Автор: Yueda, бета: Loreanna_dark
Жанры: Слэш (яой), Драма, Фэнтези, Психология, POV, Мифические существа
Предупреждения: Насилие, изнасилование, групповой секс
Данные: Ориджинал, NC-17, миди, в процессе
Саммари: Его крылья — два шрама на спине. Сила — лишь память. А имя — стёрто. Но он всё ещё жив. И я продолжает идти. Но куда?
Эта история об ангеле, который, как и его собратья, ослеп от Света, погряз в покое и сытости. Но Тьма вырывает его из привычного мира, лишает всего. И теперь он, бескрылый, бессильный, но жаждущий жизни, идёт на ощупь, постепенно открывая глаза, заново учится смотреть, видеть, задавать вопросы, думать и принимать решения.
Размещение: С указанием моего авторства и ссылкой
4. Мэй
Кручу в пальцах игральный камень — плоскую, чуть выпуклую, отшлифованную фишку из чёрного опала. Смотрю на неё, и кажется, что из глубины прозрачной темноты проступают разноцветные огоньки, переливаются, искрятся всеми цветами радуги. Как небо Верхнего мира. Днём светило затмевает всё, но вот ночью, когда оно скрывается за краем Тверди и, если повезёт, ветер разгонит облака, то небосвод расцвечивается таким же многоцветием. Это души ангелов, что ушли в Свет, сияют с недосягаемых высот. По словам хранителей, отблески сияния видны и в Среднем мире, на Земле. Люди называют души ангелов звёздами и думают, что это души умерших людей.
Когда мой дядя — хранитель — впервые рассказал об этом мне, тогда ещё мальчишке, я возмутился: какое право имеют люди называть ангельские души людскими? Что за непочтение? На что дядя улыбнулся и сказал: «Они верят в это всем сердцем, они строят на этом свою жизнь. Отними у них веру — и жизнь рухнет. Готов ли ты к тому, чтобы разрушить тысячи жизней ради одного — пусть и правильного — принципа? И что, если вдруг ты сам в чём-то обманываешься?».
читать дальшеТогда я не нашёлся, что ответить, а на следующий день, когда придумал ответ, дядя уже был на Земле, у своего подопечного. Вернувшись же, он устроил прощальный вечер в кругу семьи и отправился на остров Скорби соединяться со Светом, хотя не был ещё стар. Вообще, хранители очень часто уходят в Свет рано. Говорят, это связано с долгим пребыванием в Среднем мире и тоской по Господу.
В общем, не знаю, с чем оно связано. Но хорошо, что не успел ничего тогда сказать. Потому что дураком был и дурость бы сморозил. Хотя и сейчас не умнее. Что раз за разом доказывает Джилонг.
Бросаю игральный камень в деревянную чашу, где лежат сто восемьдесят таких же камней, и падаю на кровать.
Джилонг... Из всех имеющихся пыток он выбрал самую мучительную — неведенье и ожидание.
После той первой тренировки, которая закончилась оргией, Джилонг каждый день стал выводить меня из комнаты и обучать, тренировать. Да, именно так. Зачем? Не знаю. Он не объяснял. А я не спрашивал. Ведь бесполезно. Усмехнётся только и велит вставать в стойку. Разгадывать же самому извращённую логику — задачка не из простых. Тем более что этим игры не ограничились, и вскоре в комнате появился расчерченный на клетки деревянный стол и чаши с белыми и чёрными камнями. Джилонгу вздумалось обучить меня древней игре вэйци, и я худо-бедно обучался. Он приходил каждый день и либо вёл меня во двор на тренировки, либо усаживал за стол. Но что бы мы ни делали, всё заканчивалось одним и тем же — сексом. Один или в компании с теми демонами, Джилонг неизменно стягивал с меня одежду и укладывал или на песок, или на пол, или на кровать, или на стол.
Но вот уже как пятый день он не приходит, и я не понимаю почему. Вернее, вообще ничего не понимаю.
Джилонг — правитель этого мира, и очевидно, что у него есть куда более важные дела, чем игры с каким-то жалким недоангелом. Но он тратил своё время на меня. Если с сексом ещё как-то можно понять — возможно, ему нравится так издеваться надо мной, — то тренировки и вэйци не укладываются в голове. Зачем? Для чего всё это было? И, наконец, что случилось сейчас? Почему он перестал приходить? Надоело? Возникли дела? Или это очередные его игры?
Не по-ни-ма-ю.
И неизменно все эти дни я жду. Жду, когда он откроет дверь, войдёт, пройдётся с усмешкой по комнате, сядет за стол, пригласит меня и начнёт играть. А потом, когда партия будет закончена и я опять останусь в проигрыше, он встанет, подойдёт ко мне, сжавшемуся в комок, поставит рывком на ноги, запустит свои пальцы в мои волосы, проникнет языком в рот, затем медленно стянет одежду, уложит на стол и возьмёт меня властно и нежно. А я опять ничего не смогу сделать, только подчиниться.
Да, я жду этого. Жду.
Почти вижу его точёное, будто бы из мрамора лицо, тёмные, искрящиеся насмешкой глаза и изогнутые в полуулыбке губы. Почти ощущаю его запах, тепло его тела, его прикосновения, ласки...
