигивает мне: он будет бороться за оправдательный приговор. С меня только правда.
Конвоируют до места расправы. Судебные приставы суровы и немы. Я растерян и подавлен.
Нервно поправляю пиджак и сажусь рядом с адвокатом. Надо сказать, что в костюме я выгляжу, как шутка сестер Зайцевых – глупо, нелепо и даже не смешно.
Весь процесс пытаюсь впитывать информацию; правильно, как учил адвокат, отвечать, но все плывет перед глазами, и я слабо понимаю, что вообще происходит. Последнюю неделю я сидел на никотиновой диете и кофе, и не спал практически все это время. Каждые пять минут чувствую приступы тошноты и балансирую на грани бессознательного.
Я понимаю, что довел себя до критической точки, но не из-за страха за себя, а из-за понимания – мой любимый, светлый, добрый, такой спокойный и сильный человек совершил ужаснейшее преступление.
И, кажется, я вижу его на трибуне рядом с судьей, и, вроде бы, говорят про какие-то фотографии. Фотографии с Ордом. И сюда их притянули? Но я и так подтвердил характер наших отношений. Публично признался в изнасиловании меня Ордом, готов был рассказать, что, да, это я из мести задушил его, но адвокат вовремя заткнул мне рот. И теперь я неотрывно смотрю на Майерса, не совсем понимая: как он может быть на стороне защиты и показывать наши фотографии с Ордом?!
- … вам понятно решение суда? Ярослав Киров! Ответьте: вам понятно решение суда?
Адвокат толкает меня в бок, я вскакиваю, кивая и заверяя спешно:
- Да, Господин Судья! – на русском, тут же исправляясь на голландский.
- Таким образом, - продолжает Вершитель Судеб, - дело передается на дополнительное рассмотрение, а оправданный освобождается из-под стражи в зале суда.
Постановляет он, заверяя приговор ударом деревянного молотка.
Оправдан? Я – оправдан? Матерь Божья!
Я только потом узнáю, что убийство было заказано самой Орд, с исполнителем которого я столкнулся у гостиницы и напрочь о нем забыл, что Кай спас меня. Действительно спас, благодаря своему неверию и желанию «убедиться лично». Он заснял и наше последнее утро, и само убийство. Позже я узнаю столько мелочей…
Но это уже будет позже, а сейчас коллеги и просто знакомые лезут обниматься, радуются моему оправданию. Я выбиваюсь из толпы и буквально падаю на руки Майерсу, прошу отвезти меня домой и, кажется, теряю сознание.
Мы не знаем, что будет завтра: наше дело – быть счастливыми сегодня.
(С. Смит)
(С. Смит)
Отоспавшись, придя в сознательное состояние и с трудом вспоминая прошедшие дни, я набираю Кая.
Но абонент больше не обслуживается в сети. Я набираю снова; и снова, и снова, и так до тех пор, пока, наконец, не осознаю – конец.
Он вернулся обратно в Германию. И мне, после освидетельствований и улаживания всех дел, тоже придет время возвращаться в Россию.
Мне совсем не радостно на душе от оправдания. Да и попросту не с кем разделить эту радость.
У меня нет ни друга, - мы периодически встречаемся в коридорах общаги, она виновато опускает глаза, я, словно и не заметив, прохожу мимо. Мне больше нет дела до этого человека, нет желания «поговорить», «простить», да и просто видеть. Я освободился от нее. Именно так: могу дышать, не огладываться, не думать – что она скажет, сделает. Я свободен. И совершенно одинок. Но в этом одиночестве виноват только сам.
Ни любимого. Его я предал, и не просто предал, а обвинил в своих домыслах в страшнейшем грехе. И если бы его командировка не подошла к концу, то как бы я сейчас смотрел ему в глаза? Честно, не знаю.
Потому, может, оно и к лучшему. Две недели пролетают быстро, неспокойно. Дафну и ее поверенного сажают. Ленка становится редактором в нашей конторе, которая временно переходит какому-то дальнему родственнику Ордов.
А я собираю манатки, присаживаюсь на дорожку, проверяю билет «Скипхол – Пулково I», не удерживаюсь и перечитываю несколько последних страниц своего «Het probleem van de gezellig». Думаю, что теперь эта проблема не будет столько актуальна. Я начинаю новую жизнь. Или пытаюсь исправить старую? Не хочу теперь искать ответы на столь сложные вопросы, потому встаю, закрываю дверь опустевшей комнаты и тихо спускаюсь вниз. Именно тихо, крадучись – вчера по-человечески со всеми простился и больше не хочу слюней-соплей, пожеланий в добрый путь и «мы тебя любили». Похоронку устроили, ей-богу. Иммиграция делает людей сентиментальными, и возвращение на родину для них словно ставит клеймо на человека: «не смог». И они хоронят этого «немощного» в день прощания; позже или вспоминая только хорошее, или забывая его совсем.
Пропускаю в дверях парадной курьера, закуриваю.
Курьер мешкается на лестнице, не зная, в какую сторону коридора податься. Я киваю ему, мол, разрешаю, спрашивай. Парень облегченно подбегает ко мне, предъявляя конверт: «куда? кому?».
Куда – сюда.
Кому – Кирову.
Серьезно, мне приходит заказное письмо, когда, по сути, я должен уже ехать в аэропорт.
И, черт возьми! Обратный адрес – Мюнхен.
Достаю листок с короткой запиской:
«Вызов на работу и билет в конверте. Конечно, я не могу предложить тебе место редактора, но если ты что-нибудь сделаешь со своей осанкой, то станешь моей лучшей фотомоделью.
Кай Майерс».
27 июля 2010г.