Стискиваю зубы, чувствуя возбуждение, чувствуя, как наливается силой член, как начинает сладко ныть там, внутри...
Я хочу. Да, чёрт побери, хочу!
Хочу ощущать его прикосновения, хочу, чтобы он сжал меня и вошёл — резко, сильно, глубоко.
Это мерзко, стыдно, отвратительно, но себе не солжёшь, не обманешь. Хочу. И жду именно этого. Он приучил меня. Приручил. Каждый день приходил и занимался со мной сексом, заставил вкусить плод разврата, а теперь морит голодом.
Проклятье!
Скольжу рукой по телу вниз, отодвигаю лёгкий шёлк, прикасаюсь к возбуждённой плоти, ласкаю.
Грязное похотливое животное. Я сам себе противен. Я должен испытывать отвращение, должен ненавидеть себя, но...
Закусываю нижнюю губу и задираю рубашку, касаюсь пальцами затвердевшего соска, дразню себя.
Как же приятно, но мало. Мне мало.
Стягиваю штаны, раздвигаю ноги и, смочив слюной пальцы, проникаю внутрь. Пихаю их как можно глубже, резче, удовлетворяю себя. А представляю его — Джилонга. Как будто бы он вставляет в меня член и трахает, имеет, нанизывает.
Тело ломит от возбуждения, от нарастающей сладости и жара, что наполняют меня. Заполняют. Ускоряю темп до сумасшедшего, почти задыхаюсь и наслаждаюсь этим. Тону в наслаждении.
В собственной тьме...
Лежу, распластавшись на постели, часто дышу и собираю мысли, что почти смыл шквал сладострастного неудержимого дурмана.
Я только что кончил. Кончил от того, что отымел сам себя пальцами. И это было хорошо. Чертовски хорошо.
Лежу и жду, когда станет стыдно. Стыдно и мерзко от себя и своего поступка. Жду, когда проснётся совесть и начнёт грызть, гнобить, но...
Не просыпается, не грызёт, не бьёт по голове. Ничего. Неужели я стал настолько распущенным и развратным, неужели опустился так низко? И даже это не трогает, не ужасает. Как же быстро светлый ангел превратился в то, чем являюсь сейчас. Как же быстро и незаметно. Когда я перестал стесняться своей наготы? Когда привык к извращённому сексу? Думал, что свет — это моя суть, плоть, а оказалось — одежда. Святость спала порванным тряпьём, обнажая похотливую приспосабливающуюся тварь. Тварь, которая непременно хочет жить. И с этим ничего нельзя сделать. Я изменился. Я стал таким.
А может, был всегда?
Отметаю последнюю мысль и тянусь за влажными салфетками, которые лежат возле кровати. Нередко Джилонг и демоны обтирали меня ими, не желая прерывать оргию на принятие душа. Вытащив пальцами парочку, начинаю медленно приводить себя в порядок и замираю, потому что улавливаю его приближение. Я не слышу шагов или шуршания одежд, а каким-то доселе неведомым образом просто ощущаю присутствие Джилонга.
Он в коридоре. Идёт. Сюда.
В считанные секунды вытираю остатки спермы, закидываю грязные салфетки под кровать, натягиваю штаны и падаю на простыни, делая вид, что уже давно так лежу. Едва успеваю. Пара ударов сердца — и он входит, бросает насмешливый взгляд на меня, проходит в комнату. Нет, он не идёт — скользит плавно, неспешно, грациозно, как хищник. Его движения и фигура завораживают, притягивают. Не могу отвести глаз, с жадностью ловлю каждый его жест, поворот головы, усмешку и чувствую, как снова разгораюсь похотливым жаром.
Закусываю губу.
Нет. Гнать! Гнать эти мысли. Иначе — увидит. Иначе — поймёт.
С трудом перевожу взгляд с лица Джилонга на его наряд. Он, как всегда, прост: чёрный узкий халат с красной нитью узора, штаны и лёгкие туфли. Волосы собраны в косу. Ни украшений из дорогих металлов, ни драгоценных камней, ни каких-либо отличительных знаков власти — ничего. Невольно вспоминаются старейшины в золотых многослойных одеяниях и военачальники в богато расшитых мундирах с нашивками и эполетами. Да что далеко ходить? Любой ученик военной Академии носил свою форму как знамя. Даже самый последний подмастерье ремесленника пытался выделиться, обозначить свой статус. Но Джилонгу, похоже, это не нужно. Ему плевать на все статусы и ранги. Он спокойно расхаживает в скромном халате, а иногда и вовсе без него. Он позволяет своим подчинённым, своим ученикам перечить себе, возражать, шутить, более того — занимается с ними сексом. Немыслимо представить, чтобы нечто подобное творилось в Верхнем мире. Невозможно вообразить, чтобы старшина принялся шутить с рядовым, а лейтенант принимал бы возражения от сержанта. Это недопустимо. Жёсткая субординация охраняет порядок в мире. Об этом знают все ангелы. Но демоны... У них всё по-другому. Как они вообще смогли выжить с таким хаосом связей и отношений в своём сумасшедшем мире?
Или... они поэтому и выжили здесь?
Смотрю на Джилонга, на демона, способного управлять неуправляемым миром, и не понимаю себя. Не понимаю, что испытываю к нему. Адская смесь несовместимых чувств. Ведь нельзя ненавидеть того, кем восхищаешься, и нельзя восхищаться тем, к кому испытываешь животное влечение.
Впрочем, размышлять над этим сейчас всё равно не дают. Джилонг опускается на подушку перед игральным столом и выжидательно смотрит на меня. Как ни в чём не бывало, как будто бы и не было этих пяти дней.
Да что ему нужно, в конце-то концов?
— Начнём игру, Мэй? — предлагает Джилонг.
Непроизвольно морщусь.
«Мэй» — это имя с подачи Юанмэя приросло ко мне, и теперь демоны только так и называют. Я и сам уже начинаю забывать своё настоящее имя. Оно кажется таким далёким, таким чужим.
Отмахиваюсь от этих мыслей и сажусь напротив Джилонга, беру игральный камень, ставлю на доску. Я всегда играю чёрными, а чёрные ходят первыми. Но даже эта фора не помогает. Нет, я разрабатываю свою стратегию, просчитываю несколько ходов вперёд, пытаюсь угадать действия Джилонга, я помню, что возле моих камней должна остаться хотя бы одна незанятая точка — точка свободы, дамэ. Я всё это помню и делаю, но в итоге всё равно проигрываю. Потому что не понимаю Джилонга, не вижу логики в его действиях и ходах, они кажутся хаотичными, непоследовательными, я просто путаюсь, он сбивает меня с толку.
И вот опять. Игра едва насчитала с полторы дюжины ходов, а он уже снимает мои камни с доски. Наверное, я слишком примитивно мыслю.
— Ты делаешь успехи, Мэй, — говорит Джилонг, высыпая в крышку от чаши захваченные камни.
Издевается? Какие ещё успехи? О чём он?
Видимо, всё написано у меня на лице, потому что Джилонг поясняет:
— Раньше я мог снять твои камни уже с шестого хода.
Удивлённо смотрю на него, но он не шутит и говорит серьёзно. Значит, и правда делаю успехи. А ведь сам того не замечаю. Но... к чему всё это? Зачем ему мои успехи? Я уже замучился гонять эти вопросы у себя в голове и не находить ответа.
— Знаешь, — продолжает Джилонг, не отрываясь от игры, — у вэйци есть ещё одно название — шоу тань, беседа рук. Догадываешься почему?
Киваю. Игра действительно похожа на беседу. Ходы как немые реплики, которые могут сказать, наверное, очень многое, если быть внимательным. Жаль, но это не про меня.
— Такие беседы весьма интересны и занимательны, но я бы не отказался поговорить с тобой обычным способом. А то слышу твой голос только во время секса, когда ты стонешь.
Заливаюсь краской. Стиснув зубы, возмущённо вскидываю на Джилонга глаза и замираю. Потому что внезапно понимаю: он прав. Я ведь действительно давно ничего не говорю, уже сам позабыл, как звучит мой голос.
— Качественно же вас там муштруют, на корню выбивая способность и желание задавать вопросы, — усмехается Джилонг. — Но нужно отдать ему должное: боясь отвечать, Бог избрал умную стратегию. Нет вопросов — нет и ответов. Браво. Хорошая политика для труса.
— Хватит!
Едва узнаю свой голос: хриплый, надсадный и злой. Эта злость вскипает во мне за какие-то считанные секунды. И я не понимаю почему. Неужели из-за клеветы про Господа? Но ведь смешно на такое злиться. Джилонг говорит всё нарочно. Почему же я сорвался?
— Наконец-то я тебя услышал, — улыбается Джилонг. — Хочешь сказать ещё что-нибудь? Не стесняйся.
— Хватит оскорблять Господа, — упрямо повторяю я.
— Да почему же оскорбляю? Наоборот — восхищён. Так грамотно всё устроить и столько лет продержаться не всякий сможет. Я бы даже зауважал его, если бы все эти манипуляции не были обусловлены трусостью.
— Прекрати называть Бога трусом! — кричу я и вскакиваю.
Сжав кулаки, на автомате принимаю боевую стойку. Я готов к любому удару. Готов к тому, что Джилонг швырнёт меня на пол и отымеет со всей жестокостью. Ведь он не потерпит дерзости от пленника. Да и кто бы стал терпеть? Но проходит секунда, другая — а я всё ещё стою. Джилонг сидит, смотрит на меня и растягивает губы в улыбке.
— Почему же нельзя назвать труса трусом?
— Потому что это ложь! Клевета!
Знаю, звучит глупо, смешно, жалко, но мне хочется кричать. Меня переполняет злость, детская, непонятная злость. Как тогда, в споре с дядей. И точно как тогда, сейчас я не могу придумать достойный ответ, поэтому несу эмоциональный бред.
— Мало того, что ты не убил меня, а сделал своей игрушкой, выжег мои крылья, лишил чести, насилуешь постоянно, забавляешься, ничего не объясняешь, ни слова не говоришь о том, зачем всё это тебе нужно, зачем я тебе сдался, так теперь ещё и мозги пудрить вздумал!
— Если бы я хотел запудрить тебе мозги, то начал бы уже давно. И сделал бы всё так, что ты бы не заметил.
Джилонг усмехается, и я понимаю, что это правда. Захоти он, и я бы запутался в его силках, ничего не подозревая о том. Хотя, быть может, я уже запутался? Путаюсь прямо сейчас?
— Что же касается моих объяснений, — продолжает Джилонг, — иногда, чтобы понять «зачем» и «почему», нужно проделать немалый путь. И проделать его самостоятельно. К тому же ты сам ни о чём не спрашивал. Какие же ответы, Мэй, ты рассчитывал получить, не задав ни одного вопроса?
Он прав. Он опять прав. Я же ведь действительно ни о чём его не спрашивал. Даже мысли такой не возникло. Был уверен, что бесполезно, что он не ответит, проигнорирует. Так же, как учителя в Академии, как старшина на службе, как любой, кто выше тебя рангом. Я не привык задавать вопросы. Меня так воспитали.
Нас всех так воспитывают. И я никогда не задумывался почему. Что плохого в вопросах? Почему быть любопытным — это дурно? Почему любопытного маленького ангелочка ругают и называют сомневающимся, неверующим, стыдят за лишние вопросы? Как это вообще связано? Может, наставники не хотят чего-то рассказывать? Чего-то опасаются, боятся?
Боятся?
Стоп!
Но ведь с этого и начался наш разговор: с того, что Джилонг усомнился в святости и силе Бога, назвав Его трусом. И это взбесило меня. А теперь я сам думаю про наставников такие вещи...
Дьявол всегда остаётся Дьяволом. Он роняет гнилые зёрна сомнений во всё, к чему прикасается. А уж ко мне он «прикасался» достаточно.
— Нет, — говорю скорее себе, чем ему. — Ты снова пытаешься поймать меня. Я и так у тебя в плену. Моё тело... Теперь хочешь пленить и разум?
— Напротив, я хочу его освободить, — произносит Джилонг. — Освободить от шор и оков.
— Освободить? — нервный смешок вырывается сам собой. — То есть моё тело ты тоже «освобождал»? Так, что ли?
— Конечно. Разве ты не стал более раскованным?
Хочется просто задушить Джилонга за невозмутимость и спокойствие. Значит, то, что со мной делали, и то, что я сам вытворял, это раскованность? Раскованность, да?
— Какой, однако, интересный способ «освобождать»! — нервозность набирает обороты, чувствую, что ещё немного и сорвусь в истерику. — Значит, по-твоему, свобода — это быть животным? Диким похотливым зверем?
— Если заперты разум и дух, а свободно лишь тело, то да — такая свобода подобна звериной. Но повторюсь: я желаю снять оковы с твоего разума.
— И теперь вместо тела ты будешь иметь мой мозг? Просто отлично!
— Да, сейчас тебе кажется это насилием. Ты не принимаешь, отвергаешь, хочешь вернуться в свой уютный привычный мирок подобно выпущенному на свободу скоту, что возвращается к кормушке. Возвращается, потому что не знает ничего другого, не знает, что ему делать со своей свободой.
— Кормушка?.. Свобода?!
Я задыхаюсь. Не могу уже нормально говорить. Эмоции рушатся лавиной, давят, путаются.
— Да ведь это же ты превращаешь меня в скот! В животное. Ты сломал мою гордость, нравственность, всего меня. Растоптал. Просто стёр начисто. Это ты посадил меня в эту тюрьму и держишь здесь. Ты! И у тебя хватает наглости называть мою прошлую жизнь скотской кормушкой, а это рабское существование — свободой? Просто уму непостижимо!
— О да, твоим умом сложно такое понять, ведь ты до сих пор не знал, что такое свобода. Они сковали твой разум, твой дух и твоё тело. Сковали так, что ты считал эти путы за благо. Сейчас, вырванный с корнями из привычной почвы, ты формально свободен, но всё ещё остаёшься скованным. Только не я твой тюремщик, Мэй. Ты сам себе тюрьма и сам себе тюремщик.
Сжимаю кулаки, сдерживая бессильное рычание. Зачем я заговорил с ним? Зачем вообще открыл рот? Мне не победить его в споре. Пусть даже он говорит жутчайший бред, который не укладывается в голове, — всё равно не одолеть. Никогда. На каждое моё слово и довод он найдёт сотню своих. У нас разные весовые категории, и мне остаётся лишь паясничать.
— Ну да, конечно, я свободен, сижу здесь по собственному желанию, никто меня не держит, я сам себе тюремщик, а ты меня просвещаешь. Нет, стоп. Просвещают светлые, ангелы. А у демонов? Как это говорят у демонов? «Запудривать мозги»? Или, может, «затуманивать разум»?
— Как говорят у демонов? — улыбается Джилонг. — У демонов говорят не «просвещать», а «обучать», не «доверять», а «проверять», и не «верить», а «знать».
Он по-прежнему сидит, смотрит на меня снизу вверх спокойно и ровно. И это бесит. Просто выводит. Почему он не встаёт? Почему не пытается подавить меня силой, авторитетом? Почему позволяет орать на себя? Почему?
— Обучать, значит? — переспрашиваю и опускаюсь обратно на подушку. — Тогда, может, объяснишь, зачем тебе меня обучать? Зачем тренировки, игры в вэйци, беседы? Зачем я тебе? Почему именно я?!
— Спрашиваешь, почему именно ты? — произносит Джилонг и смотрит мне прямо в глаза. — Потому что у тебя непоколебимая сила духа, какая бывает не у каждого зрелого, опытного воина, по-юношески гибкое восприятие, не заскорузлый, способный усваивать новое разум и неуёмная жажда жизни. Сами по себе качества не уникальны, но вместе они сходятся редко. По крайней мере, до сих пор такие ангелы мне не попадались. Одни были слабы духом и, неспособные сделать что-то самостоятельно, вверяли себя целиком и полностью Господу, уповая только на его милость. Другие, закосневшие в рамках догматов, не в состоянии были адаптироваться, приспособиться, принять ситуацию такой, какая она есть. Третьи при первой же возможности сводили счёты с жизнью. Ты же всякий раз приятно удивлял.
Приятно удивлял, значит? Адаптировался? Гибкость проявил?
Сжимаю кулаки. И тут же останавливаюсь.
Нет. Это потом. Сейчас — не упустить главное. Я не единственный, не первый. Но зачем? Чтобы потешить себя, растлив, совратив ангела? Так для такого подойдёт любой. Не нужно никакое сочетание качеств, и игры в вэйци не нужны. Тогда зачем?
— Зачем? — говорю я вслух. — Зачем ты это делаешь? Для чего?
— Хороший вопрос, — кивает Джилонг. — Но помнишь, я тебе говорил, что до некоторых ответов нужно дойти самому. Этот один из таких.
Один из таких? Игра в поиск ответов? Дьявол в очередной раз забавляется, а мне опять вестись на его уловки. Мне-то это зачем? По-хорошему, замолчать бы, замкнуться в себе, послать все загадки вместе с отгадками к нему в задницу, плюнуть. Но не могу. Уже не могу.
— А у меня есть резон куда-то идти? — кривлю губы в деланой усмешке.
— Но ведь тебе же интересно, — по-простому отвечает Джилонг.
И он прав. Противно признавать, но он прав. Мне интересно. Вопросы жгут меня изнутри, и, если не найду эти дурацкие ответы, пожар не уймётся. Выгорю дотла. Это напоминает детство, когда я, большеглазый и наивный, совал нос во все дырки, стремясь узнать, понять, выведать, а меня постоянно одёргивали, останавливали, даже наказывали до тех пор, пока огонь любопытства не угас. И вот теперь он теплится снова. Здесь. Сейчас.
— Интерес — это тот естественный двигатель, с которым мы рождаемся, — неторопливо произносит Дьявол. — Демоны, ангелы, люди — он есть у каждого. Благодаря чувству любопытства мы обучаемся всему: ползать, ходить, летать, шаг за шагом исследуем мир, открываем, пробуем на прочность, расширяем свои границы, рушим их. Или расшибаемся насмерть. Такова цена за безудержную жажду познания. Но у нас есть и тормоз. Этот тормоз — чувство страха. Оно сохраняет нас, оберегает от необдуманных поступков, защищает от опасности, от всего нового, неизвестного, запирает нас, сковывает по рукам и ногам. Боясь идти, мы топчемся на месте, мы слепнем, глохнем, тупеем, становимся стадом, которое удобно пасти. Наш жизненный поток, подобно воде, останавливаясь, загнивает, превращается в болото. И ты, Мэй, сейчас — часть неподвижного болота, часть того боязливого стада, которое пасёт владыка-пастух, агнец в стойле Господа. Захочет — сострижёт шерсть на пряжу, захочет — пустит на убой.
Джилонг замолкает и выжидательно смотрит на меня. А во мне вновь начинает подниматься злость. Злость, замешанная на обиде.
И на кого обижаюсь-то? На Дьявола? На того, кто специально провоцирует и говорит гадости? Я совсем дурак...
— Ты злишься. Почему?
Мне бы самому понять почему. Почему его слова так цепляют, вонзаются занозой, въедаются в душу, в сознание? Почему я так остро реагирую на них, ведь понимаю, что не нужно этого делать. Всё понимаю и тем не менее злюсь.
— Почему злюсь? — медленно говорю я, лихорадочно подбирая слова, ищу хоть какое-нибудь объяснение.
Молчать нельзя. Если замолчал, то уже проиграл.
— Потому что бесишь. Ты называешь ангелов стадом. Ты называешь Бога трусом. Ты считаешь, что знаешь истину. Но истина заключается в том, что ты лжец! Ты хитрый изворотливый змей, который хочет по какой-то причине запудрить мне мозги, выставляя это за «освобождение разума». Я не знаю, зачем тебе это нужно, но точно знаю, что не куплюсь на твои уловки.
Джилонг улыбается. Терпеливо и даже как-то по-отечески, что раздражает ещё сильнее.
— Я и не хочу, чтобы ты верил словам, или, как ты говоришь, «покупался».
— Тогда что?
Джилонг постукивает пальцами по столу, на котором поблёскивают позабытые игральные камни, и смотрит на меня так спокойно, что становится неловко за свою бесконтрольную злость.
— Для начала расскажи, что ты знаешь об устройстве Трёхмирья.
— Что?!
Он издевается. Нет, он реально издевается. Это уже просто ни в какие ворота не лезет.
— Решил устроить экзамен? — цежу сквозь зубы.
— Нет, просто хочу узнать тенденции современных представлений о мире в Верхнем, изменилось ли что-нибудь или всё по-старому. Я, знаешь ли, давненько там не был, — улыбается Джилонг.
Молчу. Сверлю его взглядом и молчу. От того, чтобы послать его ко всем чертям, останавливает лишь одно — он и есть самый главный чёрт.
— Ну хорошо, раз ты сам не хочешь рассказывать, то это сделаю я, а ты уж поправляй, если что-то вдруг не так.
И с прежней улыбкой Дьявол начинает:
— Изначально был Бог. Откуда он появился, как — этого никто не знает. Но достоверно известно, что он был один, всесилен и скучал. И вот, видимо, от скуки вселенской создал он мир — Верхний, потом зачем-то создал ещё Средний и Нижний и разделил их радужным поясом границы. Верхний мир Бог обустроил по высшему разряду, Средний же и Нижний — особенно Нижний — сделал на отвяжись. Основу Верхнего и Нижнего миров составляет плоская твердь, основу Среднего — почему-то шар. Шар окружён небесной сферой, обе тверди накрыты небесными куполами, и на этом границы миров заканчиваются. У каждого мира есть своё солнце, которое вращается вокруг тверди-шара, освещая их днём. Ночью же, когда солнце скрывается, небосклон освещают души ангелов, что витают под самым куполом Верхнего мира. Их свет виден и в Среднем мире, где люди называют это явление звёздами, до Нижнего же лучи ангельских душ не доходят. Подниматься к небесам ангелам запрещено, ибо там обитает сам Бог и чистые души и такая близость просто убьёт нерадивого ангела. Я всё правильно рассказал?
Молча киваю. Если убрать сарказм, то всё верно. Только вот к чему Джилонг пересказывал то, что знает каждый ангел ещё с пелёнок?
— А вот теперь подумай, не отвечай — просто подумай: зачем Бог создал в Верхнем мире остров Смерти, если ангелы и так могут умирать, лишь поднявшись к небесному куполу? Не кажется ли тебе такая смерть более красивой и логичной? Душа ангела прямиком попадает в Свет, не нужно никаких ссылок, не нужно этого уродливого пятна на идеальной скатерти творения, всё просто и чисто. Так почему же нельзя подниматься к небосводу? Почему вообще, имея крылья, нельзя распускать их и летать? Что в этом плохого?
Он смотрит на меня, а я молчу. Молчу, потому что все мои ответы — такие привычные и правильные — сводятся к «так нужно» и «так нельзя». И порождают новые вопросы.
Кому нужно? Почему нельзя?
Джилонг усмехается и встаёт.
— Подойди сюда, — говорит он и сам шагает к окну, начинает отпирать его. — Сегодня ночь поминовения ушедших, так что ветродувы разогнали вечные облака.
Поднимаюсь с подушки, шагаю к окну и вижу убегающий к подножью холма лес, за ним коробки одинаковых домов, которые окружают подсвеченную золотом пагоду, что ажурным шпилем упирается в небо. В недосягаемое, мерцающее радугой огней небо.
Такое же, как и в Верхнем мире.
А на крышах домов стоят демоны, много демонов: мужчины, женщины, старики и дети. Все они чего-то ждут. И вот в мерное течение воздуха вплетается мелодичный перезвон серебряных колокольчиков. Этот лёгкий чарующий звук круговой волной расходится от пагоды, с каждой секундой набирая силу, ширясь, заполняя собой всё пространство. И когда в хрустале мелодии появляется чёткая ритмичность ударов, то с каждой крыши срываются несколько демонов, расправляют крылья и поднимаются ввысь. Удар — и за первыми следуют другие. Ещё удар...
Шорох огромных чёрных крыл вторит завораживающей мелодии, сливается с ней. Демоны летят к небу. Все вместе и в то же время в блаженном одиночестве. Я не вижу лиц, отсюда не разглядеть, но во всём их облике чувствуется надрывная грусть, горечь и надежда. Своим полётом они творят прощальную песнь и в мыслях сейчас не здесь, а там — с душами ушедших предков, что витают под самым куполом их мира.
Души умерших демонов сияют точно так же, как и души умерших ангелов.
Души живых демонов поют о печали точно так же, как и души живых ангелов.
Чёрное и белое. Свет и Тьма. Я думал, между нами пропасть, а оказалось...
— Как считаешь, что видят люди, глядя на небо безоблачной ночью?
Шёпот Дьявола обжигает, и без того взбудораженное сердце несётся вскачь, отбивая сумасшедшую дробь.
Оборачиваюсь, смотрю на Джилонга. Тот, как и прежде, улыбается.
Неужели?..
— Не торопись с ответом. Он не так очевиден. Как и всё, что касается Среднего мира.
Мысли путаются. Ухватить бы одну за хвост и задать самый острый, самый нужный вопрос, но...
— Почему ты не с ними? — срывается с языка. — Ты же правитель этого мира. Разве ты не должен принимать участие в церемониях?
— Это не церемония, это общение с душами предков, — качает головой Джилонг. — А души моих предков витают под небесами другого мира.
Всё верно, он падший ангел, Первый демон, чудом доживший до наших дней. Все остальные, кто последовал за ним, давно умерли, а это уже их дети.
— Хочешь, я расскажу тебе одну историю? — говорит Дьявол, и его улыбка становится отчего-то печальной. — Она случилась давно, на заре создания Трёхмирья, когда демонов уже изгнали в Нижний мир, но война ещё шла. В то время в Верхнем мире жил один ангел, сильный, красивый и безоглядно любящий Бога. Он первый шёл на битву с демонами и вёл своих собратьев за собой, первый бросался в гущу врагов, неся возмездие Господа. На его счету была не одна сотня поверженных демонов. И вот однажды на просторах Среднего мира, где обычно и происходили все битвы, он встретил демоницу необычайной силы — владычицу Нижнего мира.
Владычицу Нижнего мира? Но как такое возможно? Разве не он, Джилонг, всегда был его владыкой? Напряжённо сморю на Джилонга, а тот продолжает:
— Их бой длился много часов, но в конце концов нашему ангелу удалось одержать победу и смертельно ранить демоницу. Истекая кровью и понимая, что конец уже близок, она попросила ангела исполнить её предсмертное желание: последний раз увидеть небо Нижнего мира. Она пообещала, что ни один демон не тронет ангела, и он, испытывая уважение к такому врагу, выполнил просьбу. Ангел отнёс её в Нижний мир, в мир, в котором ещё ни разу не был. Тогда он впервые увидел это небо, увидел, как демоны поют прощальную песнь, провожая в последний путь свою владыку, узнал, что демоны держат данное слово. Никто не преследовал его, он смог уйти и вернуться в Верхний мир, неся в душе смятение. Придя прямо к Богу, ангел впервые за долгие годы задал вопрос, в надежде услышать ответ. Но ответом ему стал гнев Господа. Бог собственными руками лишил ангела крыльев, а потом запер в темнице ожидать дальнейшей участи. Ты уже догадался, кто был тем ангелом?
Джилонг улыбается, а я стою, смотрю и задыхаюсь. Не могу вдохнуть. Разучился.
— Да, Мэй, это был я, — кивает Дьявол. — Что творилось со мной там, за стенами темницы, сложно описать словами. Я почти умер. Я почти сошёл с ума. Но выжил. Голыми руками перебил всю охрану, бежал из плена ослепляющей веры и обрёл свободу здесь. Я распахнул ставни, за которыми пряталась моя собственная тьма, и стал демоном, а затем и властелином этого мира. Да, я занял место той, которую убил, — грустно улыбается Джилонг. — Я нашёл ответы на свои вопросы. Нашёл их сам. А ты, Мэй, готов их найти?
Сердце набатом стучит в навалившейся тишине, колотится о рёбра. Ему не хватает воздуха. Мне его не хватает. Хочется разодрать грудь в клочья, чтобы глотнуть, вздохнуть хотя бы так. Чтобы живительный поток разогнал замороженную оцепенением кровь, прочистил мысли, вымел весь яд лживых слов Джилонга.
Ведь он же врёт, да? Врёт!
— Лжёшь.
Голос не слушается, дрожит листом на ветру.
— Ты лжёшь.
— Не веришь? Это хорошо.
Дьявол расплывается в улыбке. И именно она становится последней каплей.
Одним рывком подскакиваю к нему, хватаю за грудки и ору прямо в лицо:
— Ненавижу тебя, тварь. Ненавижу! Все твои слова — гнилой обман. Обман и ничего больше. Ты червь, завистник, возжелавший власти над ангелами, осмелившийся поднять руку на Бога. Он пожалел тебя, оставил жизнь. И теперь ты поносишь Его, оскверняешь Его своей ложью! Ты...
Джилонг стискивает меня в объятиях, впивается в губы поцелуем, насилует рот своим языком. На глазах выступают слёзы, злые, отчаянные слёзы. Хочется кричать, хочется выть от бессилия, но могу лишь мычать под натиском Джилонга.
Я не его ненавижу. Я себя ненавижу. Себя! За слабость, за чёртово любопытство, за то, что допускаю мысли о том, что Джилонг хоть в чём-то прав. Поэтому и злюсь. Именно поэтому!
Наконец, Дьявол отрывается от моих губ, и я глотаю воздух, судорожно, жадно. А Джилонг шепчет прямо на ухо:
— Вижу, семя сомнения уже пустило корни в монумент слепой веры. Интересно, как скоро они разрушат его окончательно и какое дерево вырастет на обломках?
Стискиваю зубы, а Джилонг уже задирает мою рубаху и целует шею.
— Вообще-то, я планировал только поговорить сегодня с тобой, ничего другого. Но ты такой горячий, так откровенно соблазняешь меня, что просто не могу удержаться.
Конечно, он заметил. Тут нельзя не заметить. Я весь горю, а член стоит колом, и я непроизвольно трусь им о бедро Джилонга. Я хочу этого. Хочу. Несмотря на всё то, что он говорил, несмотря на то, что сделал со мной, — хочу! Я соскучился по этому чудовищу.
Я сам стал чудовищем.
Джилонг роняет меня на кровать, наваливается сверху, сдёргивает штаны.
— Раздвинь ноги, малыш, — шепчет Дьявол, перехватывая руки и заламывая их наверх.
Я подчиняюсь и чувствую, как хватка ослабевает, как губы Джилонга касаются моих сосков, как его пальцы скользят по телу, ласкают, проникают внутрь, растягивают.
— Тебе это нравится, Мэй, — усмехается Джилонг, целуя и покусывая шею. — Нравится заниматься сексом. Ты кайфуешь.
Он входит медленно и сильно. Чувствую его член, чувствую, как он проталкивается, и сам толкаюсь ему навстречу. Я хочу...
Голова пуста, или же, напротив, там кавардак из сотен мыслей. Не знаю. Ни о чём не думаю. Ловлю ощущения и тону в них. Тону. Наслаждаюсь. Нет меня того, что был пять минут назад, не существует меня, который будет после. Есть только я, который здесь и сейчас. Только я и Джилонг. И больше ничего.
Волна удовольствия мощным приливом накрывает меня с головой, утаскивает за собой, а потом вышвыривает на берег. Резко, как от удара, прихожу в себя, вижу, как Джилонг запахивает халат, разворачивается, уходит, и все мысли, все эмоции, что бушевали до этого, вскипают с новой силой.
Ненавижу. Ненавижу себя, его, вообще всё!
Хватаю салфетки, с остервенением обтираюсь, натягиваю штаны и замечаю окно. Оно открыто.
Забыл. Он забыл!
Не думая больше ни о чём, вскакиваю на подоконник, вдыхаю полной грудью ночной воздух. Он пахнет свободой.
* * * * *
Запираю за собой дверь и медленно иду вдоль коридора. Тело бурлит энергией, а с лица всё никак не сходит довольная улыбка. И всё это из-за маленького чертёнка.
Сегодня я не хотел валить его на кровать, думал закончить разговор вопросом и уйти, так и не прикоснувшись к нему, оставить наедине со своими мыслями. Но он был до того соблазнительным, что просто не удержался. Мэй и правда становится чертёнком. Ещё немного — и преобразование завершится. Он сам не понимает, насколько близок к этому, но я знаю это прекрасно. Лучше всех. Его любопытство ещё не угасло. Он не разучился задавать вопросы. И найдёт на них ответы. Обязательно найдёт.
Я буду ждать.
Бесшумно открываю дверь в кабинет и встречаю на себе взгляды неразлучной троицы. Они всё ещё здесь.
После случая на Лаошане с усмирением Весельчака мне удалось выпнуть их из дворца и заставить заняться каждого своим делом, и какое-то время они не появлялись здесь. Но сегодня в честь праздника явились опять. Надеялись, что позволю им поиграть с чертёнком.
Впрочем, уже не надеются.
— Джилонг, ты же говорил, что не собираешься его трахать, только разговорчики и всё, — подал голос Заншиан.
Ну конечно, видели всё через шар. Вот паразиты.
— Он был слишком мил, чтобы так просто оставить его.
— Наш ангелочек уже спустился, движется к стоянке, — говорит Ренши, глядя в висящий перед ним шар.
— Быстро он, — хмыкаю я.
Присоединившись к Ренши, наблюдаю за тем, как Мэй крадучись бежит по дороге, потом перемахивает через забор и оказывается на стоянке, где замерло в неподвижности несколько кораблей.
Интересно, какой выберет?
Мэй проходит мимо быстроходных орлов, на которых предпочитают летать Заншиан, Юанмэй и я, и останавливается перед маленьким юрким судёнышком — вездеходной змеёй, собственностью Ренши. Помню, он хвастался тем, что, не доверяя никому, сам её собирал.
— Парень знает толк в технике, — в голосе Ренши явственно смешиваются недовольство и гордость.
— Охранную систему отключи, а то не улетит ведь.
— Уже.
Мальчишка открывает дверь и проникает внутрь.
— Джилонг, — отвлекает меня Юанмэй, — а ты думал над тем, что будет, если он не найдёт ответы?
— Кто ищет, тот найдёт, — отвечаю я.
— А если он не захочет искать? Вот не захочет и всё. Если он выберет вернуться в стойло бараном?
— Что ж... Свобода выбора — это тоже свобода.
— Постой, — вмешивается Заншиан. — В таком случае всё будет зря, что ли?
— Почему зря? — поворачиваюсь и смотрю в вечно пламенеющие глаза. — Ты получал удовольствие, занимаясь с ним сексом? Разве это можно назвать «зря»?
— Джилонг, эта мне твоя философия!
— Ничего не знаю, — лязгает Ренши. — Если пацан не вернёт мне корабль, я найду его задницу где угодно и буду трахать трое суток подряд. Без перерыва.
— Бедный мальчик. Лучше ему вернуться, — усмехаюсь я, глядя, как змея стартует со стоянки.
Предыдущие главы:
1. Ангел Меирэль
2. Меирэль
3. Мэир